Даже имея право покидать Холмы с Самхейна по Йоль, сиды не спешили на поверхность, закрывшись в собственном бессмертном мирке.
Маленький, невзрачный скальд с жидкой, словно выдранной бороденкой, не зная устали, пел балладу на двенадцать голосов. Его история расцветала красками. Как и все скальды, он говорил о быстротечности любви и вечности смерти.
Румпель сидел по правую руку от Хозяина Холмов, на месте не пришедшей сегодня дочери Ноденса. Лавка жгла. Вопрос, связано ли отсутствие сиды с замужеством Айлин, рвался наружу, но Румпель молчал. Спросить о таком значило показать свою слабость. А сидам нельзя давать над собой такой власти.
– Думается мне, ты явился не для того, чтобы вмешаться в спор туатов и показать свою удаль, – наконец не выдержал правитель.
– Я знаю, насколько хитра и коварна Кайлех.
– И я знаю… Тем не менее, отправляясь сюда, ты не предполагал, что так будет.
– Верно, – согласился Румпель и, неожиданно для самого себя, продолжил: – Я видел дивную госпожу Бенни. Она стирала твою рубаху.
– Отстирала? – Ноденс вопросительно изогнул бровь.
– Нет.
Хозяин Холмов безразлично пожал плечом. Сейчас из его внешности уже исчезли все звериные черты, но даже так он мало походил на человека.
«Скорее на бога. Как их люди себе представляют. А еще на Айлин. Хотя это она похожа на него. Жаль, тут нет ее матери, может, рассказала бы чего…»
– Я ей говорил, – отвлек от размышлений Ноденс, – только Бенни упрямая девочка. Сильно расстроилась?
Румпель кивнул, но любопытство все же взяло верх.
– Ты так спокойно принимаешь свою смерть, Лесной Царь?
Сид благодушно ухмыльнулся, оперся локтями о столешницу и положил подбородок на сцепленные пальцы рук.
– Дети богини Дану бессмертны, – произнес он, пристально глядя Румпелю в глаза. И маг впервые осознал, насколько сид стар. Понял, что ему намного больше тех пятисот лет, о которых говорилось в хрониках. С прекрасного утонченного лица на него глядела вечность.
– Но вас можно убить. – Румпель пытался понять, к чему клонит правитель. Людей маг привык читать с полувзгляда, но с сидом приходилось быть начеку, пока не придет понимание, какую сеть он плетет, и что за роль уготована ему. Помощника? Наживки? Добычи? – Тяжело, не спорю, но не невозможно. Та же Кайлех была проткнута моим мечом насквозь, но успела обратить свое тело в кабанье, а дух увести в Холмы.
Ноденс хотел было что-то сказать, но оборвал сам себя на середине мысли и удивленно спросил:
– А что стало с тем кабаном? Надеюсь, это не его мы нынче делили?
– Нет. Его забрал мой брат. Думаю, на столе Гарольда тот и нашел свой покой.
– Как интересно… – Ноденс потер тонкими пальцами подбородок. – Ладно, не о том сейчас речь. Туаты бессмертны, и не потому, что нас сложно убить или потому, что мы можем воскрешать павших в бою, если тело не начало тлеть. Не смотри на меня так: тот источник, что засыпал твой отец, был самым большим, но далеко не единственным. Да и природа восстанавливается, если ей не мешать. Но я о другом. Для нас не существует смерти, есть лишь утрата оболочки. Мы можем лишиться тела, стать облаком, дождем, личинкой и возродиться вновь. Кто-то помнит свои прошлые жизни, кто-то до определенной поры нет, но сути это не меняет.
– Как-то я привык в иное верить и жить здесь и сейчас, не ожидая других попыток.
Ноденс вдруг улыбнулся: широко, искренне, мягко. Прозрачное лицо его словно наполнилось внутренним светом.
– Это мне и нравится в людях. Этого и не хватает туатам. Ты видел среди нас детей? Нет. Потому что с каждым годом, с каждым столетием возрождаться стихиями, силами природы становится проще. Мы знаем, что смерти нет, и становимся аморфными, инертными, в результате перестаем перерождаться как положено. За последнее столетие погибло около тысячи, а родилось меньше десятка туатов… Это я считаю вместе с тобой и моей Эйнслин.
Имя засело в памяти и принялось царапать сознание раскаленным гвоздем: где-то Румпель его слышал. Даже нет, не так. Он сам некогда произносил его.
Ноденс продолжал:
– Я даже посчитал твою мать, слившуюся с человеческой душой.
– Кам жива?! – Румпель воскликнул так, что Кайлех на другом конце стола подскочила с места.
– Ты не узнал ее? – Ноденс удивленно прищурился и тут же торопливо отмахнулся: – Не бери в голову. Ей все равно не снять твоего проклятия. Тем более она отбыла на север. Так вот, нет печали в том, чтобы умереть. Но не суметь вырваться из круга, навсегда остаться болотным огнем, грозовой тучей или жуком – это страшно.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Затем, что я в третий раз тебя спрашиваю: для чего ты пришел в Холмы?
– Гарольд решил вырубить Бернамский лес, – и снова вышло громче, чем нужно. Многие туаты стали подходить или подсаживаться поближе, переключая внимание с баллады на разговор двух мужей. Ноденс нахмурился. Кустистые брови сомкнулись на переносице и позеленели. Из волос вновь полезли ветвистые рога.
– Это повод, юный туат де Дананн, – прошипел он. – Какова причина?
Румпель открыл было рот, но резкие слова так и застряли в горле. На плечи легли тонкие, холодные девичьи руки. Маг медленно обернулся.
За спиной стояла Кайлех. Неимоверно красивая, иссиня-белая, словно вылепленная из снега. Ее алые губы дрогнули, угольные ресницы затрепетали, пальцы потянулись к жемчужной нитке бус.
– Я подошла поздороваться… и поздравить тебя, брат. Ты достойно сражался, – еле слышно произнесла она, нервно перебирая пальцами изящное украшение. – Мне жаль, что все так вышло… Сейчас, конечно, не время, но подходящего момента может не настать, да и неподходящее имеет свойство заканчиваться.
С этими словами сида сорвала с шеи нитку бус и кинула ее перед собой. Жемчужины брызнули во все стороны и застучали по полу барабанной дробью. Ноденс только успел подскочить, роняя кресло, и замер, не способный сдвинуться с места. Каждый в зале, кто увидел то, как скачут сияющие слезы моря, застыл ледяной статуей.
Румпель смотрел, как нутро холма покрывается льдом: стекленеет пол, индевеют стены, превращается в снежные сугробы мох. Сам маг чувствовал, как холод растекается по венам, доходит до горла и, обжегшись о трехлепестковую застежку, шипя, сползает вниз. Румпель попытался дотянуться до меча, но руки не пожелали подчиняться, пальцы настолько онемели, что не способны были даже начертить на поверхности стола руну, не то что сжать рукоять оружия.
Кайлех, острозубо скалясь, обвела взглядом зал. Она остановилась на брате и склонила голову на бок.
– А ты силен, человеческий выкормыш. Ну ничего, я с удовольствием по праву старшей в роду выпью твою силу… а вместе с ней и жизнь.
Румпель с трудом начал поднимать руку. Сдернуть капюшон, и его проклятье хоть раз послужит во благо.
– Э, нет. – Кайлех заметила движение, хлопнула брата по руке и расхохоталась. – Знаешь, мне всегда было любопытно, каким уродцем сделала тебя мать. Думаю, невероятным. – Сида приблизилась вплотную. Разломала между пальцев жемчужину, растерла ее в порошок и подула в лицо. Маг почувствовал, как что-то холодное смешивается с его защитной тьмой и прилипает к коже.
– Вот теперь можно и продолжить. – Кайлех сдернула капюшон и, любуясь искристой, текучей, словно ртуть, полумаской, продолжила: – Точно урод. От твоего вида молоко должно в кувшинах киснуть. Да-а, матушка знала толк в проклятьях. Кстати, ты не знаешь, что этот рогатый говорил? Кам переродилась? Так быстро? Почему тогда она не нашла меня?.. А впрочем, не важно. Она погибла напрасно, этот лесной царек обманул нас! – Кайлех подошла к Ноденсу и провела удлинившимся когтем по его щеке. – Хотя что ждать от труса и предателя? Говорят, бабушка любила его. Не вот его, конечно, а Нуада! Потому и отпустила. Как по мне, совершеннейшая глупость! Ничего. Забрав твои силы, я стану той, с кем ему придется считаться. И смогу взять то, что мне принадлежит по праву.
Кайлех подлетела к магу и впилась в его губы. Румпель почувствовал, как рот наполняется кровью. Сида с шипением отстранилась.
«Никто не смеет коснуться меня, не поранившись, даже ты, сестрица! – Злость придала силы, рука легла на столешницу. – Нужна простая и сильная руна. Желательно огненная, чтобы растопить лед. Соул. Направить на себя или на Ноденса?»
Додумать маг не успел, Кайлех отошла от первого потрясения и вновь вонзилась поцелуем. Ее кровь потекла по подбородку Румпеля, закапала на ворот рубахи.
– Отойди, ведьма! – звонкий девичий голос отразился от заледеневших стен.
У входа в большой зал Холма, сжав руки в кулаки, стояла Айлин.
Румпель мысленно простонал и влил все оставшиеся силы в руну Соул, направленную на Ноденса. Мир начал темнеть, и последнее, что увидел маг, – испуг в ярко-бирюзовых глазах.
«Она же видела меня, так почему сейчас на ее лице ужас?»
Упасть Румпелю не позволила магия Кайлех, он так и стоял, отвернувшись от стола, а по столешнице тонким ручейком текла рунная магия.
Дочь Грианана нехотя оторвалась от своей добычи. Айлин с ужасом смотрела на развернувшуюся сцену и вспоминала вчерашний туманный морок.
Красный клубок резво катился вперед. Айлин уходила все дальше и дальше от материнского дома, и все безрадостней становились ее мысли. Примет ли ее маг после того, как она прогнала его? «Это я матери так пылко ответила, а на самом деле надежда в сердце борется с сомнениями. А что, если не справлюсь? Или справлюсь, но буду не нужна. Ведь это на его пальце горит красным кольцо, в моей душе лишь тлеют угли надежды. Он ведь совершенно правдиво упрекнул меня. Ведь я сама, без принуждения, согласилась лечь с одним, будучи невестой другого. Повела себя как прелестница, а потом еще и у огня в жены себя предложила». – Айлин осела на землю и закрыла лицо руками, теряя из вида путеводную нить…
А когда отняла руки, увидела перед собой покои Восточной башни и события минувшей ночи. Вот Темный лэрд долго молчит, угрюмо размышляет, потом называет цену. Его глаза горят надеждой и гаснут, когда он слышит ответ. Айлин видела, как маг отвернулся к окну, как плескалось в его глазах разочарование. Айлин под