– Я не хочу идти внутрь. Там теперь сыро и темно. Прикажите ему принести из прихожей большую папку, которую я там оставила.
Сандунов отправил мужика за папкой, а потом повернулся к актрисе:
– Почему ты сама ему не прикажешь?
– Он меня не послушает. Микитка – мой троюродный брат. Он озорник и неслух. А мне не хочется идти внутрь. Сегодня так хорошо…
Петербург. 1844 г.
Галер мелким почерком быстро записывал за Крыловым. Иван Андреевич помолчал, а потом стукнул кулаком по подлокотнику кресла:
– Как! Как могла родиться такая итальянская красавица в простой дворовой семье? Ее легко можно было представить в высшем обществе, на балу или в собрании лучших красавиц Москвы. Хотя… Я думаю, что именно это сочетание – благородной красоты и низкого положения, – должно быть, так сильно действует на мужчин. Красота неприступна, но именно эта женщина может быть продана, куплена, принуждена к любому поступку, даже высечена на конюшне. Любой развратник мог представить ее распятой в смятой постели… Даже я.
Москва. Останкино. 1794 г.
Вернулся Микита с папкой. Он протянул ее Сандунову, даже не взглянув на Парашу.
– Пойди, займись чем-нибудь, – приказал ему Сила Николаевич. – Оставь нас.
Крылов заметил, как глаза Микиты полыхнули злым упрямством.
– А что? – спросил он. – Мне дорожки мести надо! Да дождь! Уж и покурить нельзя рабочему человеку?
– Иди! – повысил голос Сандунов. – А то барину скажу, что ты подслушивал.
Микита плюнул в дождь и пошел прочь.
Жемчугова села прямо на ступени, положила папку себе на колени и развязала тесемки.
– Садитесь и вы, – пригласила она Крылова с Агатой. – Если это тот дом, о котором я подумала, то…
Она раскрыла папку и стала перекладывать листы бумаги – чертежи и записи.
– Граф решил построить театр и здесь, – говорила она рассеянно. – Возможно, только летний театр. Вот, послал меня посмотреть, а я и Силу Николаевича взяла с собой для компании. Впрочем, смешно говорить сейчас о летнем театре, правда? Но вам не это интересно, вам про Чертов дом…
– Чертов дом? – переспросили Крылов и Агата одновременно.
Параша кивнула:
– Его так называют. «Чертов дом». Старый, большой, за сплошным забором.
– Там кто-то живет? – спросил Иван Андреевич.
– Нет, никто. Наши туда лазали, смотрели, но внутрь заходить побоялись.
– Почему?
– Говорят, много лет назад были смельчаки, но они сгинули внутри.
Она подняла свои карие выразительные глаза.
– Страшно там и тихо, – сообщила Параша таким загробным голосом, что у Крылова вдруг выступила холодная испарина на лбу. Но актриса тут же рассмеялась:
– Сказки, наверное, про пропавших. Но там действительно жутковато. Есть легенда, что, когда царь Петр умирал, Сатана схватил его душу и из Санкт-Петербурга перенес сюда, в Останкино. За одну ночь построил этот дом и поместил туда душу бедного царя Петра на вечную муку – мол, ходит неприкаянная душа все эти годы по пустым залам и зовет своих верных соратников.
– Чепуха! – нервно сказал Сандунов. – Бабьи сказки! Петр Алексеевич уж нашел бы способ вырваться из проклятого дома и прямиком отправился бы в ближайший кабак. Он ведь большой был любитель выпить.
Крылов и Агата Карловна тревожно перегля-нулись.
– Вот! – сказала Жемчугова, передавая Ивану Андреевичу пожелтевший лист бумаги. – Прочтите. Автограф императора.
Крылов с трудом разобрал почерк – царь писал как курица лапой, почти без пробелов, вынося иные слоги поверх строк, кривыми линиями. Но в конце концов Крылов разобрал написанное:
«Кн. Черкасскому Алексею Михайловичу. Для постройки обители найми людей из дальних городов. Да постоянно их меняй, чтобы ни один так и не понял, что строят. А потом отошли их обратно. Как будет готово – скажи мне либо Брюсу. А потом – забудь. И я твоей верности не оставлю. Петр, 1718, октябрь».
– Да, как я и предполагал, – задумчиво произнес Иван Андреевич, возвращая записку.
– А нет ли в этой папке чертежей самой обители? – спросила Агата. – Вдруг и они сохранились тоже?
– О нет, – рассмеялась Параша. – Но, может, и к лучшему? Какая тайна, если есть чертежи? Но есть план усадьбы…
Она снова перелистала бумаги в папке и наконец вынула свернутый вчетверо плотный лист. Он оказался планом, начерченным умелой рукой. Крылов сразу узнал и церковь, и дом, на крыльце которого они сейчас были. Неподалеку виднелись прямоугольники крестьянских дворов. Еще был пруд за домом, какие-то постройки.
Тонкий палец Жемчуговой прошелся вдоль одной из десятка тропинок, обозначенных на карте, к самому краю листа. И уперлись в пустое пространство.
– Вот здесь, – сказала она. – Смотрите… Только туда не проехать в экипаже, дорога нехоженая, заросла кустами и деревьями. А по такой погоде…
Иван Андреевич достал блокнот, к которому тонкой цепочкой был прикреплен графитовый карандаш, пролистал несколько страничек с своими записями и быстро перерисовал как умел план, согласно которому можно было отыскать и нужную тропинку, и сам дом.
– Я помогла вам? – спросила Жемчугова.
– Очень!
Она кивнула:
– Хорошо. Пожалуй, это единственное стоящее дело, которое нам с Силой Николаевичем удалось. Что вы хотите отыскать в Чертовом доме?
– Э-э-э… – промямлил Крылов, но неожиданно ему на помощь пришел Сандунов. Он погрозил пальцем:
– Небось хотите осмотреть место, чтобы потом написать какую-нибудь остренькую пьесу? Что-нибудь душераздирающее?
– Точно! – с жаром подхватил Иван Андреевич. – Точно так! Есть у меня идея переделать для театра историю про пана Твардовского.
– Кто это? – удивилась Параша. – Я все больше народные сказки знаю, которые мне маманя с тятей рассказывали. О царевиче Артобазе Хиразовиче, о Заиграе-королевиче, о Вихоре-королевиче, о Ивашке-Медвежьем ушке, о Брунцвике-королевиче.
– Да, – кивнул Сила Николаевич. – Любит у нас народ королевичей. Да еще и имена им придумывает… как вам Абидалам-королевич? Или королевич Острион? А еще ведь есть и Остромонос-королевич.
Тут вдруг заговорила Агата, до тех пор молчавшая.
– А я любила про Остромоноса. Как он заблудился в лесу и попал в пещеру Бога ветра. Там еще был Еольский остров веселья. И как Остромонос-королевич думал, что провел на острове всего три дня, а прошло три года.
– Очень кстати вы про Остромоноса вспомнили, – сказал Крылов. – Если помните, когда он возвращался в свое королевство с этого острова, то попал в руки старика, имя которому было Время. Старик схватил королевича и обвинил в обмане. А потом и умертвил. Так вот, нечто подобное происходило и с паном Твардовским, который был лях и жил в Кракове. Поляки считают его за своего ляшского доктора Фауста. Он якобы продал душу дьяволу, подписав кровью договор, и много лет пользовался услугами специального беса, а потом хитростью расторгнул договор. Но дьявол все же подловил пана Твардовского и потащил его в ад. Тогда хитрец запел псалом, отчего ангелы начали возносить его на небо, как раскаявшегося грешника. Однако и грехи не отпускали. Так и завис пан Твардовский между небом и землей. Говорят, его и сейчас в ясную погоду можно различить, болтающимся точкой высоко в небе в ясную погоду.
– Но не в такую, как сейчас, – устало улыбнулась Жемчугова. – Сила Николаевич, дай мне руку, поедем обратно к графу несолоно хлебавши. – Она оперлась на руку Сандунова, начала вставать, но вдруг покачнулась и осела обратно на ступени – без сознания. Сила Николаевич буквально рухнул рядом, не давая Параше упасть на спину.
– Что с ней? – спросила Агата.
– Помогите, – потребовал Сандунов. – Придержите ее, чтобы я мог устроить ее удобнее.
Иван Андреевич бросился на выручку, в то время как Агата порылась у себя в лифе и выудила склянку. Выдернув пробку, она поднесла к носу Параши едко пахнущий пузырек. Жемчугова вдруг закашлялась и открыла глаза. Она ничего не сказала, только жалобно посмотрела на Крылова, как будто смущаясь своего обморока.
– Я позову вашего кучера, – пробормотал Крылов. – Вам нужно как можно скорее вернуться в свой дом, к грелкам и жаровням. Вы очень бледны.
Но Жемчугова выпрямила спину и осторожно встала.
– Благодарю вас, – сказала она. – Просто на меня так подействовал ваш рассказ. Я на минуту представила себя висящей высоко в небе… А голова и закружилась. Ничего, я сама дойду до кареты, обопрусь на Силу Николаевича.
Петербург. 1844 г.
Иван Андреевич снова замолчал, как будто пытаясь вспомнить лицо Жемчуговой – впрочем, давно утонувшее в омуте прошедших лет.
– Крепостная гордячка, – сказал он наконец сварливо. – Она была уже больна чахоткой, но пока еще в легкой стадии. Болезнь обострилась, когда Шереметев перевез ее в Петербург. И она же убила ее после рождения сына. Я еще видел ее пару раз, но только на сцене, издалека. Поговорить нам так больше и не пришлось. Впрочем, чему тут удивляться? Природа и Судьба дали ей так много… Слишком много, как оказалось, для обычной крепостной девушки. Родилась на рогоже, умерла на шелках, но лет между тем и этим было отпущено совсем немного.
– Чахотка? – переспросил доктор Галер. – Заразная?
– Откуда я знаю? А что, бывают разные?
Галер кивнул, не поднимая головы:
– Как я понял, ваша актриса прожила с чахоткой довольно долго. Значит, эта та форма, при которой заражения не происходит, а больной, при известном везении, может протянуть много лет. Я вообще подозреваю, что медицина называет чахоткой несколько совершенно разных болезней.
– Послушай, – перебил его Крылов, – бывали у тебя красивые, но безнадежно больные пациентки?
Галер поднял голову и посмотрел на писателя.
– Бывали, – скупо сказал он наконец.
– Ну вот так, – пробормотал Крылов и закашлялся. Кашлял он долго, отмахиваясь от всех средств, которые доктор тут же начал извлекать из своего саквояжа.
– К черту! – Иван Андреевич оттолкнул руку доктора. – Пишите дальше. Итак. Начинало темнеть. Когда мы подошли к бричке, оказалось, что Афанасий спит внутри, на моем сиденье. Я предложил Агате прямо сейчас, не мешкая, не глядя на погоду, поехать к обители, обозначенной на схеме, но она была рассеянна и только неопределенно пожала плечами. Впрочем, и я не горел желанием тут же отправляться к Чертову дому по самой про-заической причине – я был голоден.