те в Москву, Ростов, Амстердам, но чтоб вашего духу тут не было!»
Так и сделали: повели Сатану под руки, Пилия — справа, а Мака — слева. В дежурке в это обеденное время никого не было, за окошком дремал дежурный после тридцати хин-кали и двух кебабов. Приемная пуста. Сатана шел молча, а когда они подтолкнули его, шепнув: «Беги!» — с размаху огрел наручниками Пилию, заехал по голове Маке и был в один прыжок за дверью. Мака упал. Пилия выстрелил в дверь, дежурный обалдело присел за стойкой.
«Кто дал задержанному булавку? Как он открыл наручники?!» — завопил Пилия, пряча пистолет и кидаясь к Маке, который, сидя на полу, держался за голову: кровь заливала лицо. «Скорую!» — крикнул он дежурному и зажал рану платком. Наручниками был задел угол глазной впадины и часть скулы, кожа лопнула, Мака стонал. «Ничего, ничего… Ты видишь?» — отирая быстрые змейки крови, спрашивал Пилия. «Вижу, вижу…» — эхом шептал Мака: розовая пена пузырилась у него на губах.
В дежурку на выстрел сбежались сотрудники. Обступили их, слушали рассказ дежурного, как бандит вдруг вырвался, хотел убить ребят, но, слава богу, ему это не удалось, Пилия выстрелил, но промахнулся, потому что капитан Макашвили упал ему прямо на руку.
Майор сел на корточки рядом с Макой (Пилия продолжал зажимать рану), взял его за руку, шептал: «Ничего, все будет хорошо… Мы этого блядя поймаем, я его лично застрелю…» — и с корточек стал диктовать дежурному данные на всесоюзный розыск Доборджгинадзе, особо опасного рецидивиста, передать по постам, он потом оформит. Гладил Маку по руке, приговаривая: «Хорошо, что не убил тебя этот бандит… Ничего… Гела, езжай с ним в больницу… Как случилось?» Пилия виновато тер нывшее от удара плечо: «Надели браслеты, повели на выход, а он, видно, булавку имел, открыл по дороге, и вот…» — «А кто ему булавку дал? Где твои дурацкие глаза были? В заднице? — раскричался майор на дежурного. — Откуда у разбойника оказалась булавка? Приходил сюда кто-нибудь ночью?» — «Не знаю, господин майор, я тут с утра сижу, а они там, внизу…» — канючил дежурный, со страхом наблюдая за майором из-за стойки. «Под трибунал пойдешь, болван!» Дежурный побелел: если докажут, что была булавка, могут и под трибунал отдать…
Приехала «скорая». Пилия, обругав их «скорой смертельной помощью», полез за носилками и врачами в кузов, но врачи выгнали его, он сел в свою машину и поехал за «скорой». В больнице он сразу нашел главврача и приказал ему дать пострадавшему одиночную палату и все прочее. Главврач подобострастно кивал и кланялся: «Будет сделано все возможное! А как же! Понимаем!»
Маку отвезли в операционную. Пилия сидел в белом коридоре и наблюдал за переругиванием двух больных с повязками на головах.
«А если бы у меня не было корочки, то черта с два врач так сговорчиво бы егозил… Может, и прав майор — без погон и оружия будет очень, очень трудно? Да, наверняка…»— думалось Пилии, а в мыслях против воли опять вдруг замаячил украденный чемодан. С каждым днем шансов найти его становилось все меньше. Да никто и не искал.
«Не лучше ли поделиться информацией с майором, взять его в половинную долю? Помоги найти чемодан, и поделим по-братски?» И тут же пришел на ум старый анекдот, как русский и грузин нашли на границе кусок золота, русский говорит: «Поделим по-братски!» — а грузин просит: «Дорогой, не надо по-братски, давай лучше по-честному!»
Пока он сидел около операционной, пока Маке зашивали лоб и скулу (ничего серьезного не было задето, но кожа лопнула трещиной от виска до скулы), мысль рассказать о чемодане майору не давала Пилии покоя.
«Но тогда придется вместе с ним искать этот чемодан… Значит, опять допросы, пытки, опасность… Вот с Макой что случилось!.. Чуть не погиб от ерунды… А за тридцать кило опиума борьба будет нешуточная — кто своими руками такое отдаст?.. Может, и опиума того уже нет в республике — увезли куда-нибудь, в Питер или Сочи, где черные ночи…»
В любом случае информацию майору стоит дать. А помогать борову или нет — это второй вопрос. Если боров найдет чемодан — что-нибудь да отломится оттуда Пилии… Банки с золотом и камешками — это хорошо, но их надо продавать, а деньги все время нужны… Недаром майор любил повторять: «Человек без денег — что птица без крыльев: с деньгами свободен, без денег — тускл, грязен, немощен, убог, должен всем заглядывать в глаза, всех сторониться и просить милостыню». А если у Пилии не будет ни погон, ни денег, то тогда — крышка.
«Нет, надо сделать по-другому, по-серьезному», — решил он, выходя из машины во дворе милиции.
Майор сидел у себя и изучал сводки (за годы работы он научился читать между строк и нюхом чуять те дела, которые могли принести деньги).
— А, это ты… Ну как там наша Макака? До свадьбы заживет? Шрам останется?.. Ничего, это только украшает… Шарм шрама… Знаешь, идут две блядуисточки, видят типа в шрамах, одна говорит: «Вот этот нам подойдет!» — «Нет, нам подойдет тот, кто ему эти шрамы наставил!»— отвечает вторая… Он ведь жениться собирался на этой изнасилованной анашистке. Будь братом, скажи ему, чтоб глупости не делал! Как можно жениться на пробляди, когда даже самая честная из баб — сука клейменная? Жену надо брать уродливую и покорную и держать взаперти. Ты знаешь, почему на Востоке женщина ходит в черном? Во-первых, она исчадие ада, это ее цвет. Во-вторых, она тень мужчины. В-третьих, в черном на солнце жарко, вот пусть и сидит дома, в прохладе, с детьми и хозяйством! Ха-ха-ха! Это мне отец Амоева рассказал. А вообще в этом мире все несправедливо…
Пилия попытался остановить его, но майор завел свою любимую «теорию несправедливости» о том, что мужчина всегда в проигрыше: в юности, когда его волнуют зрелые женщины, они недоступны для него, а он окружен соплячками и целками. А потом, когда мужчину все больше и больше начинают волновать целки-соплячки, то вокруг него — одно толстое, морщинистое и перезрелое бабье, а целки и соплячки опять недоступны так же, как в юности недоступны зрелые дамы.
Пилии сегодня было не до баб и целок.
— Есть разговор.
Майор переменился в лице:
— Что еще? Опять сюрпризы?
— Серьезное дело.
И Пилия рассказал ему всю свою поездку, ничего не утаивая, кроме имени Большого Чина — его тень он не хотел беспокоить.
Майор хмыкал, охал, но не перебивал, что-то отмечал на листке. Когда Пилия закончил, он уставился ему в лоб голубыми глазками:
— И зачем ты все мне рассказал?
— Хочу отдать тебе это дело. Раскрути его и возьми себе половину. Или две трети, как хочешь.
— Тридцать кило опиума — это не шутка. Это много бабла. Но что нам известно? Только название закусочной и данные буфетчика… — Майор поджал губы. — Этого мало. А вдруг буфетчик просто не знает?.. Хотя… Ты говоришь, что ваша машина была на вид неказиста?
— Да, старая рухлядь. Вместо парприза — целлофан, грязная, глушитель стучит…
— Значит, ты прав, грабили местные — залетные выбрали бы хорошую машину… А это сделали свои… Племянник буфетчика или сын… В общем, кто недалеко и ничем не гнушается… Говори имя буфетчика и название закусочной. У меня в Зугдиди хорошие связи…
На это Пилия и рассчитывал.
— Карло Эсакия, забегаловка «Мзиури», километрах в семидесяти от абхазской границы.
Майор записал, набрал зугдидский код… Попросил к телефону полковника Самушию и, после приветствий и дежурных вопросов о семье и здоровье, попросил его срочно арестовать и прислать в Тбилиси буфетчика.
— Да, да, подозревается в соучастии… Материалы дела подошлю попозже… Оно пока у другого следователя… Но буфетчик нужен чем скорей, тем лучше… Что?.. Ой, какая перестройка, не смеши меня!.. Сделай по старой памяти, в долгу не окажусь…
Закончив разговор, он усмехнулся:
— Перестройка, говорит, трудно стало работать… Права человека, понимаешь ли…Ради аллаха!.. Чтобы требовать прав человека, вначале надо человеком стать… А наше стадо?.. Говно, бараны. Пусть станут людьми, а пока хер им в задницу, а не права человека!.. В Москве эти суки все развалили, и тут начинается!..
— Что думаешь делать? — прервал его Пилия.
Майор пошевелил бровями, стал чертить на листе схему, в середине которой был изображен буфетчик Карло, а от него шли два уса, один тянулся к слову «воры», другой — к слову «менты».
— Надо копать по обеим линиям. Полковник Самушия его арестует и пришлет сюда. А я свяжусь по своим каналам с зугдидскими ворами… Но воров в Зугдиди сейчас больше, чем граждан. Поэтому надо сузить сегмент и выйти на самых главных, — и майор повел стрелочку от слова «воры» к слову «главные». — Их в Зугдиди четверо. А брат самого главного сейчас пошел на большой срок. За деньги я устроил его в колонию здесь, в Каспи, а не в Сибири. Можно попытаться обменять чемодан на этого сидящего брата…
— Как? На пересмотр дело послать? — не понял Пилия.
— Нет, какой там пересмотр — он пять раз судим, рецидивист почище Аль-Капоне… Сделать ему побег. Пусть они возьмут себе пару кило за беспокойство, а остальное вернут. Не то им несдобровать — перестреляю, как собак! — вдруг стал возбуждаться майор. — Моду взяли — приезжих грабить! Беспредел! Перестройка! Всюду беспокойство! В Абхазии — националисты, в Осетии — сепаратисты!
И майор углубился в рассуждения о том, что все беды Грузии происходят от непомерного фасона, раздутого самомнения, неумения ориентироваться в реальности, от провинциализма, мечтательности и стойкого заблуждения, что мы — лучше, умнее и благороднее всех на свете.
— Ладно, слышали… Мне пора! — встал Пилия. — Остаток списка надо подчистить.
Майор не понял:
— Какого списка? А, что Кукусик дал… — Он махнул пухлой рукой. — Плевать! Делай, что хочешь. Какой кус упустили с отцом этого Кукусика, до сих пор сердце кровью обливается… Ведь все уже было на мази: я послал Сико и Нодара, чтобы они под видом сантехников осмотрели дачу и квартиру этого цеховика. Они приехали в отделение прямо в спецодежде, обалдевшие: «Там богатства больше, чем в музее Грузии». Даже с бригадиром грузчиков договорился, что они на своих фурах подъедут и все из дачи и дома подчистую вынесут и перевезут в старый ангар, где мы раньше вещдоки и инвентарь для стрельбища прятали — ключи у меня остались. Да ты знаешь этого бригадира — это отец убийцы Амоева.