Юношу поддерживал худощавый мужчина в штатской одежде. Очками, бородкой клинышком и глубокой складкой между бровей он напоминал Чехова.
Мне показалось, что этот человек непременно должен быть таким же, как Чехов, умным и так же уметь понимать людей. Наверное, ему было очень тяжело в неволе. Руки и ноги у него были здоровые. Он шел довольно бодро, и только мертвенный цвет лица говорил, что он тяжело болен.
Пленные, идущие сзади, были на костылях. Один с трудом переставлял отекшие ноги, ступни которых были обмотаны грязным тряпьем и втиснуты в рваные калоши. Он низко опустил голову, занятый, вероятно, своими нерадостными мыслями.
У другого не было левой ноги и до локтя правой руки. Костыль под мышкой больной руки причинял ему острую боль. Он делал шаг и стонал, делал другой – и ругался.
Шествие замыкал рябой немецкий солдат. Наверное, в этот день в его жизни произошло какое-то радостное событие. Он улыбался, весело посвистывал и пытался заговорить с пленными, но те молчали.
Я с удовольствием заметил, что солдат беззаботно закинул за спину автомат.
Другой конвоир шел впереди. Я так и не рассмотрел его.
Заранее мы договорились, что по сигналу Мирошки шестеро наших набрасываются на конвоира, идущего впереди, а я и остальные ребята – на немца, шагающего сзади.
Пленные приближались. Я ничего уже не видел, кроме самодовольного рябого лица конвоира. Сжимая в руке кирпич, я замер и ждал сигнала.
Вот пленные поравнялись с нами, еще секунда, и они пройдут. Что же молчит Мирошка? Может, он передумал? Я беспокойно вытягиваю шею, пытаясь увидеть его за кустами. Но вот раздался свист, он показался оглушительно громким. Почти враз грянули выстрелы. Я увидел, как немец сорвал с плеча автомат, но второй выстрел Вити Беленького уложил его на дорогу. Все же немец был жив, и возможно, что мы не смогли бы справиться с ним, если бы не пленный в очках. Он проворно подскочил к раненому немцу, выхватил автомат и наповал убил его короткой очередью.
Я не видел, как Мирошка с товарищами расправились со вторым фрицем. Позднее он рассказал мне, что им также помогли пленные.
Я не берусь описывать, как благодарили нас пленные. Мы увели их в подземный ход и сегодня же ночью свяжемся с жителями города, которым доверяем, и попросим их спрятать у себя раненых.
17 декабря. Несколько дней мы работали над листовками. На оборотной стороне старых афиш писали: «Товарищи! Не унывайте! Красная Армия придет и освободит вас!»
Я работал над листовками без особой охоты. Мне казалось, что смысл листовки должен быть другим. Я говорил об этом Мирошке, но он не согласился со мной.
Сегодня ночью листовки были расклеены по городу.
Утром мама послала меня за водой. Водопровод в городе не работает, и воду мы берем в речке, из проруби.
На улице было холодно и туманно.
На углу меня остановила старушка. Она везла воду в маленькой кадке на санях.
«Прочти-ка, паренек, какой опять приказ повесили?» – сказала она мне, пальцем показывая на забор.
Я поднял голову и увидел нашу листовку.
Я дрожащим голосом прочитал старушке написанное. Она заплакала и, вытирая глаза и нос меховой рукавицей, сказала вполголоса:
«У меня сердце, паренек, так же чует! А поговорить не с кем. Сижу, как зверь в норке, и носа показать боюсь на волю. А вишь, какие люди остались в городе – обо всех заботятся! Такие люди зря говорить не будут, верно, знают, что придет Красная Армия…»
Старушка хотела сказать что-то еще, но из-за угла вышел человек, и мы разошлись в разные стороны.
Этот случай убедил меня в том, что Мирошка был прав – наши листовки нужны!
31 декабря. Немцы разыскивают нас. Мы уходим в лес…
Гринько закрыл потрепанные корки записной книжки и глубоко задумался.
Часть третья
Страшные предположения
Орел расправил крылья и взмыл в небо. Под ним тихо плескался Байкал, серой дымкой уходил вдаль и казался безбрежным, как море.
Высоко в небе поднимались гольцы, нежные облака окутывали их и точно дымок с неизвестного стана ползли вниз легкими, узорчатыми полосками. Орел описал полукруг, взмахнул раз-другой поблескивающими в ярком солнечном свете крыльями и полетел в глубь скалистых берегов Байкала. Он увидел на взморье настороженную, стройную косулю, почуявшую дремавшего на поляне медведя. Косолапый изредка поднимал голову и лениво нюхал воздух. Орел парил в небе, ниже и ниже опускаясь к земле. Но вот он услышал звонкий лай собаки и громкий человеческий крик:
– Орел, ребята, орел!
Птица стремительно взлетела вверх и исчезла за скалистыми вершинами гор.
– Орел! – кричал Витя Беленький и тянулся руками вслед улетающей птице, словно хотел вместе с ней подняться над Байкалом.
– Какой большущий!
– Красавец!
– А крылья-то! – восторгались ребята.
В зоопарке они видели орла и не раз восхищались им. Но тот был ничто по сравнению с этой вольной птицей. По сравнению с дикой красотой Байкала потускнела и прелесть родных лесов, рек и долин.
Недалекое прошлое ребята вспоминали часто, как страшные страницы захватывающе интересной книги, порой не веря тому, что героями ее были они сами – теперь снова обычные школьники.
В родных лесах они разыскали партизан «Жар-птицы» и хотели воевать вместе с ними, но командир отряда Тарас Викентьевич Гринько решил по-другому: при первой возможности он отправил их в тыл – учиться и жить так, как положено советским подросткам. Половина партизан «Чертовой дюжины» нашла родных, знакомых и друзей и осталась по ту сторону Урала. А этих Мирошка, с обычной своей горячностью, уговорил ехать в Сибирь.
До начала учебного года времени было много. Дирекция иркутской школы решила не посылать молодых партизан на колхозные поля, где трудились школьники. Им предложили путевки в пионерский санаторий. Но Мирошка убедил ребят работать лето на Байкальских золотых приисках. Они отказались от путевок и уехали на Байкал.
Их было только шестеро, но в память недавнего прошлого свою бригаду они назвали «Чертовой дюжиной».
С удивлением присматривались ребята ко всему, что окружало их. Днем они изнемогали от жары. Вечерами, когда на безоблачное небо, пестрящее яркими звездами, выплывал месяц, – они кутались в шубы, поражаясь перемене температуры.
Они пробовали купаться, но вода была настолько холодна, что как огнем обжигала тело, сводила ноги и руки.
Этот июльский полдень выдался знойным на редкость. Ребята спрятались от солнца в тени нависшей скалы.
Дина сидела на камне, положив руку на спину дремавшего Космача. Ее каштановые волосы были гладко зачесаны назад и без всяких претензий на моду собраны в короткую толстую косичку.
Витя, теперь уже по кличке «Витя коричневый», или «Витя бронзовый», сидел по-турецки. Его белые кудри закрывал мокрый носовой платок, все четыре конца которого были завязаны в тугие, маленькие узлы.
Слава и Толя лежали на животах, лицом друг к другу, и, посмеиваясь, болтали о всяких пустяках. Так же, как и у Вити, их голову украшали мокрые носовые платки с четырьмя узлами на концах.
Саша стояла на коленках и делила огурцы.
Ребята с удовольствием ели свежие огурцы и хлеб. Увидев в небе орла, они повскакали с мест и подняли восторженный крик. Космач сначала залаял, а потом, не понимая, что вызвало тревогу среди ребят, тоскливо завыл, подняв морду кверху.
Орел улетел, и на берегу Байкала снова водворилась тишина. Космач, повиливая хвостом и умильно поглядывая на ребят, улегся у ног Дины.
Витя взглянул на Сашу и неожиданно рассмеялся.
– Что? – строго спросила она.
– Ты очень выросла, стала длинная-длинная…
– Ну, и что же?
Витя прыснул от смеха.
– Ты теперь походишь на щенка-подростка с длинными ушами и большими лапами.
Дина весело рассмеялась. Космач поднял уши и энергично замахал пушистым хвостом. Толя Зайцев посмотрел из-под очков своим обычным серьезным взглядом на большие ноги Саши, на ее черные косы, вспомнил школьную сторожиху Семеновну. Улыбаясь, Толя сказал:
– Как Семеновна-то говорила про твои косы: «Вожжи подбери».
– А тебе, Витька, она как говорила? – со смехом спросил Слава.
– «Стружки подрежь»! – рассмеялся Витя.
– Какая старуха замечательная была! – задумчиво сказал Толя. – За такую еще бы десяток немцев уложить надо было…
– Уложили бы, да не успели, – отозвался Слава.
Дина порывисто встала и, желая скрыть слезы от товарищей, быстро пошла в горы. Космач поднялся, потянулся и лениво двинулся за ней.
Саша приподнялась на локте, посмотрела ей вслед и с упреком сказала:
– Вечно вы так, не понимаете, что ли… Ведь Семеновну за нее замучили.
– Пора привыкнуть, – сердито буркнул Слава.
Все замолчали.
Первым молчание нарушил Толя.
– Где Мирошка? – спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
– Кто его знает, куда он бегает, – вздохнула Саша.
Слава поднялся и сел.
– Знаете что, ребята, я давно хочу сказать вам…
Толя заметил, что Слава волнуется, и, внимательно глядя на товарища, тоже сел, приготавливаясь слушать что-то интересное.
– Я хочу вас спросить, – продолжал Слава, – неужели вам не кажется странным поведение Мирошки?
Все молчали. Слава сказал то, что мучило ребят в последнее время. Да, Мирошка стал не тем с того самого момента, когда не захотел признаваться своим товарищам, зачем он жил у Прохорова.
– Почему Мирошка зазвал нас сюда и сам каждый свободный час проводит в горах, – с нарастающим возмущением продолжал Слава. – Тарас Викентьевич недаром сказал нам, что мы прошли такую жизненную школу, которую не знают до самой старости многие взрослые… А школа эта нас, как видно, ничему не научила.
– Почему? – удивилась Саша.
– Да все потому же, – с раздражением передразнил ее Слава, – у нас под носом всякие странные вещи творятся, а мы их замечать не хотим.