Среди картин Брейгеля, написанных после 1564 г., есть три небольшие работы, максимально приближающиеся к палитре ван Гога нюэненского периода. Сумрачные гризайли, почти черные монохромные работы – «Смерть Девы Марии», «Христос и грешница» и «Посещение фермы» – поздние вещи Брейгеля Мужицкого интересны тем, что ван Гог буквально мог заимствовать из них и типажи, и колорит своих нюэненских картин. Персонажи прямого учителя Брейгеля, Босха – это беспомощные белоручки, поглядите на их тонкие прозрачные пальцы. Чудовищам потому легко расправиться с героями бургундской живописи, что аристократы сопротивляться стихиям не умеют, они могут участвовать в турнирах и любовных баталиях, но беспомощны перед лицом катастроф. Однако попробуйте свалить крестьянина Брейгеля, вросшего в почву, как дуб, – кажется, что его разлаписто стоящие мужики пустили корни в скудную землю, их не сметешь даже ураганом. Деревню Брейгеля часто сотрясают стихии; он любил писать бурю на море, бешеный ветер в лесу, снежные бури, на задних планах его картин рушатся скалы, рвутся паруса кораблей и бушует океан; но герои Брейгеля вросли в землю намертво. И, чтобы написать таких устойчивых к катаклизмам людей, требовалась особая манера письма, надо было выковать оборону.
Босх писал трепетной кисточкой, вырисовывал трепещущие в утренней дымке дали; Босх – художник, которому присуще романтическое восприятие мира. Но Брейгель рисовал упругой кряжистой широкой линией, а в знаменитом графическом автопортрете художник изобразил себя с толстой кистью в руке – вот вопиющая деталь! Этакая кисть пригодна скорее для маляра, но для изысканных акцидентных работ бургундской школы этот инструмент не годен. Альбрехт Дюрер или Ханс Мемлинг, изображая себя, создавали образ, напоминающий ученого, и тонкая кисть в их руках похожа на инструмент хирурга или астролога. А Брейгель изобразил себя, как ремесленника, наподобие своих любимых землепашцев и рудокопов. Пальцы художника держат черенок кисти, как рукоятку мотыги, так ухватисто берут орудие тяжелого труда. Линия, которой нарисованы грубые пальцы, сама груба, мы знаем эту резкую линию по рисункам ван Гога. Вероятно, не особенно размышляя на этот счет (в письмах к Тео нет ссылок на Питера Брейгеля), Винсент ван Гог воспроизвел в рисовании движение руки Брейгеля Мужицкого – с нажимом, въедливое, цепляющееся за подробности, но не мелочное. Линия никогда не дрожит, волнение, присущее рисованию Босха, изящество линии Гольбейна – все это для Брейгеля в принципе невозможно. Для Брейгеля суровый контур, то есть линия, которой очерчен цвет, столь же важна, как и сам цвет. Цвет предметов – локальный, ярко и просто раскрашенный; Брейгель избегает оттенков и полутонов, и это в век раннего барокко, когда современники ищут прелести воздушной светотени. Контуром художник отсекает предмет от предмета с простотой, с которой мастер витража применяет свинцовую спайку, соединяя красное стекло с желтым. Ровный эмалевый цвет и жестко очерченный контур – это роднит строй картин Брейгеля со средневековыми витражами, с иконами и даже, заглядывая через века, с европейским примитивом. Впоследствии появились художники, эстетствующие примитивисты (наподобие Таможенника Руссо, Ивана Генералича, мексиканской фресковой живописи), которые подражали лапидарности Брейгеля, ошибочно принимая его мужественный стиль за своего рода безыскусность. Питер Брейгель был искусен, но лаконичен; скупость средств в рисовании Брейгеля не от неуклюжести; художник отсекает лишнее, говорит по существу. И как иначе, если темой картин является простой труд.
Картины всех эпох отличаются друг от друга тем, ради чего они написаны: это просто определить. Например, Малевич рисовал ради казарменной организации общества, а Шагал – для того, чтобы передать любовь к своей жене Белле.
Отличие Брейгеля от Босха в том, кто их герои. Герой Босха – бургундский кавалер. Босх поместил куртуазного рыцаря в Ад. Кавалеры лишились пышных одежд и вместе с беззащитными девами трепещут в объятиях чудищ. Босх изображает даже Иисуса Христа как растерянного кавалера в окружении звероподобных мучителей («Поругание Христа», Лондонская национальная галерея). Герой Брейгеля – труженик, тот самый человек, которого рисуют Домье и ван Гог, тот, кто добывает себе пищу трудом.
Существует прямая линия, прочерченная в искусстве от Питера Брейгеля к Винсенту ван Гогу; нет более ясной связи. Единая эстетика, единая система ценностей, единый образный строй. Глядя на «Башмаки» ван Гога, думаешь о крестьянах, сражавшихся под знаменем башмака во времена Брейгеля, смотришь на вангоговских жнецов – и помнишь про «Жатву» Брейгеля Мужицкого. Лица «Едоков картофеля» и лица на «Крестьянской свадьбе» Брейгеля – это те же люди. Их обманули, у них нет ничего, кроме скудного хлеба насущного, но и этого довольно. Осталось главное: крепкая рука, чтобы работать и кормить жену и детей. Герой картин – человек с открытым лицом; он настолько измочален трудом, что не может хитрить; он не даст себя в обиду, но и не вырвет кусок из глотки соседа; он не солдат, и он презирает утехи мародеров; его отечество не империя, а труд. Сам Брейгель – один из них.
Надо снизить пафос народничества, отчетливо выговорить существенную вещь касательно «описания народной доли», сострадания к униженным и оскорбленным, этакого некрасовского пафоса – «И Музе я сказал: “Гляди! Сестра твоя родная!”» Ничего подобного в картинах Брейгеля нет. Он нисколько не скорбит. И «слезы соленые с кислым кваском пополам» не описывает – его герои пьют вволю крепкое пиво и едят, если Бог пошлет, досыта. Толстяк косарь на рисунке «Лето» опрокидывает в себя кувшин с вином, хлещет не останавливаясь – но он не пьяница. Это работник, который ухватисто держит за бока свою жену, крепко сжимает косу, а может и кувшин опорожнить. Художник не смеется над косарем, художник не оплакивает его судьбу; художник толстым косарем любуется.
Брейгель романтики хождения в народ не разделяет – если идет в кабак, то для того, чтобы выпить, а не для того, чтобы опроститься, и уж вовсе не для того, чтобы подметить ущербность народной жизни. Эстетика описания уродства всегда востребована, есть нечто пикантное в том, чтобы любоваться язвами сирот и скорбеть над долей малых сих. Однако Брейгель не сочувствует крестьянину и не скорбит о его доле – впрочем, и не возвеличивает. Он просто считает труд единственно достойной миссией человека, вот и все. Здесь уместно сказать два слова о том, как Брейгель видел самого себя и как его увидела современная ему культура маньеризма. Считается, что Питер Шутник нарисовал себя беседующим с монахом в картине «Деревенская свадьба». Изображен грузный мужчина с окладистой бородой; не крестьянин, но не светский человек – скорее, ремесленник. Карель ван Мандер рассказывает, что Брейгель любил отправиться на крестьянские праздники, одевшись как крестьянин, – ван Мандер считает это своего рода шуткой, розыгрышем, отсюда, мол, и прозвище. Но для Брейгеля это не было карнавалом – он себя считал таким же ремесленником, как и те, на чьих свадьбах выпивал.
Иначе захотели увидеть его облик потомки. На гравюрах (посмертных) Питер Брейгель поражает аристократизмом черт. Окладистая ухоженная борода, как у Леонардо (не всклокоченная борода крестьянина или кузнеца), нос с легкой горбинкой, открытый и ясный взгляд, высокий лоб, острые скулы – это портрет гуманиста времен Фонтенбло, а не бытописателя кабацкой Фландрии. Образ такого Брейгеля, маньериста, наследника традиций Возрождения, несомненно, его детей устраивал; сын Брейгеля, Ян Брейгель, работал вместе с Рубенсом – отца, вероятно, он именно так и представлял. Но сам Питер Брейгель Мужицкий видел себя ремесленником. Он прежде всего работник. В картинах Брейгеля чувствуется добротность мастерового: дубовые доски отшлифованы и загрунтованы, уток положен в клей намертво, расставы сделаны надежно; композиция крепко сколочена, рисунок твердый, покрашено аккуратно. Брейгель, что называется, сноровистый работник и любит свое ремесло.
Брейгель написал ни больше ни меньше, как проект коллективного крестьянского хозяйства; своего рода утопию, наподобие Томаса Мора – или еще точнее, наподобие Томаса Мюнцера. Вглядитесь в его «Времена года», картины, описывающие круговорот сезонных работ в деревне. «Жатва», «Сенокос», «Сбор урожая» – все трудятся, и есть одна важная подробность, которую замечаешь не сразу: в дружной слаженной работе крестьян нет начальника. Брейгель считает, что начальник не нужен – честный труд организует жизнь сам. Свободе учителей не требуется. Природа столь величественна, следуй за ней, природа тебя вразумит своей щедростью и размахом. Крестьянский быт организован самой природой – какие еще потребны учителя? В еще большей степени, нежели масляные картины, замысел Брейгеля раскрывают рисунки. Поразительные «Весна» и «Лето» (оба 1568 г., Кунстхалле, Гамбург) изображают согласованный труд крестьян, возделывание сада; изображен коллектив тружеников, которые работают так слаженно, словно Уильям Моррис или Фурье расписали им порядок труда. Так организованны только персонажи утопии – один копает, другой поливает растения, третий выравнивает делянки, четвертый собирает плоды. Это отнюдь не жертвы помещичьего произвола, изображаемые передвижниками, это не страстотерпцы на пашне, перед зрителем общество радостных тружеников. Они работают на себя – над ними нет никакого управляющего.
Брейгель считает, что человеческая природа, закаленная в борьбе со стихиями, нравственна сама по себе, изначально; мораль, по Брейгелю, присуща человеческому существу, нарушение заповеди равносильно природному катаклизму. Брейгель пишет быт крестьянской республики, проект наподобие коммуны Томаса Мюнцера, художник изображает крестьянский социализм, испоганенный – не стоит стесняться резкого слова – практикой и риторикой последних веков. Брейгель очевидным, наглядным образом выступал за республику равных, был утопистом; сегодня его проект назвали бы социалистическим. В таком случае социалистом был и Сирано де Бержерак, социалистом был Эразм Роттердамский, несомненным социалистом был Винсент ван Гог. Холсты Брейгеля есть последовательное доказательство возможного единения трудовых крестьян и самоопределения ремесленных коммун. Однажды, считал мастер, будет установлен всеобщий союз равных; возникнет союз тружеников; именно этому проекту бытия и посвящены брейгелевские доски «Времена года». Перед нами не что иное, как утопия, написанная столь же подробно, как «Город Солнца», в деталях излагающая устройство быта. Это не «критический реализм» с описанием язв и уродств общества; вспомните, как русские передвижники изображают подневольный труд; напротив, Брейгель пишет гимн труду – сколь бы ни был работник сир и убог. Брейгель органически не умел приукрашивать и лукавить. Люди, воспетые им, бесхитростны и порой глуповаты, доверчивы, упрямы и вздорны; среди них хватает дураков. Но любят они крепко, и – посмотрите на пляшущих, посмотрите на косарей, поглядите на этих мальчишек – они не способны на подлость. Когда глупцы разоряют птичьи гнезда (Брейгель любит рассказывать притчи, вот эту притчу о гнездах, как и притчу о слепых, рассказал два раза) – художник относится к этому, как к разрушению жи