Государственный склад ума Яна ван Эйка и сугубо индивидуалистический тип сознания Леонардо – представляют стиль мышления Возрождения; но это два несхожих Ренессанса. Целостной картины нет; и дело не в том, что личность утверждает себя как в гуманистическом творчестве, так и через волю к власти (см. обвинения А. Ф. Лосева «Обратная сторона титанизма»). Противоречие можно толковать иначе: изводов «Ренессанса» несколько, трактовок античности – множество; Лосев принимает несколько явлений за одно – и обвиняет Ренессанс в противоречивости. Авторитарность и аморальная власть – это не «оборотная сторона» гуманизма, это попросту имперская концепция. И версия истории гибеллинов, и версия гвельфов – это просто разные Ренессансы. Коммунизм и фашизм, встретившиеся в чудовищном Ренессансе XX в., есть не что иное, как гвельфы и гибеллины, продолжающие спор. Можно объединить коммунистов и фашистов под одним определением «тоталитаризм», можно определить гвельфов и и гибеллинов под одним именем «Ренессанс», но противоречий это не устранит.
Итальянский Ренессанс изобилует социальными утопиями: мы знаем десяток осуществленных: Республика Иисуса Христа Савонаролы; долговременная Венецианская республика с регламентированной властью дожа, подчиняющегося многочисленным советам; флорентийская сеньория светлого периода Козимо и Лоренцо, связавшая политическую историю с неоплатонизмом. Кроме явных, имелись проекты прокламированные: всемирная монархия, предложенная Данте; идеальный город, спроектированный Леонардо в бытность в Амбуазе; идеальный город Альберти; концепция единения античности и Ветхого Завета, предложенная Микеланджело как объяснение христианской республики; «Афинская школа» Рафаэля, изображающая идеал вечного диалога; аркадия, написанная Боттичелли; но вот государственного, имперского проекта итальянское кватроченто создать не смогло.
Иначе обстоит в бургундском искусстве. За период существования Великого герцогства бургундская живопись не предложила никакого общественного проекта, помимо мечты о королевском статусе. Нам неизвестно представление ван Эйка об ином идеальном обществе помимо двора Филиппа Доброго. Мы не знаем, как представляют рай Рогир ван дер Вейден или Ганс Мемлинг: самый вход в райские врата на триптихах последних соответствует входу в собор, который они видят на главной площади своего бургундского города.
В 1334 г. папа Бенедикт XII особой буллой запретил названия и гибеллинов, и гвельфов; но эта мера не устранила суть спора. Только к XV в. повсеместная тирания положила конец конфликту. К этому времени сформулированы культурные схемы – их живучесть можно наблюдать в искусстве Севера и Юга.
Одновременное сосуществование нескольких версий «Ренессанса» – инициированных идеологией гвельфов, и обслуживающих идеологию гибеллинов – предлагает сразу несколько версий европейского единства. Визуальные образы общей модели Европы в живописи Прованса существуют – при дворе ученого Рене Анжуйского или при Авиньонской курии, – и они отличаются от тех, какие можно найти в живописи кватроченто; различны эти модели общества и меж собой; то, что писал Ангерран Куартон в Авиньоне, и то, что писал Николя Фроман в Эксе, отличается идеологически. Искусственно созданный культурный феномен провансальского города Авиньона совмещал оба типа «возвращений»; Куартон и Фроман воспринимаются как мастера, аккумулирующие тенденции.
Ренессанс гибеллинов, как и Ренессанс гвельфов, представляет свой вариант синтеза латинских моральных философов и христианских доктрин в изложении локального иерарха.
Латинские мотивы, вплетенные в готику, в северной европейской живописи (у бургундцев или в Авиньоне) нечасты; угловатое готическое рисование далеко от античной пластики. На этом основании кажется легко развести Rinascimento Апеннинского полуострова и евангельские притчи искусства Северной Европы: Франции, Бургундии, Южной Германии. Однако латинский дискурс включен в обиход Авиньона и оттуда транслируется в Прованс и Бургундию; влияние латинских текстов на Северный Ренессанс столь же властно, как в Италии; иное дело, что источники трактованы иначе.
Прежде всего, упомянем Пьера Берсюира (Pierre Bersuire, Петруса Берхориуса) и его труды: «О внешнем облике и значении богов» и «Морализированный Овидий». Обе книги созданы при авиньонском дворе: Берсюир находится под покровительством вице-канцлера Папского Престола Пьера де Пре; Берсюир сближается в Авиньоне с Петраркой. В Париже Берсюир по заказу Иоанна II Доброго переводит «Декады» Тита Ливия – закончил перевод незадолго до вручения Иоанном II апанажа на Бургундию своему сыну Филиппу Смелому. Иными словами, Великое герцогство Бургундское – его взлет, расцвет, культура составляют ядро Северного Ренессанса – возникает с напутствием Тита Ливия, поучающего, как строить государство. Вряд ли у заказанного перевода иная цель: отец дает сыну в управление гигантский край и руководство, как сделать край цветущим. Ливия везде трактуют произвольно: сохранилась малая часть написанного также потому, что позиция автора – невнятная: можно читать по-разному. Ливий будто бы за республику, но за дидактическую республику, в которой следует подчиняться «добродетели» большинства, а большинство следует за лидером. Великое герцогство стало жертвой неумеренных амбиций сильной личности – в «Декадах» можно вычитать и этот рецепт.
Когда Пьер Берсюир составил для папского двора в Авиньоне сочинение о языческих богах, последнее также оставляло простор для толкований. Всякое языческое божество толкуется через христианскую символику.
Под Юпитером надо понимать благоволение или любовь (caritas), это ясно из девяти особенностей его изображений. У любви баранья голова, потому что баран aries от слова ar(i)es, которое есть добродетель, и т. д. (см. обширный перевод, выполненный Л. Н. Евдокимовой).
И тут же Берсюир предлагает несколько иных толкований: Юпитер может быть также и злым правителем, и эфиром, и своенравным королем; веер трактовок оставляет церкви или правителю любые возможности. Скажем, Петрарка в своих «Триумфах» создает образ Любви-Пантократора (то есть Петрарка следует трактовке Любви, которая, по Берсюиру, соединяет античного Юпитера и христианскую ипостась Святого Духа), но можно прочесть Юпитера как злого прелата, если требуется обличить соперника.
Одновременно с трактатом Берсюира, созданным в Авиньоне, в Италии появляется схожее сочинение: друг Петрарки, Джованни Боккаччо, пишет «Генеалогию языческих богов» (1350–1363). С малым риском ошибиться предположим, что идея Берсюира – толковать римские божества в христианской символической традиции – транслирована Петраркой Боккаччо.
Макиавелли пишет свое сочинение «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия», руководство по строительству государства, лишь в 1513 г., через полтораста лет после перевода Берсюира, пишет как поучение пришедшей в упадок Флоренции, пишет уже тогда, когда Герцогства Бургундского не существует. Насколько уроки Макиавелли/Ливия пошли впрок Флоренции, можно судить по дальнейшей (плачевной) судьбе республики. Как и в чем Филипп Смелый Бургундский использует Тита Ливия, можно видеть по гибкой, не всегда благородной, но расчетливой политике Герцогства Бургундского.
От латинского влияния «Северному Ренессансу» деться некуда: причем речь даже не о Вергилии (к коему обращаются повсюду в связи с пророчеством Сивиллы о появлении Иисуса), но о трактовке Овидия – весьма отличной от того, как Овидий прочитан на Юге, в Италии.
Метаморфозы Овидия органично вплетаются в готический бестиарий, превращения живых существ в камни, животных в растения – встречаются с рыцарским эпосом Европы (укорененном в язычество Европы), и синтез Овидия с провансальским романом возникает сам собой (скажем, у Кретьена де Труа). Чосер использует сюжеты Овидия, скажем, в «Рассказе рыцаря» изложен фрагмент Овидия о Тезее, а его Батская ткачиха между прочим рассуждает и о Данте.
How well the poet wise, the Florentine
Named Dante, speaks about just what I mean,
And this is how he rhymes it in his story:
‘Of men who climb their family trees for glory,
Few will excel, for it is by God’s grace
We gain nobility and not by race.’
Сказал однажды флорентиец Данте —
Он мудрецом был, хоть и был педантом:
Для благородства – вовсе не подспорье
Влезть на вершину древа родословия.
Мы Божьей милостью людьми стремимся стать,
А по наследству не получишь стать[4].
Вопрос не в том, однако, чтобы «gain nobility by race», но в том, что одно и то же происхождение формирует различные представления о благородстве. Античность Северной Европы, пришедшая не через неоплатоников, но через поучительный рыцарский роман и «Метаморфозы» Овидия, приспособленные под государственные нужды, отличается от флорентийской трактовки античности – один и тот же текст Ливия будет читаться по-разному. Л. Н. Евдокимова пишет следующее: «Некоторые из социальных полотен Берсюира включают политико-религиозные термины, которые использовались в полемике тех лет, в частности, Уильямом Оккамом. Так, в (…) аллегорическом толковании к басне об Ио и Юпитере используется словосочетание “jurisdictio temporalis”, “мирская власть”: чародеи или льстец Меркурий, говорит Берсюир, наделен “жезлом мирской власти или же чрезмерного превосходства”; прикасаясь им к прелату Августу и другим верховным повелителям, он обращает их в кровожадных преступников, лишает добрых намерении и ввергает в “смерть вечного проклятия”».
Над назидательным государственным сочинением «Ovidius moralizatus» Пьер Берсюир работал с начала 1320-х гг. двадцать лет подряд – до 1342 г. То, что было бы непредставимо в неоплатоническом диалоге правителей Флоренции, – в Авиньоне и в Бургундии происходит естественным образом: фривольный Овидий становится учебником общественной нравственности. Это не исключительный пример: в сочинении «Мораль сверх Овидиевых метаморфоз» Роберта Холкотта Юпитер интерпретирован как Христос, а Юнона как Дева Мария. Около 1331 г. Джон Ридволл издает сочинение, где Юнона интерпретирована как Memoria, Нептун – Intelligencia, Плутон – Providence. Томас Валлийский (Thomas Wallyes), доминиканец из Оксфорда, пишет «Нравственные объяснения Овидия» (Ovidiana Moraliter Explanata, Paris, 1509). Примеры, приведенные выше, показывают, как языческая фривольная притча ста