рвюра, изображали свободные водопады складок, напоминающие колонны храмов.
Провансальская поэзия трубадуров известна Италии и прежде; итальянцы (мантуанцы, сицилийцы, неаполитанцы) ехали в Прованс, становясь частью этой поэтической культуры. Данте встречает в Чистилище трубадура мантуанца Сорделя, а в Аду Данте видит другого трубадура – Бертрана де Борна. Петрарка столь тесно узнает провансальских поэтов, что перечисляет их в «Торжестве любви» (четвертом из «триумфов»), – уже свободно смешав провансальцев и итальянцев, для Петрарки очевидно их тождество:
И проходили строем несвободным
Влюбленные, которым нет числа,
Сплоченные наречием народным;
И Беатриче вместе с Данте шла,
Сельвиджа вместе с достославным Чино,
Не первым шел Гвиттон, исполнен зла;
Два Гвидо, славой гордые старинной;
Шли сицилийцы чуть ли в не в хвосте,
Последние в той веренице длинной.
Как прежде, в человечной чистоте
Сепуччо с Франческином; следом смело
И величаво шествовали те,
Кто пел по-своему весьма умело.
Прославленный в своем родном краю,
Их возглавлял Арнальдо Даниелло и т. д. —
еще много имен[3].
Сам Данте вряд ли захотел бы попасть в такой список: сирвенты трубадуров не соответствуют гражданскому пафосу Данте. Трубадуры – рыцари, их поэзия есть поэзия войны, Бертран де Борн – подстрекатель феодальной резни, как и Бернарт де Венатдорн, участник и певец Крестовых походов. Амур, воспетый трубадурами, и Амор Данте – по видимости, одно и то же божество, образ горящего сердца можно найти и у трубадуров; но эти боги призывают к противоположным вещам. Данте рассуждает о такой организации Европы, которая сулит вечный мир; для общей империи надо пожертвовать амбициями князей, последняя часть трактата «Монархия» говорит о том, что локальные правители должны подчиниться воле божественного разума, воплощенного в императоре. Это план вечного мира; а трубадуры воспевают перманентную войну междоусобиц, то, что Данте презирает. Эстетика Прованса питается раздробленностью Европы; автономность феодов – условие существования провансальской эстетики. Синтетическая культура Авиньона, удаленного от Столетней войны, выбранного для идеологического эксперимента, – наследует романтику провансальских войн (барселонские, генуэзские, тулузские, анжуйские притязания), поэтику рыцарского эпоса, воинский этикет княжеских дворов. Гуманист Петрарка рыцарственность и триумфальность в своей поэзии пестует.
Биография Петрарки зарифмована с дантовской сознательно. Оба – изгнанники; правда, Петрарка не был изгнан: изгнали его отца. Возлюбленная Петрарки Лаура фантомным бытием напоминает Беатриче, обе дамы умерли прежде, чем тексты в их честь были окончены. Призрачное бытие схоже, но при этом Беатриче – воплощенная совесть, вразумляет поэта, в этом суть образа. Петрарковская возлюбленная – призрак, никаких проявлений ее сущности не предъявлено. Так же нет надобности верить провансальским трубадурам в том, что их Донна воплощает совершенство мира. Ниже – сонет Петрарки, обращенный к Симону Мартини, нарисовавшему портрет Лауры, в подстрочном переводе:
«Даже если Поликлет и другие, которые стали известными в искусстве, все вместе пристально смотрели бы в течение тысячи лет на лицо Лауры, до них не дошла бы даже меньшая часть красоты, которая завоевала мое сердце. Но бесспорно мой Симон (мой друг и художник, которого я выбрал) увидел ее в раю, откуда эта Прекрасная донна происходит, и там написал ее портрет на пергаменте, чтобы свидетельствовать здесь о ее красивом лице». Согласно Данте, в Раю прельщения и земной красоты Беатриче – не существует.
В Авиньоне Петрарка испытывает сложные чувства, характерные для интеллектуала, идущего на компромисс: пользуется привилегиями и осуждает роскошь Авиньона. Духовный сан, полученный в Авиньоне, обеспечивает материально, но обрекает на безбрачие: все непросто. Подобно Данте, «король поэтов» ищет античного учителя, с которым легче войти в вечность: Данте избрал Вергилия, Петрарка – Цицерона, но отдает дань и Вергилию: поэма «Африка» написана в подражание «Энеиде». Зеркально «Комедии» написана поэма Петрарки «Триумфы». Сочинение Данте – сухой кодекс законов, наподобие уголовного права; всякому человеку зачитывают его статью. Философ, король или папа измерены одной мерой, получают заслуженное. «Комедия» написана ради того, чтобы утвердить идеал мироустройства: требуется общая империя, в которой понятие любви тождественно государственной гармонии. Петрарка от предшественника не отстает: «Триумфы» задуманы как картина мира, но совсем иного. Петрарка также демонстрирует список имен, не уступающий дантовскому; однако толпа важных персон помещена не в структурированный мир – а в триумфальные шествия, растекающиеся по долине: не мировая империя, формой стремящаяся к пирамиде, но вечный праздник отдельных культурных сообществ, рассыпавшихся в цветущем лугу.
Дружба Петрарки с художником Симоном Мартини является зеркалом отношений Данте и Джотто. В «Письмах о делах повседневных» Петрарка ставит Джотто и Мартини рядом, не желая отстать от Данте ни на пядь. Дружба Данте с Джотто была скупой на эмоции: характеры монолитные. Джотто – художник, отстаивающий право, герои фресок крепки, как общественная мораль. Идея прямого стояния с негнущимся позвоночником (пластическая идея Джотто, постулат Данте) ни для Мартини, ни для Мемми неведома. Обаяние картин Мартини, как и обаяние провансальской сирвенты, в текучем силуэте, в кокетливом пожатии плечом, в сквозной рифме, в повторе, в потупленном взгляде Марии («ах, что вы такое говорите, Гавриил»). Нежный и грустный Мемми, с его оливково-серебристыми оттенками, воплощает идею понимания и сочувствия, качества, далекие от гражданской позиции Джотто. Было бы странно требовать от утонченного сиенского художника, ставшего придворным живописцем курии Авиньона, следовать постулатам борца. Мемми, Джованнетти и Мартини ехали в Авиньон не для того, чтобы отстаивать гражданские права.
Гражданственная риторика Петрарки пребывает в противоречии с пышным слогом, оценить который Кола Ди Риенцо (римский революционер, которого Петрарка пожелал прославить) не смог бы. Написанное Петраркой письмо к Цицерону (Петрарка первым освоил жанр открытого письма к покойному) служит иллюстрацией к собственному методу поэта: «Я скорблю о твоей судьбе, мне стыдно за тебя, и я сожалею о твоих ошибках. Чего же стоят твои поучения, кому нужны прекраснейшие слова о добродетелях, если ты сам себе в глубине души не веришь? Ах, насколько лучше было бы, особенно для философа, состариться в тихой деревне в раздумьях о вечной жизни, а не обо всем этом, столь ничтожном, и не знать ни ликторских розог, ни триумфов, ни Катилины (…)». Сам Петрарка прославился именно триумфами, то есть тем, в чем корит Цицерона.
Поистине, пощечина в Ананьи, данная папе Бонифацию, – осталась единственным брутальным действием; новая идеология создала эстетику компромиссов. Проект Филиппа Красивого был своего рода идеологией объединенной Европы, не имперской, но федеративной. Переезды Папской курии обусловлены конфликтом двух концепций правления: теократической власти и светской империи. В ходе распри гвельфов и гибеллинов (папистов и имперцев) возникает авиньонская школа – образование искусственное: национальной школы здесь нет, академической школы (в том смысле, в каком существовала, например, Болонская академия в позднем XVI в. или мастерская Гирландайо в XV в.) тоже нет. То, что возникло в Провансе, было не «школой», но гибким компромиссом религии и монархии, проектом идеологии. Заказ на религиозное произведение поступает от Папской курии, неприкрыто зависимой от светской власти. Перемещение Папского Престола под руку Филиппа Красивого по времени совпадает с амбициозным проектом Пьера Дюбуа, представленного королю Франции в 1306 г. Дюбуа предлагает объединение европейских земель в Европейскую христианскую республику, управляемую «консилиумом гражданских лиц, наделенных осторожностью, опытом и верой, для которых Святой Престол стал бы возможным арбитром» (Sainte Lerette L. de. L’idée de l’Union fédérale européenne. Paris, 1955. P. 12). Гражданское правление, согласно проекту Дюбуа, регулируется ассамблеей принцев под началом французского короля. Это – альтернативное Священной Римской империи и Папскому Престолу в Риме правление – становится идеологией Авиньона. Спустя несколько лет, в 1313 г., Данте пишет проект христианской монархии – прямой ответ Дюбуа и конструкции, сооруженной Францией (см. «Монархия» Данте). Филиппа Красивого Данте ненавидит как жадного узурпатора, оспорившего власть империи. Проект Данте и план Дюбуа схожи тем, что настаивают на разделении папства и светской власти; но в это время уже действует рабочая модель идеологии – Авиньон, и показано, как христианская идея становится инструментом локальной власти монарха.
Многосоставный культурный гибрид Прованса усложнился еще более: Престол папы помещен там, где традиции рыцарства, служения сюзерену и Прекрасной Даме, авторитет феодального права исключительно сильны. Христианская догма не оспорена, но мягко срослась с дворцовым этикетом. Приглашали художников из Италии, Франции, Фландрии. Влияние синтетической культуры Прованса и того факта, что большинство кардиналов и последующих пап были французами, стало причиной того, что итальянская живопись офранцузилась, французская – обытальянилась. Авиньонская школа не стала в полной мере «провансальской», но возникло не вполне внятное понятие «интернациональная готика».
Идеологический гомункулус Авиньон национальные стили смешал, единой почвы не появилось, но достигнут первый синтез эстетики Севера и Юга. Так называемая интернациональная готика внушает мысль о федеративном устройстве феодальной Европы, подчиненной вассальной зависимостью французской короне, использующей христианскую риторику как аргументацию власти. Этот принцип синтеза воспроизвело Великое герцогство Бургундское, и двор Рене Доброго, и двор Альфонса Арагонского: каждый из подобных анклавов Европы в оригинальной пропорции смешал авторитарную волю сюзерена и христианскую интернациональную мораль. В известном смысле можно сказать, что проект Дюбуа воплощен, пусть и видоизменен. О возрождении империи не пекутся, ее образ используют в спорах, но Великое герцогство Бургундское, или двор Рене Доброго, или двор в Мулене – представляют автономные проекты, каждый из них может служить основанием объединения Европы. Можно сказать, что Авиньон интернациональностью, гибкой эстетикой – задал алгоритм локальным идеологическим проектам. Прованс, поделенный на несколько владений, можно сопоставить с многоукладной Италией или с Германией, поделенной на множество курфюрств и епископаты. Локальные монархии, олигархические республики и княжества порождают политические проекты, всякий из которых претендует на глобальность – но может существовать лишь в малом масштабе. Возникает диффузное брожение Европы, предваряющее Ренессанс, демонстрирующее несколько моделей концепции мироустройства – явленные то при одном дворе сюзерена, то при другом.