Тумбал, оберегая хозяина, яростно брехал на слонов:
— Не-за-день! He-тронь! Не-глянь!
Погонщик погрозил псу острой загогулиной и нагнулся к земле, будто за камнем, что еще больше раззадорило Тумбала, который неистово лаял, пока не смолк от возмущения при виде бродячих одичалых кошек, тихой сапой пробиравшихся к кумирне за тухлятиной и потрохами.
В Грязном углу суетились. Побросав бочки с мочой и тележки с коровьими лепешками, парии обступили своего главного. Тот говорил о том, что этот чужак, Светлый, ходит по базарам и в разговорах защищает парий и шудр, хотя все знают, что их защищать нельзя, они рождены неприкасаемыми, и с этим ничего нельзя поделать. Если он придет сюда опять — то лучше держаться от него подальше: неизвестно, что чужаку надо и кем он послан. Может быть, это брамины через него бунтуют народ?..
Бес застыл — и здесь говорят про Светлого!.. Парии препирались меж собой: одни считали, что Светлый прав и почему они должны быть хуже всех и проводить жизнь среди нечистот и мусора? Другие качали головами: так рождены, ничего нельзя изменить, будет только хуже. Вспомнили про Амдонга: этот глупый шудра наслушался Светлого, а потом, скрыв от какой-то женщины, кто он, жил с ней, как с женой, пока брамины не узнали об этом и не прислали за ним охранников. Говорят, что сегодня его будут судить около водокачки и наверняка приговорят к варке живьем. Вот тебе и разговоры со Светлым!.. Вот тебе и «все равны»!.. Очень опасно!..
— Да этот чужой просто не знает наших обычаев! Он уйдет, откуда пришел, а мы останемся, под их палками! — озирались по сторонам старики, знавшие жизнь. — Если он еще раз появится тут — не пускайте его, закройте ворота!
Бес и Тумбал покинули базар и начали петлять по улочкам.
Скоро дома кончились. Дорога в Рыбье место плоха — от луж и выбоин трудно идти, но крыло мешало взлететь. Пес пытался завести брехню о том, о сем, но бес был не расположен и цыкнул на пса, поджавшего хвост.
Они вышли к реке. Показались неказистые, лепленные друг на друга домишки, похожие на сараи без окон. Воздух отдавал острой рыбьей гнилью. Голые улочки криво разъезжались в стороны. Во дворах развешены рыбацкие сети, снасти, торчат удилища. Из ворот выглядывают молчаливые псы и пристально следят за ними, но не лают. Тумбал голоса тоже не подавал. Безлюдно, тихо и жарко. Пес встал за углом одного дома:
— Там. Я-не-дам! Не-от-дам! Нам-не-надо-там!
— Сидеть тут, молчать! — приказал бес, взобрался на забор и стал озираться.
Никого. Пусто. Во дворе навален хворост, висят сети, стоят весла, тазы, ящики. На веревках сушится мелкая рыба. На поленнице лежит недвижная кошка, охраняет рыбу. Глаза у кошки закрыты, но уши стоят торчком. По крыше не спеша топчутся соколы и голуби. Дверь дома открыта настежь.
Бес подполз к двери. Голосов не слышно. Он вполз внутрь и с робким любопытством стал озираться. Пусто. На полу навалены циновки, подушки, тряпье. Стоят две пиалы. Шахматы на доске. Капустный лист с остатками риса. Под потолком парит желтая бесшумная бабочка. На стене — войлочный ковер со странным белым кругом, в котором четыре черных топора сцеплены в зловещий крест. Такой крест бес уже видел в лавке знахаря, на стене, за богиней Свасти…
Он принюхался. Смесь человечьего пота, жареного риса, чая, пыли… Из окна тянет рыбой и пиленой древесиной. Бес обшарил взглядом углы, стены, циновки. Подобрался к шахматам. Хотел потрогать странные фигурки, как вдруг со стены послышалось угрожающее гуденье. Он уставился на черные топоры в белом круге. Показалось, что они начали медленно крутиться. Бес замотал башкой, но не смог сбросить с себя зябкого страха перед липучей опасностью. Топоры вращались все быстрее. Вертелись колесом, втягивая в свой рубленый скорый лет.
Темя у беса стало нагреваться и тяжелеть. Вдобавок где-то позади грозно грянули гонги, настырно заверещал бубен, бранчливо взвыла труба. Гонги били все крепче. Они словно пытались выбить напрочь из беса его сущность. Он шкурой ощутил, что если не бежать отсюда — то придет конец. Замороченно шатаясь, задом вывалился наружу, приник к стене и затих, не слыша соколов, которые клювами царапали крышу, подавая какие-то знаки кошке на поленнице.
Одурев от диких топоров и черного рева труб, бес не мог понять, где он и зачем здесь. Но не успел прийти в себя, как его вдруг опять неудержимо потянуло еще раз заглянуть в дом — может, Светлый все-таки где-то там, спрятался в углу?.. Бес ничего не мог с собой поделать: переполз через порог и заглянул в комнату.
Все по-прежнему. Топоры на месте. Только вместо бабочки две угрюмые мухи с жестким жужжанием ошалело гоняются друг за дружкой. Да исчез капустный лист с рисом… Кто его взял?.. Значит, кто-то тут сейчас был?.. Эти злобные мухи и пропажа капустного листа так испугали беса, что он кинулся вон, кубарем по двору, через забор и — к углу, где ждал Тумбал.
— Что-там, кто-там? Ни-ко-му-не-дам! — гавкал Тумбал, едва поспевая за новым хозяином, который, как оглашенный, гнал по слободе, не в силах отвечать и понимать.
Он то бежал, то низко летел над дорогой, распугивая мошкару и мелких летучих духов. Неизвестная сила тянула его в город, на базар. Он должен вовремя поспеть туда, сам не зная куда, делать то, сам не ведая что. На подходах к водокачке бес услышал топот, шум и крики и едва успел увернуться от бегущих врассыпную людей. Что такое?.. Лотки перевернуты. Овощи и фрукты затоптаны. Утки разбежалась из сломанных клеток. Под вопли торговок и паническое кряканье птицы он стал возбужденно всматриваться.
Оказалось, базарный люд бежал от лежащего на боку громадного дымящегося чана. От разлитого по земле кипятка шел густой розоватый пар и летели желто-алые искры. Костер плевался золой. С треском лопались камни, с которых упал чан. Смельчаки изумленно тыкали палками в его темные от копоти бока, что-то лопотали, всплескивали руками, как полоумные.
Из воплей и криков можно было разобрать, что во время казни случилось чудо: когда шудру Амдонга палачи посадили в чан с водой, развели костер и вода уже почти бурлила, а шудра стал багровым, как старая кровь, вдруг явился Светлый и начал препираться с судьями: кричал, что если и дальше жить, как раньше — око за око, зуб за зуб — то скоро все будут слепы и беззубы, что шудры и парии — такие же люди, как остальные, и могут любить кого угодно, и вообще не дело людей судить других, а помогать и прощать. Брамины погнали его, но Светлый уставился взглядом на чан и вдруг закричал что-то громкое, страшное, даже свирепое, вроде: «Аллелу! Аллелу!» — отчего чан сам собой соскочил с камней и рухнул набок. Кипяток потек по земле, голый связанный Амдонг вывалился. Светлый схватил его и провалился сквозь землю. А брамины попадали, как от солнечного удара, и теперь охрана хлопочет вокруг них.
«Светлый!» — в первый раз услышал бес внутри себя, а не снаружи.
Его вдруг дико потянуло к чану. Он воровато заглянул в темный зев, вполз внутрь. Горячий пар обволакивал, манил. Бес принялся биться о горячие гулкие стенки, постанывая от острого счастья. Крылья распрямились, стали упругими, хвост торчком, бес крепнул, твердел и наливался силой.
Потом он выполз наружу и стал взахлеб лизать влажную парную землю, кататься в горячей влаге. Ему казалось, что он раздается вширь, а новая мощь тянет царапаться, выть и вопить.
Люди, видя, что вода в луже вдруг опять странно забурлила, шарахнулись прочь. Тумбал в панике метался, скуля, не решаясь прыгнуть в воду и не понимая, что случилось с его новым хозяином».
Закончив чтение, они некоторое время сидели молча. Ната складывала листы. По чердаку время от времени просвистывал сквозняк, улетал в люк, хлопал где-то внизу дверью парадного. Кто-то гулко разговаривал в подъезде. Какие-то голоса. Не монтеры ли идут на крышу?
— Давай пойдем в кино, — неожиданно предложила Ната.
— Правда? — Гоглик обомлел от счастья: в кино! С ней! Там можно тайком прижаться плечом к ее плечу! Или нечаянно взять за руку! Или даже тронуть коленкой ее ногу! Если хватит смелости, конечно… — На какой сеанс?
— Да хоть сейчас! Только домой зайду, портфель брошу.
Когда они спускались по чердачной лестнице, он задал давно назревший вопрос:
— Как ты думаешь, когда все эти ужасы происходили? Ну, про беса?
— Очень давно. Шаманы молятся солнцу, ветру, воде. Давно.
— Моя бабушка тоже молится. — Мальчик был не очень силен по этой части.
— И моя мама молится. И папа. Но не воде и ветру, а Христу. И крестятся постоянно, свечки зажигают! — добавила Ната (и прикусила язык, вспомнив приказ матери не болтать о том, что происходит в семье).
— Папа на солнце любит смотреть, — вспомнил Гоглик. — Сидит и смотрит иногда часами в открытое окно.
— Солнце и есть Христос, — сказала Ната.
— Как это? Христоса же убили? На кресте? — удивился мальчик.
— Сказки! Христос живет на солнце, где же еще? Это он светит… — была твердо убеждена девочка.
— А гроза, молния, холод, дождь, вулкан? Тоже Христос? — возразил Гоглик.
— Нет, это природа, — твердо ответила Ната. — Плохое — это природа, а хорошее — это Христос. Бабушка говорит, что Христос — это любовь…
— А что это — любовь? — спросил с неподдельным интересом Гоглик.
— Да это вот так, как у нас, — вдруг шаловливо шепнула она и скрылась за своей дверью, оставив Гоглика в изумлении стоять перед пыльным дерматином.
52
Пилия ехал в милицию из больницы, куда «скорая» отвезла Маку. По пути он качал головой, приговаривая:
— Как по-идиотски все! По-дурацки! Моя вина! По-глупому вышло! Ведь что получилось?.. Этому бандюге Сатане Пилия сказал в подвале, что вот, мы открываем тебе наручники, но ты пока иди между нами тихо-спокойно, будто ты скован, а когда будем проходить дежурку, где дверь на улицу, то ты дай нам наручниками по спине и беги!.. Сатана хмыкал и кивал, потом, покосившись на пистолет за пазухой у Пилии, спросил: «Убить хотите при побеге?» — «Избавиться от тебя хотим. Чтоб ты в Тбилиси не появлялся! Ни ты, ни Нугзар! Беги