— Денег нет, есть вот это кольцо! — не мигая, смотрел на него Нугзар.
— Не знаю, — повел головой Балда. — Я сейчас позвоню.
Он отошел к автоматам и стал что-то говорить. Нугзар уловил слова: «серьезный зверь», «офигенное рыжье». Вернувшись, он сообщил:
— Он подойдет. Пока занят.
— Кто это он?
— На все руки мастер. Знаешь чего?.. Ты оставь мне билет, я его тут подожду. Как придет — я дам тебе маяк, мимо твоего стола пройду, ты за мной выходи. Кольцо-то чистое?..
— В каком смысле?.. — прищурился Нугзар.
— Ну, не фальшивка? Не туфта?..
Нугзар поднял на него глаза. Балда смутился:
— Понял, понял.
Нугзар вернулся к Гите. Выпил коктейль.
— Где мой паспорт? — вдруг спросила она.
— Для чего он тебе? — насторожился Нугзар.
— Хочу застраховать серьги.
— Здесь их тебе не застрахуют. Глупостей не делай!
— Хорошо, — она погладила его по руке. — Спасибо тебе!
— Оставь, все это ерунда…
— Это не ерунда! — Гита мотнула головой, серьги блеснули. — Для меня это жизнь. Продам их и заживу по-человечески. Я могу их продать?
— Конечно. Они твои. Делай что хочешь. Хочешь — загони.
Она прильнула к нему:
— Нет, я вначале поношу их… Я всегда буду твоя, когда ты захочешь, только позови, прикажи!
— А Давид… не дарил тебе ничего такого?.. — спросил Нугзар, впервые упоминая о гинекологе.
— Нет. Он… Он давал деньги…
Нугзар кивнул:
— Теперь тебе не надо ни у кого ничего просить, будешь свободная и богатая…
— Я счастлива, — сказала Гита, и Нугзар потрепал ее по щеке.
Вернулся Сатана с новой порцией коктейля. Сзади Лялечка несла две тарелки с бутербродами. Шум усиливался. Уже давно мигала цветомузыка, теперь добавилось еще какое-то квакающее табло под потолком. Всюду пили и галдели.
Все, кроме Нугзара, принялись за бутерброды. Сатана рассказывал анекдоты, изображая их в лицах. Лялечке очень понравился про азербайджанца, который говорит пышнобедрой женщине, гладя ее по заднице: «Пай-пай, маладес твоя отес, какая кулинар, да! Из два маленьких яйса такой большой бисквит исделал!»
Тут мимо их столика проплыла фигура Балды. Повременив несколько секунд, Нугзар встал и пошел за ним.
На другом конце зала Балда приблизился к человеку в лыжной шапочке, который стоял за колонной и сонно посматривал вокруг. Под глазами — большие мешки, лоб узенький и вогнутый.
— Сова! — указывая на него, сказал Балда.
Сова кивнул, не вынимая рук из карманов замшевого потертого пиджака:
— Я про дело знаю, с Балдой перетерли. Все будет как надо. Только камешек бы посмотреть…
— Я друг Тите, ты слышал? — обозлился Нугзар.
— Да хоть самого Бога! Камень посмотреть надо. — И Сова прикрыл глаза.
— Посмотри! — не снимая с пальца кольца, Нугзар сунул ему под нос руку.
Сова взглянул одним глазом, другим….
— Ладно… Где?.. Кто?.. Когда?
— Рядом со мной сидит. Баба в серьгах. Она — конец, а концы надо в воду прятать, так?
— Можно и в воду, а можно и в канализацию, — пожал плечами Сова. — Утопить, что ли, бабу?
— А ты как хотел? — в свою очередь спросил Нугзар.
— Как? Да ножом, по-простому!..
— Ну… А потом в воду…
— Далась тебе эта вода!
— Я так хочу. Мостов тут много…
— Мостов будь здоров, — согласился Сова. — Только они у всех на виду. Так что это отпадает.
— А что тогда?
— Ты чего волнуешься, я не понял? Тебе не все ли равно? Ты покажи заказ, оплати его, а дальше не твое дело, что да как, — заворчал Сова, прикрывая то один глаз, то другой.
— Тела не должно быть!
— Вот ты о чем хлопочешь… Что, известная фигура? Нугзар пожал плечами.
— Местная?
— Нет.
— Тогда нечего волноваться. Наши менты даже запроса не посылают на иногородних, прямо в крематорий — и прощай, мама! Не до того им, — успокоил его Сова. — Чужие самое легкое — никому они не нужны.
Нугзар почувствовал замешательство, чего с ним давно не случалось. Нервы были напряжены. С одной стороны, он понимал, что Гита должна исчезнуть, с другой — не хотел отдавать ее этим людоедам.
— Или сделаешь, как я сказал, или ничего не надо, — нахмурился он, сам не понимая, что с ним творится — какая разница, будет ее тело утоплено или нет… Будто от этого она останется в живых!..
— Да как же театры на мостах играть? — пробурчал Сова. — Не будь ты друг Тите, я бы взял с тебя стольник за ложный вызов — и все…
— Концы в воду — и точка!
Сова и Балда смотрели на него с нескрываемым удивлением. Потом Балда открыл рот, но Сова опередил его:
— Или ты, друг, шутишь, или я не понял, чего тебе надо. В каком это смысле концы в воду?
— В прямом.
— Она — конец, так? Конец в воду? Так? Утопить, что ли? — снова начал он.
— Вроде Муму, — добавил Балда.
— Муму тянет, — заключил Сова, отворачиваясь в Балде: — На хер ты меня сюда вызвал?
Нугзар чувствовал: происходит что-то непонятное, у него кружится голова, и он, увидев себя со стороны, понял нелепость разговора. Хотел уже полезть в карман за деньгами, чтобы расплатиться за «ложный вызов», но тут в ушах завыл ветер, залаяли собаки, заклацали затворы автоматов, зазвучали выкрики конвоя. «Нет… Никак… Нельзя…»
— Делай как хочешь, — примирительно сказал он.
Сова тоже смягчился:
— В принципе можно и в воду. Вон у нас на Смоленке, около кладбищ, и днем никого, а ночью ни души не сыщешь. Живот вспороть, чтобы не всплыла… Лишняя возня, конечно, хлопоты… Так приведешь ее сегодня к полуночи?
— Куда?
Сова объяснил:
— К Смоленским кладбищам… Армянское найди и идите себе, гуляйте по ограде. А дальше тебя не касается… Ты оглянулся — а бабы уже нет. А кольцо потом через Тите отдашь.
— Хорошо.
— Значит, ждать?
— Да.
25
Скинув Байрама и «витьков» в их селе и договорившись встретиться вечером, они поехали в Нальчик — предусмотрительный Анзор настоял на том, чтобы где-нибудь сделать опорный пункт. Конечно, гостиница была не лучшим местом, но выбирать не приходилось.
— Странно, — сказал Гуга, глазея по сторонам. — В Орджоникидзе одни красавицы по городу ходят, а тут — одни уродки. Нет, не нравится мне Нальчик.
— А типы какие! Смотри, — мотнул головой Ладо на парней возле кинотеатра: фетровые широкополые шляпы, черные мятые кургузые костюмы, застегнутые наглухо рубашки, красные носки, копны волос, угрюмые лица. — Да-а-а… Где эта чертова гостиница, скоро?
Две десятки, вложенные в паспорт, сработали безотказно. Минут через двадцать приятели лежали на кроватях, рассматривая добычу.
— Сколько у нас? — поинтересовался Гуга, который в поле не ходил и теперь был особенно чуток к этому вопросу.
— Пока мало, — отозвался Анзор и добавил, что все факты надо держать вместе, у него.
Это не особо понравилось Ладо, который вдруг подумал, что делить мацанку будет нелегко: на поле ходили он и Анзор, аборигены давали куски «на общак и водилу», но «общак» — понятие растяжимое, сколько положено водиле — тоже неясно, кто сколько наработал — неизвестно. Но логика в словах Анзора была железная, всем известная. Конечно, наркотики лучше держать в одном месте, чтоб во время возможных обысков и шмонов легче от них избавиться. И затевать по этому поводу препирательства не имело смысла. Поэтому Ладо нехотя отдал свою добычу, незаметно оторвав от нее маленький кусочек.
Анзор ловко развернул особую тряпочку, сунул туда мацанку и запихнул сверток куда-то в глубь куртки, приговаривая:
— Надо работать. Пока дождя нет, надо ехать работать. Отдохнем — и снова поедем, помацаем ночью. Надо пиво купить, закуску, чтоб «витьки» работали с удовольствием.
— И свечи, — добавил Ладо. — Ночью на поле могут понадобиться.
— Какие свечи? Может, еще прожекторы в поле понести, чтобы псы слетелись? Ведь конопля цветет раз в году! Не сомневайся: не только вся Кабарда — весь Кавказ этого ждет. И угрозыск тоже… Они тут целый год к сезону готовятся, — объяснил Анзор и отрезал: — Никаких свечей!
К вечеру они тихо въехали в село. Фары были потушены, номера замазаны грязью. На улочках никого. Бездомные собаки гонялись друг за другом. Редкие уцелевшие лампионы тускло горели вдоль главной улицы. Дальше все тонуло во мгле. Изредка из-за какого-нибудь забора доносился всплеск голосов, собачий лай, куриное паническое квохтанье. Потом все опять стихало.
С трудом угадывая дорогу, они подъехали к кладбищу. Как ни странно, Байрам и «витьки» уже ждали их, варя на костре чифирь. Выпили. Покурили две гигантские мастырки. Проверили, все ли взято для ночной работы и, с трудом поместившись в машине, помчались по ночному безлюдному шоссе в Старый Урух, на прежнее поле. По дороге Байрам наставлял:
— Ночью на поле всем вместе кучковаться. Кто его знает, на кого там нарвешься. Здесь Кабарда! В поле сидят, анашу через сито пробивают, а под рукой — дробовик. Как въедет из двух стволов… Иди и объясняйся потом, кто и что, и за чье здоровье пьем! Вот, кстати, — он показал вынутую из кармана лимонку, — если что — кинем и бежать! Ясно?
Всем было ясно. На дороге милицейские посты словно вымерли. Никого.
— Что это ментовской мрази не видать? — опросил Анзор.
Байрам зашикал на него:
— Молчи! Зовешь их, что ли?! Нет — и слава Богу. Спят, суки, отсыпаются. Плохо, что их сейчас нет. Значит, ночью будут, как пить дать!
По рытвинам и кочкам добрались до поля. Поспорили, что делать с машиной. Гуга тоже хотел идти мацать, Байрам предлагал загнать машину в поле, Анзор настаивал на том, чтоб Гуга отъехал на главное шоссе, как днем.
— В поле машина — это же конец, никуда не денешься! На глухой дороге стоять не надо — а ну придут псы, спросят: «Что ты тут делаешь, кого ждешь?» Самое хорошее — стать где-нибудь на трассе, открыть сиденья и лежать. Если что — устал за рулем, ночую, еду в Ессентуки лечиться…
Так и решили. Назначили время и отправили понурого Гугу. Байрам изредка посвечивал фонариком, отыскивая путь. Остальные шли за ним цепочкой. Первые головки дались Ладо с трудом — сразу заныли воспаленные ладони. Но вс