В ту же секунду вспыхивают свечи, начинают нещадно чадить, и скоро вся гостиная заполняется черным едким дымом.
— Ида Морана, ди Рэя во латос ди латос. Урса… орса… морос…
На смену духоте и запаху жженого воска приходит холодный мрак. Он окутывает, заполняет легкие, отчего тело стремительно остывает. А следом я ощущаю ее — богиню. Морана здесь, она дотрагивается до меня, но тут же отступает.
— Жизнь в тебе… — раздается в тишине шипящий голос.
— Повелительница, — с трудом произношу, ибо легкие сковал жуткий холод. — Мне нужна твоя помощь.
— Чего ты хочешь? — чувствую, как она летает вокруг, даже едва задевает крыльями.
— Кто явился ко мне во сне? Кто внушил мне ложные знания? — И воздух заканчивается, тело начинает сводить судорогой. Только не это…
— Если я протяну руку помощи, ты можешь остаться без жизни, что теплится в твоем бренном теле. Готова ли ты рискнуть?
— Д-да…
Мгновение спустя Морана хватает меня за голову.
— Твой разум просветлеет, твое тело содрогнется от боли, твоя душа зарыдает и очистится от морока первенца Корса де Гонзака. Узри истину, дочь моя…
И все исчезает, пропадает… я ничего не слышу, не вижу, не ощущаю. Чувства возвращаются постепенно, одно за другим. А обнаруживаю себя все в той же гостиной. На полу и мебели толстым слоем осела сажа, я и сама ею покрыта с ног до головы. Сердце меж тем бьется слишком медленно, в груди все еще давит, и дышится с трудом. Но теперь у меня есть то, что нужно Адаму. Есть имя… А главное, мой разум свободен от влияния этого выродка.
Однако только хочу подняться, как жуткая боль сковывает поясницу. Нет, вставать нельзя. Благо, телефон положила рядом, хоть тут не оплошала.
— Адам? — Как хорошо, что он всегда берет трубку. — Ищи сына Корса де Гонзака. Это он… ваш душитель.
— Как ты? Что с голосом? Тебе нужна помощь?
— Ничего. Я в норме. Ритуал вышел немного болезненный. Но ты не переживай, я в силах о себе позаботиться. Спасай свою семью, мой комиссар.
Как больно-то… с трудом поворачиваюсь на бок, прижимаю колени к животу. У всего есть своя цена. Я хотела избавиться от ни в чем не повинного дитя, вот и расплата. То самое избавление. И пусть я была под влиянием, пусть мое сознание было затуманено ложью, тем не менее, я хотела убить своего ребенка. А такое не прощается. Никогда не прощается.
Еще часы так противно тикают, словно смеются надо мной, забирая секунду за секундой драгоценного времени. И тикают долго…
А веки тяжелеют. Видимо, лучше мне уснуть, так все произойдет быстрее. Но вдруг в мою болезненную дрему врываются сначала звуки шагов, а потом и голос:
— Ну-ка, иди сюда, — ощущаю руки, потом до слез знакомый запах. — Допрыгалась.
— Прости. Прости меня… — остается только рыдать, а что я еще могу? — За все прости.
— Молчи.
— Я рада, что все-таки смогла помочь, — смотрю в эти серые глаза, такие серьезные, красивые.
— Помогла, ничего не скажешь. С этого дня ты завязываешь со всеми ритуалами. Поняла?
— Ничего не могу обещать. — Арон укладывает меня на заднее сиденье машины. Увы, но он тоже не простит. Прав был отец, я порченая оказалась. — Куда ты меня собираешься везти?
— В больницу, куда еще.
— Врачи не помогут, Арон.
Но ответа я не удостоилась. Гедель молча уселся за руль, а через какое-то время мы уже были в центральном госпитале, где меня отправили в отделение, соответствующее моему положению.
И что важнее всего, Арон остался рядом. Конечно, почти не разговаривал, разве что с врачами, а на меня только шикал и цыкал, если пыталась встрять в диалог. Но в какой-то момент мы все-таки остались наедине.
— Послушай, — беру его за руку, — мне жаль, Гедель. Мне искреннее жаль, что именно я оказалась той самой предательницей, что именно с моих слов все началось. Как ведьме мне нет оправдания.
— И ты меня послушай, Савьерри, — накрывает мою руку своей. — Я был бы сейчас куда счастливее, если бы услышал не это жалобное бормотание, а кое-что другое. Поверь, я понимаю, в каком мире мы живем, как работает магия, я полжизни изучаю различные практики, пытаюсь преумножить свою собственную силу. Так что не надо извиняться за то, что было неизбежно, что было чужим желанием, не твоим. Ты такая же случайная жертва. А вот за риск, которому ты подвергла моего ребенка, вот за это у меня есть жгучее желание выпороть тебя.
— Обещаю, если все закончится благополучно, лично принесу тебе ремень.
— Я запомню, — склоняется он ко мне и осторожно целует.
Кейна
Настя все еще спит. Возможно, оно и к лучшему, не нужно ей ни знать, ни видеть того, что скоро произойдет. Нам деваться некуда. Сукин сын все просчитал, все продумал, подготовился. Он псих, по псих очень хитрый, а главное, сильный. Даже если и есть во мне какая-то особенная магия, она еще слаба, да и владеть ею я не умею.
Все-таки правильно мама говорила, что смежный мир — это мир порочных монстров. Если среди людей главным пороком являются деньги, то здесь — магия.
— Не печалься, — раздается совсем рядом: мерзавец вернулся. — Когда ты все забудешь, то у тебя и мысли не возникнет, что я какой-то не такой. В обычной жизни я самый простой, можно сказать, человек. Как и все работаю, хожу по магазинам, люблю поваляться перед телевизором.
— А в промежутках душишь тех, кто и убийцей стать не успел.
— Некоторые успели. В остальных случаях я позаботился о проблеме заранее. Это как профилактика. И почему тебя так заботят чернокнижники? Знаешь, сколько невинных душ гибнет от их рук? Сколько гибнет детей? А я знаю. Слишком много, Карина. Считаешь, те, кто потеряли своих дочерей и сыновей, назвали бы меня маньяком, узнав о том, что я делаю? Не думаю. Скажу больше: Адам сносный детектив и не самый плохой комиссар, он хорошо работает, но тут даже он не в силах справиться. Слишком много темных засело во власти, а это влечет за собой пособничество, укрывательство и, как следствие, безнаказанность.
— Не мне тебя судить.
— Верно, не тебе. Да и никому другому тоже не судить. Мы все хорошо умеем разводить демагогию. Что хорошо, что плохо, кто имеет право, кто нет. Все мы эдакие пассивные Раскольниковы. А как доходит до дела, то сразу прячемся в раковину, умываем руки и сбрасываем с себя какую-либо ответственность. Не нам судить, а кому-то, кто точно разберется, кому точно виднее. И оно понятно, такова наша природа. Пока нас самих не коснется несправедливость, так и сидим в стороне со своими умными рассуждениями. Вот меня несправедливость коснулась. И это мой груз ответственности, ничей больше.
— Не все, кого ты убил, стали бы чернокнижниками. Но ты решил, что они даже права не имеют на выбор. Последняя тобой убитая девочка была еще школьницей.
— Да, она была школьницей. Которая уже познала вкус крови. Они с подружками, тоже очень милыми домашними девочками, собирались ночами в домике на заднем дворе и знаешь, чем занимались? Убивали особо изощренным способом питомцев своих соседей. Те, кто не видит ценности в жизни пусть даже животного, уже потеряны для общества.
Больше мне ему ответить нечего. И печальнее всего то, что в глубине души я с ним согласна. Но как часто и случается со всеми народными мстителями, они однажды переходят черту. Чужая кровь стирает границу между можно и нельзя, между заслужил и не заслужил. Да, Артем сам стал жертвой в раннем детстве, пережил трагедию, которая его сломала, сделала преступником, но он также познал вкус крови.
— А как называется то, что ты намереваешься сделать со мной и моей дочерью? Как, Артем?
— Здесь ты сама мне подсказала решение, Карина. Тебя украл черт, запугал, фактически склонил к постели, — и морщится от своих же слов. — Конечно, сейчас ты можешь говорить, что это не так, что у вас чувства, но родились они из безвыходности. А значит, я имею такие же шансы на твое расположение, на твою любовь. Разве что насильно склонять к отношениям не стану. Не начну угрожать, не буду лишать тебя свободы, просто буду достойнее и лучше Адама. Я заслужу твою любовь, пусть не сразу.
— А если ничего не выйдет? Если я не захочу быть с тобой?
— Я наберусь терпения. Некроманты очень терпеливый вид. Ждать умеем.
— Нет, Артем. Ты намереваешься забрать мою настоящую жизнь.
— Стоит ли из-за этого печалиться? Ты работала на износ, днями и ночами пропадала в мастерской. Забыла о себе, едва успевала ухаживать за ребенком. Жизнь на бегу. Или сейчас… Думаешь, черт когда-нибудь поблагодарит тебя за заботу? Нет. Черти, как и кошки, им хорошо там, где кормят, где гладят по шерстке. Появится кормушка лучше — он быстро переметнется. Начнешь гладить против шерсти — мигом превратится в типичного козла.
Вдруг негодяй в мгновение ока оказывается рядом со мной, хватает за плечи и заставляет подняться.
— Пожалуй, я еще немного попользуюсь случаем. У меня есть давняя мечта: поцеловать тебя. По-настоящему. Хочу запомнить вкус твоих губ.
— Артем, прошу…
— Тише, — мотает головой, — много времени это не займет, и, надеюсь, будет не так уж и неприятно для тебя.
Что ж, это я тоже вытерплю. Лишь бы он оставался спокоен и доволен. Я ему не верю, ни одному слову не верю. От этого чокнутого можно ожидать чего угодно. Он поехавший! Тогда закрываю глаза, не хочу его видеть. И в этот момент ощущаю поцелуй. Целует рьяно, от всей своей больной души, а мне приходится отвечать, вторить движениям.
— Спасибо, — с трудом отрывается от губ, — это было прекрасно, — упирается своим лбом в мой. — Надеюсь, однажды ты поймешь, как сильно я тебя люблю, и оценишь это.
А за окнами уже темно, полная луна вовсю сияет среди серых облаков.
— Скоро, — Артем подводит меня к окну, — скоро все закончится, все плохое. И начнется новое. Скоро ты заживешь полноценной жизнью, Карин. Ты и твоя дочь.
— Что будет с Адамом?
— Ничего. Сначала я хотел конкретно испоганить ему жизнь, но передумал. Все-таки он на стороне добра, да и сына воспитывает. Я же не монстр, чтобы оставлять ребенка сиротой. Пусть дальше тянет свою лямку. Пусть дальше пытается меня поймать. Это даже забавно. К тому же не за горами воссоединение семьи. В общем, черту будет, чем заняться.