одлым убийством. Главными предпосылками всех войн он считал слабоволие, малодушие, интеллектуальную леность людей, их атавистическую агрессивность и склонность к стадному поведению, готовность не раздумывая идти туда, куда направляют их жулики-вожди. Он не обличает войну, но удивляется безропотности существ, позволяющих гнать себя на убой «во имя идей». В песне «Два дяди» он выдвинул простой тезис, который сразу же стал во Франции пословицей: «Нет таких идей, что стоили бы жизни».
Некоторые вывели отсюда неуважение к памяти павших за родину. Кое-кто из участников Сопротивления был обижен на поэта. Но это нисколько не поколебало его убеждений, и чтобы ни у кого не осталось на этот счет сомнений, он сочинил песню в жанре политической сатиры «Умереть за идеи». В ней он не обрушивает свой гнев на головы явных или негласных организаторов массовых убийств. Воздерживаясь от прямого обличения конкретных злодеев или их типов, он тем самым отказывает им в человеческой индивидуальности, в какой бы то ни было, хотя бы и негативной, самоценности. Даже в самой смерти больше признаков человекоподобия, нежели в тех выродках, что вербуют ее себе в подручные, умело распаляя в ней «безумное усердие».
Обезличивая манипуляторов смертью, Ж.Б. с точностью натуралиста выявлял присущие этой человеческой разновидности повадки. Например, он отметил, что врожденной склонности особи к неумеренному людоедству сопутствует чрезвычайно выраженный инстинкт самосохранения. Здесь некая обратно пропорциональная зависимость: чем дешевле чужая жизнь, тем дороже своя:
Матерый златоуст трубит про жертву долгу,
Но сам за жертвой вслед в могилу не спешит.
Он весь в огне борьбы, но тлеет слишком долго —
Скрипит, покуда хворь вконец не сокрушит.
Да если поискать, найдется где угодно
Герой преклонных лет, почти Мафусаил —
Скликал других на смерть и знал, но утаил,
Что медленная смерть вполне богоугодна.
Кровожадность часто ищет поддержки у лицемерия и лжи. Дескать, кровь льется во имя высоких и благих целей, высокой идеи. И, как правило, чем беспощаднее бойня, тем возвышеннее сама идея, ее вдохновляющая, например идея всеобщего равенства людей. По дальновидному замечанию М.Е. Салтыкова-Щедрина, ради ее осуществления охотно практикуют насилие над личностью вплоть до истребления: «Казалось, что ежели человека ради сравнения с сверстниками лишают жизни, то хотя лично для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо».
Ж.Б. отказывался признать необходимость или полезность таких жертвоприношений во имя чего бы то ни было, поверить в то, что они когда-нибудь смогут окупиться, что в них вообще есть какой-то прок. Его убеждение прямо противоположно тезису А.Н. Некрасова, считавшего, что «дело прочно, когда под ним струится кровь!»
И если по костям замученных и павших
Удобнее прийти к победе сил добра,
То после этих всех потех кровавых наших
Давно в земном раю нектар нам пить пора.
Да только век златой сулят нам ежегодно,
А боги жаждут вновь, опять труба ревет,
И смерть кружит, кружит все тот же хоровод…
В.В. представлял поколение, детство которого было изуродовано и обезображено войной. Ее неотступным присутствием наполнены самые ранние впечатления жизни:
…Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я — здоровый трехлетка —
На воздушную эту тревогу!
Да, не все то, что сверху, — от Бога, —
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
Вместо возни в песочнице — совсем другие, недетские «игры».
И все же, надо полагать, не столько такие воспоминания подсказали ему правду об этой войне, сколько его особый дар впитывать в себя историческую память народа. Про эту войну за прошедшие с ее начала теперь уже почти полвека было у нас написано, сказано и спето много. Подавляющая масса этого словесного материала, как и продукции всех других искусств, служила в сущности одной главной цели — создать величественную картину крупнейшего мирового события и восславить нашу победу. Некоторые авторы (В. Некрасов, В. Быков, В. Гроссман, В. Войнович) показали войну такой, как они ее видели и понимали, а не такой, как принято было ее изображать. Сказанное ими внушает доверие. Слово В.В. вместило в себя больше, чем взгляд отдельной личности на громадный исторический факт. В нем зазвучало наконец свидетельство тех, кто вынес эту войну на своих плечах, знал всю правду о ней, но не мог ее открыто и прямо высказать.
Они не могли это сделать и потому, что не было дозволено, и потому, что с годами стали привыкать уже к той насквозь фальшивой версии, какая навязывалась официальной идеологией. Привыкали к знаменитым «десяти сталинским ударам», соглашаясь верить тому, что их и в самом деле было десять и что они и вправду сталинские. Привыкали не поминать и даже не вспоминать ни «котлы», куда попали сотни тысяч брошенных на произвол судьбы защитников отечества, ни миллионы оказавшихся в плену соотечественников, которых хозяева отечества лишили всякого попечения и тем самым обрекли на истребление врагом, а тех, кому довелось выжить, в награду за все переместили из упраздненных вражеских концлагерей в исправно действующие отечественные. Привыкали умалчивать о судьбе почти безоружных бойцов штрафных батальонов и воинов народного ополчения, которыми затыкали дыры на фронтах. Привыкали обходить стороной размеры потерь, вопрос о соотношении погибших на фронте и в тылу у нас и у врага или у союзников. Горделиво подсчитывая золотые звезды, алмазы и рубины на парадных мундирах «легендарных» маршалов, «стальных» и «несгибаемых» наркомов, привыкали умалчивать о другой арифметике — во что обходились народу победы этих полководцев и подвиги командиров военного производства.
Ко всему этому привыкали, но от той правды, которую знали, до конца не отступались. Держали ее до поры до времени при себе. Она сохранялась в памяти и ждала своего часа. И час этот пробил тогда, когда из нагромождений казенной лжи, казалось, уже невозможно было выбраться. Многие задаются вопросом, почему правду эту довелось сказать человеку, который сам не воевал и даже никаких настоящих военных действий вблизи не видел. Истинный поэт так устроен, что за свою одну жизнь, даже будь она такой короткой, как у Шенье, Шелли, Веневитинова, Лермонтова, способен прожить несколько жизней. Ему полнее, глубже, чем всем другим, даже самым зорким и мудрым, открывается суть явлений. Но, главное, ему дана редчайшая способность передать эту суть в слове. Мы-то считаем, что такой способностью наделен едва ли не всякий обладающий даром речи. Но это нам только кажется. На самом деле мы в лучшем случае можем вложить в слово только часть того, что держим в сознании. А ведь сознание наше дает нам очень неполное, несовершенное отражение реальности, «с живой картины список бледный». Так что слова наши — это список со списка. У поэтов он может быть ярким и достоверным. Даже эту психолингвистическую проблему глубже других осознали и с наивозможной точностью обозначили именно поэты. Например, Ф. Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь». Или А.А. Фет:
Как беден наш язык! — Хочу и не могу.
— Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.
Но поэт каким-то непостижимым, всегда единственным способом совершает почти невозможное:
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясный запах…
В.В. стихами и музыкой своих песен воссоздал истинный исторический смысл этой войны. Войны, выигранной не маршалами и наркомами, не комиссарами и особистами, но теми, кто утопил врага в собственной крови.
Небо этого дня —
ясное,
Но теперь в нем — броня
лязгает.
А по нашей земле —
гул стоит.
И деревья в смоле —
грустно им.
…
Разбрелись все от бед
в стороны…
Певчих птиц больше нет —
во́роны.
Как известно, летом 1941 года у нас созревал на редкость хороший урожай:
Колос — в цвет янтаря, —
успеем ли?
Нет! Выходит, мы зря
сеяли.
Что ж там, цветом в янтарь,
светится?
Это в поле пожар
мечется.
И еще один образ такой же необыкновенной силы и трагической красоты:
Вытекают из колоса зерна —
Эти слезы несжатых полей,
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
И вот, вместо того чтобы собирать зерно в житницы, жители этой истерзанной страны оказались вынужденными заняться делом, требовавшим титанической силы и нечеловеческого упорства, — исправлять нарушенный порядок вращения Земли вокруг ее оси: