здрев) и т. п. Как известно, написать Чистилище и Рай автору русской поэмы не удалось, но замыслу Шагала это не помеха. Шагал в своих литографиях создает темное дурное пространство, населенное не то смешными, не то страшными персонажами. Здесь впервые (возможно, единственный раз) проявляется столь очевидно родство Шагала с Босхом. Шагал, подобно бургундцу, рисует морок и маразм, из которого может вырасти любая нечисть.
Он рисовал серию «Мертвые души» два года, а то, что Шагал увидел в 1923 г. в Париже, еще не предвещало войну, но шовинизм, фашизм, нетерпимость к инородцам в той или иной степени существовали всегда.
Советская империя и классовая борьба инициировали европейский фашизм, или фашизм возникал равномерно в Европе, одновременно во всех странах, этот вопрос обсуждается постоянно. Существует мнение (Эрнст Нольте), согласно которому германский нацизм (фашизм вообще, в частности и Муссолини) – явился реакцией Запада на Октябрьскую революцию, на большевизм; есть мнение (Ханна Арендт), что и фашизм, и коммунизм представляют две разновидности одного и того же явления – тоталитаризма. Есть мнение (Карл Поппер), что теория «закрытых» антидемократических обществ, показавшая практические результаты в XX в., зародилась давно, среди основателей назван Платон; древняя концепция гальванизирована марксизмом. Позитивисты (Бернард Рассел) констатируют, что утопический проект общего равенства, добытого путем общих страданий, является ущербным, но притягательным. Сходных черт в фашистской диктатуре и в диктатуре пролетарской насчитывают много. Эрнст Нольте заявлял, что термин «гегемон», примененный в Советской России к классу, нацистская Германия стала применять к «нации», только и всего. В Советской России популярностью пользовалась доктрина, согласно которой западный капитализм породил экспансионизм и фашизм, а советская народная демократия его обуздала.
Вне зависимости от того, какую точку зрения принять или выдумать еще одну, очевидно, что Шагал нарисовал путешествие по кругам российского ленивого ада («Мертвые души»), но приехал в Европу, которая чистилищем не являлась.
«Раввин с этрогом» (порой картину ошибочно называют «Раввин с лимоном»; 1924, Дюссельдорфский музей) буквально повторяет композицию, выполненную Шагалом ранее, в 1914 г. (находится в частном собрании в Париже); интересно, что в первом случае, в 1914 г., этот сюжет отмечал отъезд Шагала из Европы, а в 1924 г. – бегство в Европу. Любопытно, что мастер вернулся к тому же самому сюжету – сюжету Исхода. Иконография картин «Раввин с этрогом» – указывает на необходимое бегство, на Исход из плена. Раввин изображен празднующим Суккот, то есть исход из Египта: этот праздник принято отмечать с плодами этрога и пальмовыми ветвями. Раввин стоит на пороге дома, из которого только что вышел (в варианте 1924 г. Шагал ввел в композицию дом, в картине 1914 г. изображены только ступени), в руке раввина традиционный желтый плод («этрог» на иврите – цитрон, плод «дерева хадар», как явствует из Торы, это не лимон, кожа бугристая и форма должна быть продолговатой); этрог – воспоминание о блуждании евреев по Синайской пустыне. Собственно, на картине изображено сразу два раввина: на голове того раввина, что празднует Суккот и отправляет положенный обряд с пальмовой ветвью и плодом, стоит маленькое подобие раввина, – словно бы его обособленная сущность или душа, существующая сама по себе. Так, отдельно от тела, традиционно изображают душу в христианской символике, так что можно расценить этот прием как заимствование из христианской иконописи, впрочем, в Агадах иногда можно встретить душу, изображенную сходным образом. Между раввином и его сущностью, его освобожденной душой, происходит диалог: душа раввина отвернулась и закрылась талесом, ища спасения у Бога. Причем если сам раввин – смотрит на дом, из которого вышел (или к которому подходит), то его душа смотрит прямо в противоположную сторону, ища путь прочь. Для 1914 г. противоречивое чувство понятно: Шагал уехал из любимой им Франции, уже раздираемой войной, в Россию, где его тоже ждут беды – куда бежать, непонятно. Для картины, написанной в 1924 г., чувство тревоги не столь понятно: тот, кто благополучно спасся из Москвы, а затем сумел уехать из Берлина и достиг убежища, должен испытать облегчение. Суть в том, что, убежав из Москвы, или из Берлина, или из Египта, – иудей не завершил путь Исхода. Согласно Торе – процесс Исхода продолжается непрерывно – до полного исправления эгоизма на любовь ко всем и полного подобия Творцу. Поэтому сказано в Торе, что каждый день человек должен переживать свою жизнь так, словно он только что вышел из Египта и продолжает идти всегда. Лишь избавляясь от «Египта в нас самих», мы можем реально выйти из плена Египетского. Выйдя из-под власти Фараона, Гитлера, Сталина, мы еще не подавили злое начало в себе. Картина «Раввин с этрогом», таким образом, изображает вечный исход из Египта – вечный путь к себе.
В 1924 г. выходит манифест сюрреализма Бретона; Шагал отказывается присоединиться к движению. В нем видят единомышленника: летающие по небу лошади и люди, стоящие на голове, убеждают, что Шагал – мастер сюрреализма. Шагал неожиданно заявляет, что не приемлет алогичности и «автоматизма» (непременного условия работы сюрреалиста). «Какими фантастичными и алогичными ни казались бы мои работы, я всегда боялся, что их смешают с этим “автоматизмом”. Если я писал смерть на улице и скрипача на крыше в 1908 году, а в картине “Я и деревня” (1911) поместил в голове коровы маленькую корову и доярку, я не делал этого автоматически» (Marc Chagall. Catalogue. Paris 1959). О главном Шагал умалчивает: главное то, что он верующий и нравственный человек.
Молиться Б-гу ли, что вел народ к огню,
иль рисовать Его – огнем, а не елеем,
иль, снова ощутив себя евреем,
встать на борьбу за род свой, за родню?[9]
Но, чтобы бороться, надо понять, с кем борешься; чтобы бежать, надо понять, в какую сторону бежать. «Коммунизм в той форме, в какой он вылился в России, есть крайний этатизм. Это есть явление чудовища Левиафана, который на все накладывает свои лапы. Советское государство, как я уже говорил, есть единственное в мире последовательное, до конца доведенное тоталитарное государство», – пишет Бердяев. Образ Левиафана для еврея привычен, и ощущение, что он убежал от Левиафана, Шагала не покидает. Но что, если он прибежал – к Бегемоту?
Именно с Бегемотом, хтоническим чудовищем, олицетворяющим толпу и стадное чувство, сравнивает Ф. Нойман нацистскую Германию (см. Нойман, «Бегемот»). Бегемот – враг Левиафана, но столь же страшен. Томас Гоббс, описывая два типа государственности в двух книгах «Левиафан» и «Бегемот», показал отличие организованного безжалостного государства, подчиненного закону, и могучего массового сознания, стадного и столь же беспощадного.
Власть этих двух ветхозаветных чудищ показана в Ветхом Завете как предельная сила стихий. Левиафан представляет моря, а Бегемот – сушу. Их битва должна стать финальной для мироздания. Столкновение казарменной классовой империи Советской России и фашистского «народного», национального порядка – и стало схваткой Левиафана и Бегемота.
Внутри этой схватки и оказался Марк Шагал.
Влияние проповедей прекраснодушного Маритена, влияние сентиментальных картин Шагала на Парижскую школу (точнее, на то, что от нее осталось) и уж тем более на сюрреалистов – ничтожно; проповеди гуманизма могут лишь насмешить. Парижская школа избегала фамильярности в отношении Завета, но в целом кураж богоборчества и кощунство в авангардном искусстве считаются хорошим тоном; для сюрреализма это привычный спорт. От богохульств наподобие: «тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда и до Аляски» до строк «так говорит по Библии пророк Есенин Сергей» и размашистых иллюстраций к Евангелиям, выполненных немецкими экспрессионистами – искусство авангарда движется к затеям Беллмера и Батая. Религия становится персонажем авангардного творчества: Геббельс пишет драму «Иисус Христос», Маринетти провозгласил Иисуса футуристом и вошел в Академию Муссолини, католическую; супрематисты считали сочетание раскрашенных геометрических форм на своих холстах – новыми иконами.
Прозвучит неожиданно, но Шагал считал себя именно «народным» художником, призванным служить людям, а не религии, которую он считал до известной степени декоративным приложением к народной жизни. Это было сказано немного застенчиво, не до конца правдиво, но неоднократно, в том числе и в лекциях, и в письмах к католическому философу Маритену. Скорее всего, Шагал (с присущей местечковому еврею осмотрительностью) желал избежать любого – в том числе и религиозного ангажемента.
По сути же, иудей и хасид Шагал с течением времени доказывает верность сразу многим конфессиям, являет тот тип экумениста, о котором мечтал Соловьев или Жак Маритен. Шагал умудрился расписать (или сделать витражи) храмы шестнадцати конфессий; еврейство его вопиет, но его иудаизм столь властен и велик, что объемлет (как и положено Богу) сразу все явления.
В 1938 г. Шагал пишет сложное полотно «Белое распятие». Скорее всего, картина написана под впечатлением погромов Хрустальной ночи (все же Шагал знал Берлин и мог почувствовать издалека боль города), однако в левом углу изображены бандиты под красным знаменем, очень похожие на большевиков; впрочем, помимо большевиков, и немецкие фашисты тоже пользовались красным цветом. В картине изображены бегущие от погромов евреи, горящие дома, которые раскиданы по холсту, словно брошенные игральные карты; полыхает синагога, в море выброшен ковчег, который может принять лишь немногих. В небе над крестом парят растерянные еврейские пророки, а в той стороне, где изображена горящая синагога, нарисован флаг Литвы. Литва – страна, в которой традиционно жило больше всего евреев внутри Российской империи; страна, в которую он и уехал, убегая из Советской России (сперва в Каунас, затем в Берлин); страна, которая стала ненадолго независимой, но через год перестанет быть независимой снова. Помимо прочего, белорусский город Витебск в течение трехсот лет последовательно входил в княжество Литовское и Речь Посполитую, и еврейское местечко Лиозно, откуда родом Моисей Сегал (Марк Шагал – это псевдоним), испытывало влияние католической культуры. Помимо прочего, Литовская синагога изображена и потому, что в этот год Шагал едет в Литву изучать синагоги, поскольку приступил к библейской серии офортов.