Тот задумался.
– Может, в караулке? Сколько вам надо времени?
Афанасий оценивающе посмотрел на пленника, который с опаской переводил взгляд с него на Крылова.
– Полчасика хватит, – сказал Афанасий с ленцой.
Пленник напрягся и снова завел про свою невиновность.
– А ежели ты такой невинный, – сказал кучер, – так что же караул не крикнул, а? Ведите его, черта, в караулку.
Караульная комната находилась под лестницей и представляла собой тесную каморку с маленьким духовым оконцем под потолком и продавленным топчаном. У стены в маленькой чугунной печке тлели угли. Преподаватель геометрии отослал часового на улицу, распрощался и увел своих гардемаринов. Крылов сел на топчан, а Афанасий толкнул пленника к стене у печки.
– Ну, – грозно сказал Крылов, – рассказывай живо, как ты прознал про трубу и деньги?
– Не знаю я ни про какие деньги, – дерзко ответил мужик. – Хоть обыщите, а никаких денег ваших на мне нет.
– Конечно нет, – кивнул Крылов. – Сегодня ты их не получил. Но раз стоял у трубы и ждал, значит, знал, что деньги скоро упадут, да?
– Ничего я не знал, – буркнул бородатый, – говорю же, просто отлить захотелось. И кто ты такой, чтобы меня хватать?
Афанасий вынул нож и проверил большим пальцем острие.
Пленник вмиг подобрался и начал боком обходить кучера, но тот толкнул его в грудь, припечатав обратно к стенке.
– Куда? Погоди пока, не договорили.
– Да чего вы от меня хотите, ироды? – закричал мужик. – Что вам надо?
– Может, для начала ухо ему отрежем? – спросил Афанасий, не оборачиваясь. – Подержишь его, барин? Положим его сюда. Ты ему на ноги садись, а я на грудь. Небось не задавлю. Главное, чтобы он головой не вертел, а то так ненароком и по горлу полоснуть можно. А это я на потом оставил.
Пленник вдруг стал белым как мел и бухнулся на колени.
– Не губите! – зашептал он. – Все расскажу, вот вам крест.
Он перекрестился дрожащей щепотью.
Крылова и так уже самого тошнило от ужаса происходящего. Он поразился перемене, произошедшей с Афанасием. Тот, кого он считал обычным кучером – добродушным и недалеким, в этой маленькой душной караулке, пропахшей мокрым сукном и угольным дымом, вдруг оказался жестоким и хладнокровным палачом. Сглотнув, Иван Андреевич обратился к пленнику:
– Говори. Все рассказывай без утайки. И знай, что каждое твое слово будет проверено. Давай с самого начала. Как зовут, где живешь, чем занимаешься. И откуда узнал про деньги. Как давно и сколько ты уже украл?
Мужик говорил горячо, постоянно сбиваясь и путаясь, он рассказал, что зовут его Гаврилой Корнеевым, живет он на краю Троицкого подворья и владеет трактиром. Трактир купил после чумы 71-го года – именно благодаря золоту из трубы. До того Гаврила был поденщиком, пока однажды не связался с шайкой грабителей.
Москва. 1771 г.
Шайка была небольшая – пять человек вместе с Гаврилой. Московская чума стала для ребят настоящим «золотым веком» – народишко мёр сотнями каждый день. Потом счет пошел на тысячи, многие дома опустели, и атаман Бурька приказал занять опустевший дом в глубине Большой Никитской – предварительно они вытащили вилами труп хозяйки и сволокли ее подальше на улицу. Тот же Бурька, которому не страшны были ни чума, ни закон, раздобыл черные халаты и маски, как у команд мортусов – специальных служителей, собиравших по улицам трупы умерших и вывозивших тела на телегах за Камер-Коллежский вал. Под видом мортусов шайка ходила по богатым дворам, грабила их, а если встречала живых хозяев, даже и не заболевших, то добивала их безо всякой пощады – мол, чума все спишет. Остальные члены шайки не были так бесстрашны, как вожак, и оттого постоянно пили, чтобы заглушить страх перед страшной болезнью. Часть награбленного они складывали в чулане своего нового логова, а часть носили к валу. Пользуясь тем, что стражи почти не осталось, они переправляли награбленное на ту сторону и продавали скупщикам из окрестных городов и селений. Такая торговля была строжайше запрещена – власти опасались, что чума вместе с вещами из зараженного города перекинется на окрестности. И боялись они не без оснований – несколько деревень и даже пара городков обезлюдели после того, как местные привозили из Москвы купленную по дешевке одежду или посуду. Вся официальная торговля велась на заставах, где между торгующими горели костры, отгоняя заразу, а деньги, прежде чем передать, окунали в уксус. Но гоняться за контрабандистами было уже некому – после того как губернатор Салтыков сбежал из Первопрестольной, опасаясь «черной смерти», город покинули и армейские части, и полиция. А последовавший осенью бунт вообще превратил Москву в место полного беззакония.
Однако от судьбы не уйдешь – атаман Бурька и еще трое его товарищей подхватили заразу и быстро сгорели. А Гаврилу и еще одного члена шайки поймали солдаты генерал-поручика Еропкина, усмирявшего бунт, и по иронии судьбы послали их уже в настоящие мортусы – поскольку прежние, вольнонаемные, почти все умерли от болезни, теперь страшные похоронные команды стали формировать из преступников под обещание скостить срок – если, конечно, они доживут до этого. Гаврилу вместе с другими несчастными поселили в недавно построенном амбаре у Миусской заставы, выдали теперь уже официально халат, маску, рукавицы и длинный багор, дали им лошадей и телеги, приставили охрану. Впрочем, охранники предпочитали держаться подальше, а новые товарищи Гаврилы оказались ничуть не добрее атамана Бурьки – хоть они и грабили скромнее, но с больными, а зачастую и здоровыми обитателями обходились так же, как и прежняя шайка. И все равно мортусы умирали ничуть не меньше, чем обычные горожане.
Однажды вечером, в сентябре 1771-го, когда чума уже пошла на спад, Гаврилина команда собирала трупы на северном конце Драчевки, недалеко от Сухаревской башни. Обычно на телегу укладывали до двух дюжин покойников – так что пара костлявых лошадей едва-едва могла доволочь их до Немецкого кладбища, что у Миусской заставы. Оприходовав очередного покойника – дородную бабу с почерневшим лицом и скрюченными пальцами, Гаврила прислонил к телеге багор и пошел немного прогуляться, подышать. Раскурив трубочку, Гаврила скоро оказался перед громадой башни и решил облегчиться на ее стену. Уже завязывая веревку, поддерживавшую штаны, он вдруг услышал стон. Поначалу Гаврила решил не обращать внимания – волочь мертвяка до телеги было далеко, к тому же сначала надо было сходить за багром, так что оно того не стоило. Но потом любопытство взяло вверх, и он решил взглянуть, кто помирает. Случалось, на улице дохли те, с кого можно было содрать даже шубу, а то и деньгами разжиться. Интуиция не обманула мортуса – недалеко под башней лежал старичок в дорогом кафтане, подбитом мехом. Его старинный кудлатый парик валялся рядом. А в руке у упавшего был зажат кожаный мешочек. Старик тихо постанывал и пытался уползти.
Гаврила не спеша подошел и придавил сапогом старичка, чтобы не дергался. Надев рукавицы, он вытащил из слабых пальцев старика мешочек и заглянул внутрь. Золото!
– Эге, – сказал сам себе Гаврила. – Да ты, дядя, молодец. Это я люблю.
Он пинками перевернул несчастного на спину, поставил ему сапог на грудь и немного надавил.
– Откуда золотишко, дядя? Еще есть?
Лицо старика скривилось от боли.
– Добрый человек, – прошептал он чуть слышно. – Отнеси меня домой, я отблагодарю.
– Уже отблагодарил, – усмехнулся Гаврила сквозь прорезь в маске. Он подкинул мешок и с удовлетворением почувствовал, как тот тяжело, со звоном шлепнулся ему обратно в рукавицу.
– Эти деньги не мои! – пробормотал старик еле дыша. – Их нельзя брать. Деньги-то государевы.
– Да ну! И что?
Старик поморгал, потом лицо его сморщилось.
– Я умираю, – сказал он.
Гаврила пожал плечами.
– Послушай меня, добрый человек, – сказал старик, судорожно пытаясь стащить его ногу со своей груди. – У меня никого не осталось. Но Провидение в последний час прислало тебя. Завещаю: отнеси это золото туда, куда я скажу. А в следующий год в тот же день будь здесь, вон у той колонны. Ты снова получишь деньги и снова отнесешь их. За то будет тебе благодарность от высших и спокойная старость.
– Как твоя? – усмехнулся Гаврила. – Ты, дядя, заканчивай сказки рассказывать, говори, где прячешь золотишко?
– А если не сделаешь, как я велел, – просипел старик, – ждет тебя кара…
– Где еще деньги? Где твой дом? – спросил Гаврила и посильнее нажал каблуком на грудь старика. Но тот молчал и только неотрывно смотрел на маску своего мучителя. Мортус нажал сильнее – в груди старика что-то хрустнуло, он захрипел, задергался, кровь пошла из его кривого рта. Через несколько секунд он затих. Гаврила с досадой плюнул на его тело, припрятал золотишко и пошел к телеге.
К зиме чума стихла, прибывший из Петербурга князь Григорий Орлов вместе с Еропкиным навели порядок в старой столице. Команды мортусов были распущены – как и обещали, им простили все старые прегрешения, а на новые предпочли закрыть глаза. Москва обезлюдела – в ней осталось едва половина прежнего населения. Гаврила хотел вернуться в дом на Большой Никитской, где он с атаманом Бурькой припрятал награбленное, но оказалось, что кто-то уже подчистил всю их добычу, унеся до последней ложки. Впрочем, оставалось еще золото старика, но за полгода Гаврила промотал и его – в кости да на выпивку. Так что к сентябрю 1772-го он уже был снова гол как соко€л. Тут и вспомнил бывший мортус слова старика. Правда, какой был тогда день, он не помнил, так что пришлось каждый вечер бегать к Сухаревской башне, где Гаврила дежурил чуть не все ночи у заветной колонны, чертыхаясь и кляня себя за глупость – поверил, мол, в сказочку проклятого мертвяка! Но однажды к ногам промерзшего и голодного Гаврилы упал кожаный мешочек с золотом. Быстро оглядевшись, Гаврила схватил мешочек и пустился в сторону переулков Драчевки. На сей раз он повел себя умнее, вместо того чтобы просиживать деньги в трактирах и кабаках, мужик купил заведение на окраине Троицкого подворья и сам сделался трактирщиком. Завел у себя «мельницу» – игорный притон для воров – и зажил припеваючи, раз в год приходя к Сухаревской, чтобы пополнить мошну новым мешочком с золотыми монетами. Конечно, иногда он вспоминал про то, как умирающий грозил ему карой, если он присвоит эти деньги, но только криво усмехался. О происхождении денег Г