Еще одно неприятное поручение маячило перед ним. Мака старался не думать о нем, но это была личная просьба майора, и отказать невозможно.
В два часа ночи, в темноте, он поехал на Элия.[30] Миновал Арсенал, пропетлял по мертвым глухонемым улочкам и притормозил около темного дома. Позвонил. Надрывно залаял пес. К воротам долго не подходили, но наконец открыли.
— Готово? — спросил он в темноту, унимая в себе неприятное чувство.
— Готово. Входи.
Стараясь не смотреть на открывшего, Мака прошел по двору мимо неестественно толстого пса, который чесался, позванивая цепью, и гулко, басовито, отрывисто взлаивал. Показалось, что во дворе пахнет трупной гнилью.
— Тихое место, — пробормотал он.
Открывший, человек в очках и кожаном фартуке, из кармана которого высовывался шланг, запер ворота и махнул рукой в глубь двора:
— Только что закончил.
На голове у него была, несмотря на жару, высокая серая каракулевая папаха.
Когда шли мимо пса, исподлобья наблюдавшего за ними, Мака спросил:
— Что за странная порода?
— Собака с волком, — кратко отозвался человек и, прежде чем войти в сарай, щелкнул выключателем.
В пустом сарае, на высоком столе, в черным полиэтилене лежал труп.
— Все в порядке? — спросил Мака, глупо понижая голос.
— Готов. Выпотрошен дочиста. Лицо я тоже… ликвидировал… почистил… Пальцы отрезал… зубы выдрал. Ни один эксперт ничего не определит.
— Отпечатки? — спросил Мака, стараясь не смотреть на стол.
— Нету. — Бальзамировщик потянулся к полиэтилену, Мака остановил его:
— Не надо. Верю, — но тот приоткрыл полиэтилен:
— Нет, ты посмотри на работу, чтоб потом не было всяких ляй-ляй.
Мака кинул взгляд. Вместо лица светлело какое-то расплывчатое пятно.
Бальзамировщик, прицелившись, забросил шланг в глубокий таз и принялся мокрыми руками снимать фартук. Маку потянуло выйти.
Во дворе он полез в карман и передал сверток:
— Вот деньги, Бальзам-ага. Майор благодарит.
— Пригони машину во двор. К сараю.
Мака завел машину во двор. В свете фар сверкнули глаза пса, неподвижно и раздраженно взиравшего на машину. Щетина подрагивала, морда кривилась скрытым рычанием. Маке показалось, что в тазу возле будки свалены кишки. Он поспешно закурил.
Когда они втолкнули мешок с трупом на заднее сиденье, бальзамировщик размеренно сказал:
— В воду не бросай. Он газетами набит, может всплыть.
Мака тупо кивнул.
На спуске он поймал себя на том, что старается ехать без тряски. Перекрестился и с тоской вспомнил транспортную милицию. Руки его словно были опущены в чугунный трупный холод, который вполз, когда они волокли труп в машину. Руль повиновался плохо.
«Бросишь прямо на улице! — вспомнил Мака приказ майора. — Где-нибудь на улице Леселидзе, понял? Чтоб обязательно в Кировском районе, не забудь, это важно!»
Он повел машину под мост.
Чей это труп, почему на Леселидзе, — Мака не знал и знать не хотел. У майора свои дела с ворами, и это, как можно предполагать, труп одного из них. Чтоб они все провалились! Больше он на такие поручения не подпишется! Хватит! Пусть бурдюк сам развозит трупы своих врагов, а с него хватит! И как он смеет повышать на него голос, когда ему, Маке, столько известно о начальнике, что на пять пожизненных и десять расстрелов хватит?! И чем только в этом угро заниматься не приходится!.. Да и опасно. А ну, сунут сейчас нос в багажник ГАИ или рейд, что тогда?.. Чей труп?.. Кто пойдет на срок?.. Майор?.. Нет, он, Мака! И на всю катушку!.. Вовек не отмазаться!..
34
Ночью на краснодарском вокзале Пилия влез в тамбур своего поезда, открыл дверь в вагон. Пахнуло тяжелым запахом пота, в глазах зарябило от полок и людей. Он вслух выругался — сучка-кассирша подсунула плацкарту!.. Проводника не было видно.
Он двинулся внутрь забитого людьми вагона. Со всех сторон свешивались руки, ноги, головы. Под белыми простынями, как ожившие покойники, ворочались тела. Где-то играли в карты. Ели, гремели бутылками и пьяно матерились. Настойчиво ныл ребенок. В отсеке Пилии все спали. Он в растерянности замер. В такой душегубке он еще никогда не ездил…
— Что, братан, жарковато?.. — спросили от окна.
Он оглянулся — два типа уставились на него. Один — в трусах, ноги в татуировках. Второй пил из бутылки что-то темное, похожее на портвейн.
— Да, — ответил Пилия. — Жарковато.
— Сам откуда будешь?
— С Кавказа.
— Ясно, все мы с Кавказа. Кавказ большой. — И тип в татуировках стал долго и тщательно чесаться.
«Тут не то что чемодан — самого чтоб не увели», — подумал Пилия и закинул чемодан подальше, на третью, бельевую полку под самым потолком — на остальных спали. «Может, перейти в другой вагон, взять купе?» — подумал он, но куда идти с таким грузом?.. «Ничего, как-нибудь до утра… Сюда, в такую вонь и грязь, угрозыск вряд ли сунется..» Пилия решил потерпеть и, кряхтя, полез вслед за чемоданом наверх.
Типы посмотрели на него снизу.
— Выпить с нами хочешь? — предложил один.
— Нет.
— Не хочет, — сказал татуированный.
— Гордый, — подтвердил второй и шлепнул ладонью по столу.
«Заткнись, идиот, пока все кости целы!» — машинально ответил Пилия про себя, но вслух сдержался и деланно зевнул.
Он лежал под самым потолком, в пыли, на жесткой деревяшке. Мог бы, конечно, разбудить всех и занять свое место, но решил не связываться. Не надо скандалов, и так доедем!
Еще на вокзале в Саратове до Пилии начало доходить, что именно он везет и сколько может стоить этот облезлый чемоданчик. По самым скромным подсчетам выходило очень много. От этого в горле закручивались спирали и на мгновения прерывалось дыхание. Ведь это все, конец, можно ложиться на дно!..
Но чемодан был не его. Если б он принадлежал кому-нибудь другому, а не Большому Чину, Пилия не задумывался бы… Но тут… Тут приходилось думать, потому что он был с детства привязан к Большому Чину, как к матери, обязан, как отцу, и никакие перемены не могли разорвать эти чувства…
Что в наличии? Первый этап пройден — Паико исчез… А если он исчез вместе с чемоданом?.. Нет Паико и нет чемодана! Вор по дороге украл чемодан и смылся! На то он и вор, чтобы красть. Да, но на то ты и мент, чтобы сторожить и караулить вора, потому тебя и послали!
Пилия даже придумал легенду, как Паико подбивал его украсть чемодан и бежать, как он не согласился и зорко следил за чемоданом, а проклятый вор подсыпал ему в чай отравленный опиум и улизнул с чемоданом на каком-то ночном казахстанском полустанке. И все. Нет вора, нет чемодана…
Если доберутся до Убайдуллы (что маловероятно, но совсем не исключено), то узбек скажет, что посадил их на поезд «Андижан-Москва». Хотя проводница видела, как Пилия сходил с чемоданом, но без Паико… В принципе, сумеют и до нее добраться — тридцать кило опиума не шутка… Ну и что? Это второй чемодан — с тряпками! Он ведь не мог ехать в Азию без вещей… Вот и взял. Да, было два чемодана: с вещами и с опиумом. Вор сбежал с опиумом, а Пилия остался с грязными носками… Мало ли коричневых чемоданов с железными углами…
Он не замечал пыли и грязи, храпов и чмоканья. Его мысли кружили далеко. Пилия заправился опиумом перед посадкой, и теперь единственное, чего ему не хватало — это глотка воды и нескольких сигаретных затяжек. Рот пересох до того, что язык казался омертвевшим куском дерева.
Не выдержав, он отправился в тамбур, но встал так, чтобы видеть весь вагон насквозь. Чемодан — не кошелек, его так просто не унести, но все же… Он курил, жадно и часто затягиваясь.
Появился проводник. Его нещадно шатало и носило. Он изумленно посмотрел на Пилию, но тот, буркнув, что в вагоне бардак, показал ему билет. Проводник со стыдом кивнул, вспомнив, что, действительно, в вагоне бардак и что он сам распродал все пустые койки, вот теперь человек мается в тамбуре по его вине:
— Сейййшшразбужжж!..
Пилия остановил его:
— Все в порядке, я нашел место.
— А, нашшш!.. Ну, нишшш!.. — снова изумился проводник, и его пошло дальше трепать о стенки и поручни.
Пилия не спускал глаз с прохода. Мысли его плутали по лабиринту — или надо отдать опиум и получить «спасибо», или оставить себе чемодан, но… Что, интересно, мог предпринять Большой Чин в случае потери? В сущности, ничего… Пилия и впрямь был привязан к этому человеку, однако мысль, что от потери чемодана Большой Чин не обеднеет, а Пилия разбогатеет, не оставляла его и буравила, как боль или холод.
Внезапно, под грохот вагонных перемычек, в тамбур протиснулись два милиционера. Неприязненно оглядев Пилию с ног до головы, двинулись через вагон.
«И чего шляются, проклятые!» — с тихой ненавистью подумал он, провожая их злобным взглядом и подавляя в себе волну животного страха. Опять подумал: вот и он на своей шкуре узнал, что испытывают те, кого Пилия ловил, гнал, бил, унижал, пытал и мучил!.. И он не хочет больше гневить судьбу. Хватит! Взять последний куш — и заняться бизнесом, о котором в последнее время все вдруг стали говорить, хотя раньше это слово было опаснее всего.
Он в растерянности смотрел в спины милиционеров. Вдруг один из ментов обернулся, будто вскинув руку с пистолетом. Пилия инстинктивно отпрянул, ожидая выстрела. Но было тихо. Спины маячили уже в самом конце вагона. Показалось… Он поспешно вернулся к своему отсеку, залез на полку и кое-как уложил голову на пыльный бок чемодана.
— Отдыхает человек, — произнес один из типов.
— Устал, наверное, — ответил другой, основательно чесавший свои татуированные ноги. Пустые бутылки толчками катались по полу, среди окурков, пепла, крошек и куриных костей.
Пилия сдержался. Сейчас не до осложнений, лишь бы скорее домой!.. Там он знает, что делать! «Выдержу! — сказал он себе, задыхаясь от пыли и жары и скользя затылком по металлическому ушку чемодана.
Из последнего отсека поднялась густая брань под яростные шлепки карт о стол.