– Крепка, – ответил старик. – Хотя о недавнем я хотел бы забыть.
Крылов достал свою записную книжку с карандашом и нарисовал герб, который увидел в доме в Лефортово.
– Вот, красный крест на желтом поле.
– И все? – спросил старик, поднося книжку к глазам.
– Все.
– Странно, – ответил Иона Евграфович. – Вас, наверное, интересуют времена раннего Средневековья?
– Нет-нет, – возразил Иван Андреевич. – Этот герб я приметил в доме, который принадлежит фамилии Ельгиных.
– Ельгиных? – удивился старик. – В Москве?
– Да.
– Вот так так! Как такое может быть?
– Что? – спросил Крылов.
– Вы скорее могли видеть его в Петербурге у тамошнего генерал-губернатора.
– Брюса? Якова Александровича? – быстро спросила Агата.
Старик кивнул.
– Этот щит – часть герба рода Брюсов. Брюсы происходят из рода шотландских королей четырнадцатого века. Если точнее, они правили и Шотландией, и Ирландией. Предок их, Робер де Брюс, прибыл в Британию вместе с Вильгельмом-завоевателем. Сын, тоже Роберт, стал лордом Анандейла после завоевания. Его младший сын, тоже Роберт, стал королем Шотландии. Правда, потом они корону потеряли, но королевская кровь все равно течет в жилах Брюсов.
– Брюс… – задумчиво произнес Крылов. – Яков Вилимович Брюс, сподвижник Петра – из этого рода.
– Да, – ответил старик. – Как и братец его Роман Вилимович, бывший при Петре главнокомандующим в Петербурге.
– Это Брюсы! – заметила Агата Карловна. – Но почему герб был в доме Ельгиных?
– Дело в том, сударыня, – ответил старик, повернувшись к ней, – что от королевской шотландской линии Роберта Брюса есть ветвь баронов Брюсов. И третий барон Брюс в начале прошлого века получил достоинство графа Элгин. Правда, чуть позже этот титул был заменен на Кинкардин.
– Значит, не Ельгины, а Эльгины… – задумчиво сказал Иван Андреевич. – Эта фамилия фактически и означает Брюсов?
– Несомненно, тут прямая связь. Эльгины – это Брюсы. Вернее, одна из ветвей. О которой, впрочем, я ничего не слышал. Как странно, – сказал старик тихо. – Вы говорите, они живут в Москве?
– Не совсем, – поправила Агата Карловна. – В Лефортово. И, судя по дому, очень давно.
– Да, – кивнул Иван Андреевич.
– Ну что же… если они произошли от Якова или Романа Брюсов, то вполне могут носить этот титул. Но тогда бы в книгах осталась запись. И я бы знал об их существовании. Видите ли, наши русские Брюсы – прямые потомки королевской шотландской крови. Это указано в графском дипломе Якова Вилимовича. А там, как вы понимаете, обманывать не будут. Их дед Уильям, или, как мы говорим, Вилим, приехал в Россию служить еще Алексею Михайловичу… Но неизвестные мне Эльгины! В Москве!
Иван Андреевич повернулся к Агате и вдруг снова вспомнил свой сон. Он секунду сидел молча, а потом тряхнул головой и сказал:
– Все становится слишком запутанным. Старик в Лефортово перед смертью, обращаясь ко мне, говорил, что в жилах его сына течет не только благородная кровь Эльгиных. Но если кровь Брюсов – королевская, то какая еще может сравниться с ней по величию?
– А как звали того несчастного? – спросил Иона Евграфович.
– Петр Яковлевич.
– Он был стар?
– Очень. Думаю, за восемьдесят ему перевалило.
– Еще более странно, – ответил старик-секретарь. – Если он из русских Брюсов, тогда отцом ему должен быть сам Яков Вилимович. Оттого и отчество – Яковлевич.
– Да, похоже, – кивнул Крылов.
– Но! – Старик поднял вверх корявый палец. – У Якова Вилимовича не было детей. У брата Романа – были. А у Якова – нет.
– А если… – задумчиво начала Агата Карловна. – Если у Якова Брюса были незаконнорожденные дети? Мог он дать им свою родовую фамилию – Эльгин – и поселить подальше от Петербурга?
– Такое возможно, – согласился старик.
– То есть вы хотите сказать, что Петр Яковлевич и Екатерина Яковлевна Эльгины…
– Петр и Екатерина! – воскликнула Агата. – Ну конечно! Конечно, это незаконнорожденные дети Якова Брюса, который назвал их так в честь своих покровителей – царя Петра и царицы Екатерины!
– И доверил им тайну Нептунова общества. Тайну обители, – хлопнул рукой по столу Крылов. – Ведь и сам Брюс состоял в этом обществе.
– Каком? – спросил старик.
– Знаешь ли ты, Иона Евграфович, про некое Нептуново общество?
– Слышал только то, что собиралось оно в Сухаревой башне. А зачем и что это такое – нет, не слышал.
– И Лефорт состоял в нем! – возбужденно сказала Агата. – А Лефортово…
– Это его земля, – кивнул Иван Андреевич. – Агата Карловна, нам надо переговорить с глазу на глаз.
Когда Иона вместе с Гришкой вышли, Крылов поджал свои толстые губы и пристально посмотрел в серые глаза девушки.
– Помните ли вы мое предположение, что Петр мог заточить в обитель своего незаконнорожденного сына?
– Да, – ответила Агата. – Но вряд ли здесь стоит задавать подобные вопросы. У стен могут быть уши. А ваше предположение слишком…
– Хорошо, – перебил ее Крылов. – Мы обсудим это завтра, когда поедем на поиски обители в Останкино.
– А что вы будете делать со стариком? Оставите здесь?
– Нет, отошлю в Петербург, к моему другу Бецкому, в доме которого я живу. Попрошу, чтобы он пристроил его в библиотеку.
– У вас будет свой крепостной в библиотеке? Оригинально.
– Нет, – серьезно ответил Крылов. – Я противник рабства. Как только я получу купчую от этого молокососа, выпишу вольную Ионе Евграфовичу.
Что-то промелькнуло в глазах Агаты.
– Вот как… – сказала она. – Интересно…
– Что?
– Ничего. На улице скоро стемнеет. Я хочу прогуляться, так что – до завтра.
Крылов кивнул, подождал, пока Агата удалится, а потом открыл дверь и позвал Гришку.
– Слушай, Григорий, – сказал Иван Андреевич тихо. – Хочу дать тебе задание, с которым ты точно справишься.
Камердинер кивнул. Крылов удивился – как быстро шпион Зубова согласился служить новому хозяину. Отчего? Чем таким пригрозила Агата Гришке? И насколько он испугался ее угроз?
– Нынче Агата Карловна собирается гулять по городу, – продолжил Иван Андреевич. – Ты пойди за ней и посмотри, куда она пошла. Не встречается ли с кем? А если встречается – о чем разговаривают.
– Понял, барин, – серьезно ответила эта мартышка в ливрее. – Все исполню!
Гришка ушел, а Крылов повалился на кровать, ругая себя за то, что послал своего камердинера шпионить за Агатой. И ради чего! Нет, ему вовсе не были интересны служебные тайны этой шпионки. Ревность – вот что двигало Иваном Андреевичем. Он никак не мог забыть соитие мраморной Агаты Карловны с этим наглым Крюгером!
Петербург. 1844 г.
– Вы действительно отправили старика к Бецкому? И дали ему вольную? – спросил доктор Галер.
– Да. Вечером приехал поверенный от внука Псалтырина с распиской. Я отсчитал десять червонцев, и дело было кончено. Иону я повез в Петербург, когда кончил мое дело в Останкино. Предварительно я составил ему вольную и заверил в Управе Благочиния. Но до Петербурга Иона Евграфович не доехал. Он умер под Тверью, прямо в дороге. И похоронен на простом деревенском кладбище.
– Печально, – сказал Галер.
– Тогда я не испытывал печали, если честно, – сказал Крылов. – Я был и без того потрясен тем, что со мной случилось. И той тайной, которая открылась мне. Вы и сами поймете степень моего оцепенения для всяких человеческих чувств, когда я буду заканчивать это повествование. Но – да, это очень печальная судьба. Впрочем, он умер свободным, зная это. И улыбался, покидая этот мир. Я впервые видел, как умирающий человек улыбается, глядя в небо.
– Ваш кучер Афанасий тоже помогал его хоронить?
– Нет. С Афанасием мы к тому времени расстались. Но об этом – тоже в свое время. А пока напишите вот что: Гришка вернулся поздно и сразу сообщил мне, что Агата отправилась в монастырь.
– В монастырь? – удивился доктор Галер. – Помолиться?
– Нет. И тут возникла еще одна загадка.
Москва. 1794 г.
Агата Карловна шла по дощатому тротуару, легко перескакивая те места, где доски раскрошились и утонули в грязи. Ворота Иоанно-Предтеченского женского монастыря, что стоял рядом с Басманными, были закрыты, но калитка в них не запиралась. Толкнув тяжелую кованую дверцу, Агата вошла и огляделась. Несколько старух-монахинь несли тяжелые ведра с водой. Еще одна мела каменную дорожку.
– Матушка, – обратилась к ней Агата, – покажи мне, где тут Салтыкова сидит?
Монахиня косо поглядела на девушку и не ответила.
– Матушка! – позвала Агата. – Ты глухая, что ли?
– Чай тут не зверинец, – ответила та. – Ходят и ходят! Всем посмотреть на злодейку. А может, она давно исправилась строгим постом и молитвой?
– Мое дело! – сказала Агата. – Мне надо.
Старуха махнула метлой влево.
– Вон, видишь, кельи? Там за углом есть окошко подвальное. И Бог тебе судья, девка.
Агата пошла в сторону длинного беленого дома с узенькими окошками под зеленой крышей. Завернув за угол, она отыскала у самой земли полукруглое окошко с решеткой. Земля вокруг была вытоптана – за все время, пока страшная Салтычиха сидела в каменном мешке, тысячи москвичей приходили посмотреть на узницу, крикнуть ей обидное слово или даже швырнуть во тьму подвала камешек – потому в праздники к окну темницы ставили часового, отгонявшего толпу. Но сейчас вечером не было никого, кроме Агаты да Гришки, который проник вслед за девушкой в монастырь и притаился за углом.
Агата Карловна прошла к самому окошку, подобрала юбки и присела у решетки.
– Дарья Николаевна! – позвала она. – Ты здесь?
Тьма за окошком молчала. Агата Карловна вдруг почувствовала безотчетный страх – как будто в подвале действительно затаился страшный хищник, которого сдерживала только старая решетка.
– Дарья Николаевна! – снова позвала она громким шепотом. – Я из Петербурга, от Николая Ивановича! Я тут одна. Подойди.
Во тьме послышался шорох. Потом две старческие руки с темными пятнами обхватили решетку скрюченными больными пальцами. И из тьмы наконец появилось лицо – старческое, с темными мешками под безумными глазами. Седые волосы были коротко острижены и торчали во все стороны. Дряблые щеки ввалились.