Маленький, сухой, весь из мускулов и нервов человечек, каким был Дурново, умел выразить в случае надобности уверенность в том, что он сумеет превратить свои слова в действие. Испытав неудачу на почве организации всеобщей забастовки, революционные организации стремятся нанести удар непосредственно на самый аппарат правительственной власти и обращают его на одну из его наиболее необходимых для управления частей; они организуют почтово-телеграфную забастовку.
Предлогом для этой забастовки служит распоряжение Дурново об увольнении почтово-телеграфных чиновников, вступивших в особый, образованный ими союз, невзирая на их циркулярное оповещение, что образование подобного союза незаконно, и предупреждение, что примкнувшие к нему будут отставлены от службы. В Москве по этому поводу собирается съезд делегатов от местных союзов служащих в почтово-телеграфном ведомстве и, руководимый социал-демократами, декретирует забастовку всех чинов этого ведомства впредь до возвращения на службу уволенных товарищей. Решение это тотчас поддерживается Советом рабочих депутатов, которые сами же его и инспирировали, приводится 17 ноября в исполнение, как в Петербурге, так и в Москве.
Положение центральной власти становится чрезвычайно трудным. Она лишается связи со своими местными органами и одновременно подвергается жестоким нападкам не только со стороны оппозиционной прессы, требующей во имя прекращения забастовки исполнения требования союза делегатов, но отчасти и со стороны столичной публики, испытывающей от прекращения почтовых и телеграфных сообщений всевозможные неудобства.
Но Дурново остается тверд. По прошествии двух-трех дней он при помощи специальных войсковых частей кое — как налаживает телеграфные сообщения с главными центрами страны. Разборка писем и даже разноска по домам, конечно лишь частичная, организуется при помощи добровольцев, преимущественно женщин. Съезд почтово-телеграфных делегатов в Москве отвечает на это требованием немедленного увольнения самого Дурново.
В сущности, это был центральный и даже кульминационный пункт всей революции. Вопрос сводился к тому, кто устоит в этой борьбе. Устоял Дурново. Распоряжением от 21 ноября он оповещает, что все чины и служащие на почте и телеграфе, которые не приступят к работе с 22 ноября, будут тотчас уволены. Одновременно он принимает меры к обезопасению возвращающихся к работе почтовых и телеграфных служащих от насилий революционеров и, кроме того, арестует главных вожаков московского съезда делегатов. Почтово-телеграфные служащие, из которых многие, впрочем, бастовали поневоле от страха перед репрессиями со стороны Совета рабочих депутатов, постигают, что на этот раз законная власть окажется тверже и сильнее власти революционной. Они возвращаются на работу и тем одновременно наносят сильнейший удар престижу революционного центра.
Да, это был несомненно поворотный пункт революции 1905 г. Отдельные и даже весьма бурные ее проявления, как, например, Московское вооруженное восстание, еще происходят до самого конца 1905 г., но дело революционеров с этого момента ими проиграно.
Власть вновь уверовала в себя, наоборот, революционные организации почувствовали свою слабость.
Торжество власти было тем более полное, что одновременно с принятием им решительных мер по отношению к почтово-телеграфным служащим Дурново, циркулярной телеграммой, предписывает всем местным властям тотчас арестовать всех достаточно обнаруживших себя к тому времени местных революционных вожаков и дела о них препроводить в департамент полиции, что почти повсеместно беспрепятственно и производится.
Наконец, 27 ноября Дурново арестует председателя Петербургского Совета рабочих депутатов помощника присяжного поверенного Хрусталева-Носаря. Личность эта оказывается весьма ничтожной: во время ареста с ним приключается даже медвежья болезнь[546].
Заменив Хрусталева на председательском месте Троцким-Бронштейном, Совет рабочих депутатов и иные революционные центры, видя, что власть перестала шутить, приходят к заключению, что, если не изыскать нового средства для обессиления правительства, их замыслы едва ли осуществятся. Таким средством они избирают обращение к населению с особым заявлением, пышно озаглавленным «Манифестом».
Заявление это исходит кроме Совета рабочих депутатов от главного комитета Всероссийского крестьянского союза[547], центрального и организационного комитетов Российской социал-демократической рабочей Партии, Центрального комитета партии социалистов-революционеров и Центрального комитета Польской социалистической партии.
Напечатанное 2 декабря 1905 г. не только в революционных органах — «Начало»[548], «Новая жизнь»[549] и «Сын отечества», но и в некоторых буржуазных газетах («Русь», «Свободная Россия»[550], «Русская газета»[551]), оно между прочим гласит:
«Мы решаем: отказаться от взноса выкупных и всех других платежей; требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалованья уплаты золотом, а при суммах меньше пяти рублей полновесной звонкой монетой; брать вклады из ссудосберегательных касс и из государственного банка, требуя уплаты всей суммы золотом… Мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну с народом».
Воззвание это было, конечно, рассчитано на то, чтобы посеять панику среди обывателей, вложивших свои деньги в сберегательные кассы.
Исполнение, хотя бы и частичное, населением этого приказа могло бы иметь самые тяжелые последствия и поставить правительство в безысходное положение[552], тем более что одновременно подрывало наш международный кредит.
Дурново, конечно, сразу это понял и решил, не ожидая дальнейшего развития событий и вящего укрепления престижа власти, нанести революционному центру окончательный удар. 3 декабря он производит арест этого центра, который все еще представляется населению обладателем некоторой революционной силы и принципов, которого оно почти не смеет ослушаться. Оцепив полицией во время его пленарного заседания Совет рабочих депутатов, он его целиком заключает в тюрьму.
Шаг это был решительный и, по имевшимся тогда у правительства представлениям, рискованный: признавалось, что последствием его явится немедленное возобновление всеобщей забастовки и выступление всего рабочего населения Петербурга. Дурново понял, однако, что только решительным ударом по этому революционному центру можно было окончательно развенчать его значение в глазах населения и тем если не вполне предупредить гибельность для правительства и страны последствия выпущенного им «Манифеста», то, по крайней мере, значительно ослабить его силу и значение. Последствием его все же явилось извлечение населением из государственных сберегательных касс до 300 миллионов рублей.
Иначе смотрел на положение вещей Витте. С того самого момента, как для него выяснилось, что Манифест 17 октября не внес успокоения в общество и не превратил его самого в кумира страны, он стал обнаруживать полнейшую растерянность и утратил сколько-нибудь определенную политическую линию.
Весьма чувствительный к проявляемым общественностью по отношению к нему чувствам и к отзывам прессы, он не мог спокойно переварить и те статьи, которыми награждала его социалистическая печать. «Приказчик самодержавия», «чиновный, честолюбивый чиновник, и только» говорили про него «Начало» и «Новая жизнь», а «Русское богатство» к этому прибавляло: «как министр финансов Витте разорил Россию, как премьер он зальет ее кровью и все только, чтобы спасти свою карьеру». Немногим лучше, как мы видели, отзывалась о нем и правая печать. Не препятствуя при таких условиях Дурново подавлять суровыми мерами революционные выступления, Витте тем не менее стремился лично сохранить перед общественностью либеральный лик и по издавна установившейся в нем привычке продолжать действовать столь излюбленными им средствами — лестью и обманом. К бастующим возбужденным рабочим он обращается с воззванием, в котором называет их «братцы» и уговаривает их вести себя добродетельно, причем обещает им всякие блага.
Да, в ноябрьские и декабрьские дни 1905 г. Витте предстал перед лицами, даже близко его знавшими, в новом свете. Куда девалась его самоуверенность, неограниченная смелость и ни перед чем не останавливающийся натиск. Как в беседах со своими сотрудниками, так даже и в заседаниях Совета министров, коль скоро вопрос сколько-нибудь касается текущих событий и мер, ими вызываемых, Витте обнаруживал не только отсутствие вперед продуманной и твердо принятой линии действия, но и полную растерянность. Приобретенного перед лицом общественности, как ему чудилось, капитала либерализма он всемерно опасался лишиться, но в равной мере если не высказывает, то выказывает опасение быть сметенным революционной волной. Отсюда усиленное заигрывание со всеми слоями общественности, с одной стороны, и предоставление Дурново свободы действий в отношении подавления революции, с другой.
Последнее не мешало ему, однако, где он считал это для себя выгодным, стремиться внушить, что он лично не сочувствует образу действия Дурново и терпит его поневоле ввиду той поддержки, которую последний встречает у престола. Весьма возможно, что руководило им при этом и желание обеспечить собственную безопасность от террористических покушений, ибо, увы, физической храбростью Витте не обладал. Надо полагать, что именно от этого в значительной степени происходила и его неуравновешенная растерянность в эту эпоху его деятельности. Лояльностью к монарху его образ действий тоже не отличался.