Собор, разрушенный горем, обваливается на фоне сияющего неба – и вдали на горизонте, за головами Иоанна Богослова и Монтаньяка виден силуэт города. Тот далекий город – не христианский: это мусульманский город с минаретами, увенчанными полумесяцами, что вонзаются краями в золото неба.
Изображен поворотный пункт в истории христианства. 29 мая 1453 г. столица Византии, Константинополь, взят турками-османами, и султан Мехмед II завершил историю восточного христианства. Художник авиньонской школы Ангерран Куартон пишет «Пьету» в 1455 г., через два года после резни. Фактически – это «Герника». Картину можно назвать «Закат христианской Европы».
На золотом византийском небе (с византийских икон взяли золотое небо сиенские мастера, принесшие свое умение в Авиньон, к новому папскому двору) – изображен силуэт Стамбула на месте города Константина. Мария плачет не только по сыну, но по его Церкви, растоптанной сегодня. Восточной столицы христианства уже нет, а западная христианская столица – в беде, как хорошо известно художнику авиньонской школы: авиньонская школа возникла по той причине, что Рим пошатнулся. Обычно Спасителя, снятого с креста, изображают как спящего, смежившего веки. Но человек на картине мертв по-настоящему, навсегда; беда и смятение разлиты в картине.
Лишь донатор, картезианский монах, владеет собой. Лицо Монтаньяка – образчик концентрации воли, такое лицо спустя несколько веков встречается на картинах Гойи и ван Гога. Надежды нет, но еще можно поработать.
Аллегорическое значение картины: беда христианской церкви. Дидактическое толкование: упорство, преодолевающее беду. Метафизическое толкование: трактовка Ренессанса. С картины Куартона можно начинать отсчет Возрождения: ведь воскрешение начинается с полной и окончательной смерти. В этой картине настолько очевидно обозначена гибель надежды – что потребность в воскресении касается всего: и веры, и самой христианской цивилизации. Помимо возрождения памяти об античности, усилием Ренессанса происходит возрождение христианства, обретение новых сил для веры, несмотря на гибель восточной церкви, несмотря на разврат Рима, чуму и Столетнюю войну. Надежду взять неоткуда – но Монтаньяк, стиснув зубы, верит. В картине «Пьета» главный герой – не Иисус, не Иоанн, и не Мария, и даже не христианство; герой – современник художника с лицом стоика. Характер небывалый для иконы: перед зрителем римский стоик, не христианский мученик. Впрочем, в то время Сенеку трактуют едва ли не как христианина, особенно в традиции Северного Ренессанса. Картина написана ради персонального сопротивления небытию, и неожиданная для религиозной живописи интонация выделяет Ангеррана из прочих живописцев.
Авиньонская «Пьета» – продукт уже состоявшегося «авиньонского» стиля: последний соткан из французских, тосканских, сиенских и (позднее) бургундских уроков. «Пьета» написана маслом, использована лессировка: золото небес положено по красному грунту, чтобы золото не было холодным. В XX в. такой прием использовал Матисс, подкладывал жаркий красный под ультрамарин, чтобы красный цвет отдал жар синему; это – бургундский прием. Торжественная ширь золотого неба взята у итальянской иконы треченто, этому Куартон учился у авиньонских итальянцев: у приехавших в Авиньон сиенцев Липпо Мемми и Симоне Мартини. Раны Христа, открытые как мандорлы, физиологическая подробность, переведенная в иконописный символ, – это бургундская находка. Плавные силуэты склоненных фигур – живописная терцина, точно строфа с тройной рифмой, к фрескам Маттео Джованетти из башни Гард-Роб в Авиньоне. Слезы текут по щекам Девы, капают на мертвое тело, смешиваются с кровью, вытекающей из раны: въедливость в описании боли свойственна Рогиру ван дер Вейдену или Мемлингу, бургундцы любят рисовать набухшую в углу глаза слезу. Слащавая деталь могла бы помешать, однако размах золотого купола, величественная дуга тела Христа вписывают подробность в большую драму. Ангерран сплавил традиции письма: интимное переживание и общая декларация соединились; бургундская скрупулезная живопись соединилась в «Пьете» Куартона с сиенской иконописью. В «Пьете» перспективы нет никакой – ни обратной, ни прямой; картина плоская, как игральная карта, – вероятно, потому что Авиньон – это перекресток, с которого можно пойти куда угодно. В Авиньоне встретились две школы и две тенденции Ренессанса; то, что картина написана на перепутье дорог, без твердой прописки, лишь усиливает общее отчаяние. Наверняка известны три произведения Ангеррана Куартона: «Пьета», «Мадонна Мизерикордиа» и «Коронование Марии». По трем картинам Ангеррана можно проследить, как пути Ренессанса сходились к Авиньону и как пути Ренессанса разошлись.
В 1305 г. курия Климента V переехала из Рима в Лион. Спустя четыре года, в 1309 г., курия уже располагалась в бенедиктинском монастыре Авиньона. Амбициозное строительство Авиньонского собора и папской резиденции началось при Клименте VI: равного по размаху строительства в то время в Европе не существовало. Авиньон, как культурное, государственное и теологическое явление, вызывал ненависть Данте:
В Ананье (Аланья – устаревшее произношение) 3 сентября 1303 г. папу Бонифация ударил по лицу железной перчаткой Скьяро Колонна, посланец французского монарха Филиппа Красивого, – пощечина изменила в одночасье христианский мир; в том числе изменилось искусство: в частности, возникла «авиньонская школа».
Данте уехал в 1302 г., в 1303 г. папа Бонифаций VIII, считавший себя распорядителем престолов, публично унижен и через неделю умирает, не пережив позора; Священный Престол перемещен в Прованс. Вместо гордой теократии – зависимая от французской короны Папская курия, еще более алчная, чем Рим. Одновременно с закатом папской власти рушится авторитет власти светской: Генрих VII Люксембургский, император, с которым Данте связал проект восстановления мирового порядка, умер в 1313 г. Сначала все хорошо: коронованный в Аахене папой Климентом, коронованный в Милане железной ломбардской короной, новый император диктует волю Италии, намерен отменить вражду гвельфов и гибеллинов, желает подчинить централизованной власти собрание самовластных городов-государств. В 1309 г., в тот момент, когда Папская курия переезжала в Авиньон, Данте приветствует поход императора Генриха VII на Италию. Но император внезапно умирает, Священная Римская империя становится призраком, раздробленная Италия пожирает сама себя, Папский Престол зависим от французской короны, на руинах дантовской модели мирового порядка – алчный хаос, в качестве идеолога – царит возникший ниоткуда богатейший Авиньон. Созвучие «Авиньон – Вавилон» возникает само собой.
«Вавилон» для христианина понятие сугубо отрицательное, однако богатство и щедрость новых Князей Церкви – впечатляют. Как бы Данте ни порицал Авиньон, его последователь, другой флорентийский поэт, Петрарка, избрал местом изгнания именно богатый Авиньон и большую часть жизни прожил именно здесь. Изгнан, собственно говоря, был не сам Франческо Петрарка, но его отец, однако Петрарка считал себя изгнанником тоже; в качестве пристанища Авиньон подошел как нельзя лучше. Именно в Авиньоне поэт повстречал Лауру (1327), и подобно тому, как встреча с Беатриче изменила Данте, так и авиньонская встреча стала решающей в жизни Петрарки. Поэт приобрел имение неподалеку от Авиньона, в Воклюзе. Новое пристанище король поэтов (он будет коронован позже) делил с другими представителями итальянской культуры, также выбравшими авиньонский двор. Авиньонская школа наследует узнаваемый стиль сиенской школы, который восходит традицией к Дуччо: текучие линии, плавные формы (в отличие от флорентийских вертикалей), припухший овал лица, в который вставлены тонкие черты, оливковый цвет тел, устало-меланхолический облик героев. Сенья ди Бонавентура, племянник Дуччо, и два его сына, тоже художники; братья Лоренцетти, Пьетро и Амброджио, – работают к вящей славе олигархической республики и Совета Девяти. Крупнейший мастер Сиены, Симоне Мартини приглашен в Авиньон кардиналом Якопо Стефанески уже в бытность знаменитейшим мастером. «Благовещение» Симоне Мартини (Уффици, Флоренция), вещь, созданная в Сиене, предвосхищает пластикой готическое рисование авиньонской школы. Вслед за Мартини в Авиньон переезжает его ученик, Липпо Мемми. В Авиньон едет уроженец Витербо, Маттео Джованнетти, становится папским художником при новой курии, расписывает зал приемов папского дворца.
Переезд в Прованс для итальянца – шаг неординарный: Мартини помогает дружба с Петраркой; известна миниатюра, выполненная Мартини в рукописи Вергилия, принадлежавшей поэту. Здесь соединилось все: Петрарка клянется в верности Данте; Вергилий, Дантов провожатый, – любимый автора Петрарки; Мартини старается угодить всем. Однако как быть с тем, что Иоанн XXII, авторитетный папа Авиньона, осудил книгу Данте «Монархия» на сожжение. И одновременно тот же самый папа приглашает сиенца Симоне Мартини для работы в Авиньон. Симоне Мартини служит папскому двору, проклявшему Данте, и, декорируя папский дворец, попутно иллюстрирует для Петрарки манускрипт Вергилия. Приходится принимать Авиньон со всеми противоречиями. Джованни Боккаччо, почитатель и биограф Данте, становится ближайшим другом Петрарки, принявшего милости Авиньона, странности в этом не видит. Сиенский мастер Симоне Мартини пишет портрет Лауры, а Петрарка отвечает художнику двумя сонетами (№ 77 и 78, написаны в ноябре 1336 г.), славя гений живописца Мартини. Петрарка и Мартини увлечены провансальской культурой; оба отдают дань провансальскому стилю. Проникновение сиенского стиля в провансальский и возникновение синтетической авиньонской манеры происходит тем легче, что эмоционально они родственны. Бледные лики сиенских героинь с их усталой мимикой напоминают Прекрасных Дам из сирвент трубадуров. Такими их видели миниатюристы и такими их воспевали влюбленные трубадуры. Отрешенный образ, словно заспанное (или погруженное в раздумье) лицо, тонкий нос, миндалевидные узкие глаза, повторяющие изгиб века широкие брови, жемчужно-прохладный оттенок кожи (сиенцы, а затем и авиньонские художники писали тени холодным, почти зеленоватым оттенком) – мадонна кисти сиенцев могла бы иллюстрировать кансоны и сирвенты Гильона де Кабестана и Раймона де Мираваля. Томные лица героинь Мартини и Джованнетти столь соответствуют описаниям Прекрасной Донны в поэзии трубадуров Окситании, что синтетический продукт, возникший от смешения стилей, прижился в культуре. Когда (столетия спустя) феррарский двор д’Эсте создавал свой куртуазный стиль, смешивая рыцарский эпос, провансальскую поэзию и метафоры латинизированного гуманизма, – в Ферраре возникло рисование, обязанное своей поэтикой Авиньону. То, что век спустя делали Козимо Тура и Пизанелло, предугадано родством провансальской поэзии трубадуров и нежного сиенского колорита. Искусство Сиены прижилось в Провансе и стало готическим. Липпо Мемми и Симоне Мартини пользуются обтекаемыми определениями, как это свойственно окситанским трубадурам и провансальским миниатюристам. Это условное рисование; сиенцы не вдаются в подробности: не писали суставы на пальцах – мелкая деталь дробит форму, авиньонские мастера рисовали пальцы и руки персонажей, как льющиеся ручьи, писали перетекающие формы, словно это аркбутаны готического собора, следовали архитектуре, воспроизводя в наклонах фигур движения не