тепенной. Небольшая запрудка опоясывает Безымянку, от нее к бутарке по наклонному деревянному желобу бежит чистая, холодная вода горной речушки.
Солнце давно взошло и ослепительно сияет над Байкалом, а трава и листочки кустарника, как инеем, подернуты легким серебром росы. Сегодня на работу не вышел бригадир Мирошка. С половины ночи он охал и ворочался на скрипучем топчане, а утром, когда ребята стали собираться на работу, он попросил положить ему на голову мокрое полотенце и на табуретку, около кровати, поставить воду. Дина крепко выжала полотенце и, повязывая его на голову Мирошки, рукой дотронулась до лба. Ей показалось, что жара у него нет, но все же перед уходом она спросила Мирошку, не позвать ли доктора. Он решительно затряс головой:
– Отлежусь, к концу дня отлежусь.
Но «отлежался» он значительно раньше.
В девять часов утра на участок «Чертовой дюжины» прибежал Цирен. Отец его, Аполлон Иннокентьевич, как опытный золотоискатель, руководил бригадой ребят. Цирен сообщил, что вскоре после ухода ребят на работу Мирошка ушел в горы искать лечебные травы. Все это Цирен сказал работающему в забое Вите Беленькому. Сел подле него на корточки и, внимательно следя за кайлой, тихо, с хрипотцой в голосе рассказывал:
– Чудак он, ваш командир-то, травой лечиться в горы убег, так, с мокрым полотенцем на голове… Ой, блестит! Золото, да?
– Как же, золото! – презрительно, с раздражением в голосе ответил Витя, даже не взглянув по направлению руки Цирена.
Ему, как и всем ребятам, первое время тоже казался золотом каждый блестящий камешек, но теперь он знал, как обманчив вид золотоносных песков.
С пустыми тачками подъехали откатчики – Толя и Слава.
– Загнали? – осведомился Толя. – Одному трудно… Ну, подкачал Мирошка со своей болезнью.
– С болезнью! – отбрасывая кайлу, воскликнул Витя Беленький. – Вон Цирен говорит, что он забрал хлеб и в горы ушел, будто бы целебные травы искать.
– В горы ушел?! Не уследили, значит… Вот черт! – с досадой выругался Слава и, помолчав, добавил: – Сегодня нам надо последний раз обсудить все это и до чего-то договориться, или я приму свои меры.
– Надо его по-честному спросить… – предложил Толя, растерянно моргая близорукими глазами.
– «По-честному»! Эх ты, ребенок! – передразнил его Слава. – Так-то он тебе и скажет по-честному… Достукаетесь вы со своей гуманностью. Все Дина смущает да ты. Все в психологию лезете – не такой он, да не верим…
– Да ты не горячись, – вступился за товарища Витя. – Необходимо прежде проследить, понять, в чем тут дело, а тогда и меры принимать. Да и, кроме того, это же просто интересно. Меня так и подмывает бросить все и бежать за ним в горы.
– Бежать бы и надо, да вот куда? – задумчиво сказал Слава.
– Куда? Ну, ясно, к этой самой «Господи, пронеси!».
– Да, ясно, – после небольшого раздумья сказал Слава. – Знаете что, ребята? Вы уж как-нибудь без меня управьтесь, а я побегу за ним.
– Верно! – одобрил Витя.
– Эй, Цирен! – крикнул Слава.
Цирен копошился в гальке на отвале. Он вскочил и со всех ног кинулся на зов.
– Ты отцу говорил, что Мирошка в горы ушел? – спросил его Слава.
– Не.
– Ну, и не говори. Ладно?
– Ладно.
– А я у Аполлона Иннокентьевича отпрошусь. Скажу, что я за больным ухаживать буду.
– А чего? – непонимающе моргая глазами, спросил Цирен.
– Ничего! – отрезал Слава.
Цирен надул губы и приготовился обидеться. Но Витя сообразил, что сейчас не время портить отношения с Циреном, и поспешил утешить его:
– Потом все расскажем.
Слава поспешно ушел разыскивать Аполлона Иннокентьевича, а Витя со вздохом окинул взглядом забой и сказал:
– Одному урок не выполнить!
Вчера вечером он и Мирошка приготовили урок на сегодня: острыми кайлами подсекли низ забоя на полметра в глубину, затем по бокам пробрали проухи, влезли наверх, ломами пробили и отвалили весь намеченный на завтра урок. Крупные глыбы речников рухнули вниз и разбились на сотни мелких комьев. Теперь Витя разбивал кайлой эти комья и бросал их на Толину тачку.
– Есть! – Толя схватился за ручки тачки и повел колесо по покати. Он еще не вполне овладел мастерством откатчика, тачка шла неуверенно, виляя в стороны. Но с каждым днем колесо соскакивало с покати все реже и реже, и Толя мечтал о том, когда он сумеет так же, как Аполлон Иннокентьевич, одним махом, бегом, без крушений домчать тачку от разреза до бутарки.
– Получай! – вытирая рукавом рубахи с веснушчатого носа пот, сказал Толя Саше, подкатывая тачку к уровню правого края бутарки.
Саша работала на промывке золота. С засученными рукавами, вооружившись железным гребком с деревянной ручкой, она старательно промывала песок, то увеличивая, то уменьшая струю воды из желоба.
– Давай! – важно сказала она.
Толя перевернул тачку и в воронкообразную верхнюю часть головки бутарки, на железный грохот, усеянный дырочками, высыпал песок.
– Мирошка в горы ушел, будто бы за лечебной травой, – сказал он Саше.
– Ушел?! – с досадой воскликнула Саша, не переставая помешивать песок гребком. – Ну, я так и знала. Я же говорила, что кому-нибудь нужно остаться с ним, а вы меня никогда не слушаете.
– Славка вдогонку побежал! – попытался успокоить ее Толя.
– «Вдогонку»! – передразнила Саша. – Ищи теперь ветра в поле.
С пустой тачкой к свальному люку бутарки подбежала Дина.
– Открывать! – скомандовала она.
Саша открыла люк, и обмытая галька с грохотом посыпалась в тачку.
– Мирошка в горы ушел. Не уследили… – сказала она Дине.
– Да ну? – живо отозвалась та, вопросительно поглядывая на Витю. – К той тропе ушел?
– Неизвестно.
Дина покачала головой, подхватила тачку и повезла гальку на отвал. А Витя бегом помчал свою тачку к забою.
В двенадцать часов дня бригада «Чертова дюжина» собралась в бараке возле забоя на обед.
На чисто выскобленном столе стояли плоские деревянные чашки, расписанные в старинном русском стиле красной краской с позолотой. В них дымился суп. Около каждой чашки лежала новенькая деревянная ложка. На черемуховых листьях аккуратными, ровными ломтиками был нарезан хлеб. А на середине стола в банке с водой красовался огромный букет полевых цветов.
– Как дома! – оглядывая стол, пошутил Витя, с шумом пролезая между столом и лавкой. Но шутка была неуместной. Дома не было ни у кого, кроме золотоискателя Домбаева, обедавшего вместе с ребятами.
Все заняли свои места и молчаливо начали есть. Чтобы развлечь ребят, Домбаев заговорил о золоте. Он знал, что эта тема интересует всех присутствующих. Ребята оживились. Суп был съеден, и, когда принялись за гречневую кашу, возобновили обычную «литературно-обеденную игру». Игра заключалась в том, что все по очереди рассказывали самый интересный случай из своей жизни.
В этот день черед дошел до Аполлона Иннокентьевича. Он подумал немного, откашлялся в кулак и начал:
– Я расскажу вам, ребята, самый интересный случай, но не из моей жизни, а из жизни моего отца. Это случилось, когда мне было два года, значит, сорок два года тому назад. Отец мой был старателем на Байкальских золотых приисках у богача Бехтерева. Отец говорил, что рабочие очень тяжело жили на тех приисках – ходили в лохмотьях, грязные. Спали вповалку, зарабатывали гроши. Только в вине свое горе и забывали. Но Бехтерев не велел к себе на прииски водку привозить, чтобы она, проклятущая, работе не мешала. Однако находились такие люди, которые тайными, ведомыми им только тропами приходили издалека и приносили водку. Отец мой сдружился с этими людьми, и показали они ему тайный путь меж гор от прииска до деревни в добрых двадцать пять верст.
Случилось, забастовали на прииске восемнадцать рабочих, захотели уйти от хозяина, а путь дорожный до села обходами – далек, в сто пятьдесят верст не складешь. Вот вызвался отец тайной тропой рабочих проводить, да и сам решил навовсе с приисков уйти: несподручно было работать.
Ну, пошли. Была глубокая осень, снежок порошил. Отец с дороги сбился и стал кружить по лесу – туда-сюда, туда-сюда, а тропы тайной и след простыл. Наперед-то он не признавался товарищам, что путь потерял, а потом признался: так, мол, и так, ребятушки, заплутался…
До потемок проблуждали, развели костер и спать легли. А отец не спит – думает. Хлеба осталась одна коврига, девятнадцать человек и день сыты не будут, а из этакой трущобы и в три дня не выйдешь, да еще, чего доброго, товарищи-то со зла топором порешат…
Взял он мешок с хлебом да ночью и сбежал. День по ручью шел – к речке вышел, в верховье. Смотрит: белые горы стоят, на солнце искрятся. Мужик бывалый, знает – кварцевые горы.
А тут метель началась – свету божьего не видно. Стал отец искать, куда бы укрыться, и нашел небольшую пещеру. Вероятно, сделана она была в горе руками человека: у входа лежали груды камня и песка. Спрятался в этой пещере отец и до утра заснул. Утром разжег костер у входа. Огонь-то как осветил пещеру, смотрит отец: кругом кварц, а по стене темная полоса шириной в ладонь.
Аполлон Иннокентьевич показал свою руку с широкой ладонью и крепкими пальцами. Ребята с уважением взглянули на нее и продолжали слушать.
– Вгляделся он, а это золотая жила. Глазам не верит, руки дрожат. Схватил топор и давай откалывать куски. На зуб попробовал – золото! Набил оба кармана да и думает: хлеба нет, ружья нет, теперь не в золоте дело – надо запомнить место да к селению выйти, а золото не уйдет.
И пошел отец искать селение. Шел день, другой, третий. Бежит речушка, шумит, а жилых мест нет. И четвертый, и пятый день шел, а потом со счета сбился и упал почти замертво.
В себя он пришел в крестьянской избе. Спрашивает:
«Где я?»
К нему мужик с бородой подходит.
«У меня», – говорит.
«А ты кто?» – спрашивает отец.
Оказывается, в лесу его подобрал богатый человек из Иркутска по фамилии Пархомов. Он на Байкале пароходы свои имел. Его рабочие лес для мачт рубили да на отца и наткнулись.