Иначе отнеслись к образованию блока крайне-правые крылья как Государственной думы, так и Государственного совета. Они едва ли не с места заподозрили блок в революционных устремлениях, не без основания опасаясь, что при объединении элементов оппозиционных с теми, которые в общем считали, что существующий государственный строй отвечает положению страны, верх и руководящее влияние в создавшемся таким путем союзе возьмут элементы левые, обладающие большими политическими навыками и большей трудоспособностью. Опасения эти, надо признать, до известной степени оправдались. Комитет блока (не помню точно, как именно он назывался) по мере развития событий, несомненно, левел, причем это полевение проявляли не столько представители оппозиционных фракций, сколько, наоборот, фракции, в общем консервативные.
О степени левизны, а тем более революционности блока и составляющих его комитет отдельных представителей различных течений политической мысли лучше всего судить не только по приведенной мною выше программе, но и по отношению к ней правительства.
Отношение это тем более интересно, что именно на ее почве произошел окончательный разрыв между председателем Совета министров и его членами. Последние тотчас по осведомлении об образовании парламентского блока и ознакомлении с его программой увидели возможность путем сговора с блоком установить нормальные и даже дружеские отношения с народным представительством. Иначе отнесся к этому Горемыкин. В то время как такой правый, как Самарин, говорил, что «нельзя отметать общественные элементы в год величайшей войны», что «необходимо единение всех слоев населения», Горемыкин усматривал в образовании блока, который к тому же, по его мнению, очень быстро рассыпется, революционные замыслы. Кроме того, он признавал блок за организацию, вообще «неприемлемую», как законом не предусмотренную, «междупалатную». «Плохо скрытая цель блока, — утверждает Горемыкин, — ограничение царской власти. Против этого буду бороться до конца».
После продолжительных и страстных прений Совет пришел, однако, к заключению о необходимости вступить в переговоры с представителями блока, 5/6 программы которого, по мнению большинства Совета, вполне приемлемы для правительства. На это нехотя соглашается и Горемыкин, с тем чтобы эти переговоры имели совершенно частный и преимущественно осведомительный характер. С этою целью Совет избирает из своей среды четырех представителей, а именно кн. Щербатова, А.Хвостова, кн. Шаховского и П.А.Харитонова, на квартире у которого и должна происходить «беседа» с лидерами блока.
В означенной беседе, состоявшейся 27 августа, со стороны блока участвовали одни лишь члены Государственной думы, а именно Милюков, Дмитрюков, Шидловский и Ефремов. На вопрос министров, что надлежит понимать под правительством, пользующимся доверием общественности, все думцы единогласно заявили, что вопрос сводится к призванию Его Величеством, по собственному выбору лица, пользующегося доверием общества, которому было бы поручено составление кабинета из лиц по его усмотрению, а равно установление определенных взаимоотношений с Государственной думой. При дальнейшем рассмотрении программы блока его представители проявили полную сговорчивость и готовность идти на уступки.
В смысле желательности и возможности сговориться с блоком докладывает в заседании 28 августа и Харитонов о происходившей у него накануне беседе.
Как бы пропуская это заявление мимо ушей, Горемыкин ставит на обсуждение вопрос о прекращении сессии законодательных палат, причем высказывается за его немедленность. Тогда Сазонов и некоторые другие, присоединившиеся к нему министры, соглашаясь с желательностью прекратить сессию Государственной думы в ближайшие дни, ставят, однако, срок прекращения в зависимость от предварительного соглашения с блоком, вследствие чего Совет вновь возвращается к обсуждению программы образовавшегося междупалатного объединения. Суждения Совета по этому вопросу вновь принимают характер расплывчатый и грозят кончиться, по обыкновению, ничем. Но тут вступается Кривошеин и путем вскрытия истинного положения вещей вынуждает председателя высказаться решительно по существу вопроса. Существо это, по мнению Кривошеина, сводится не к той или иной программе, а к выбору тех или иных лиц. «Пускай монарх решит, — говорит Кривошеин, — как ему угодно направить внутреннюю политику, по пути ли игнорирования высказываемых пожеланий (о людях) или по пути примирения, избрав, во втором случае, пользующееся общественными симпатиями лицо и возложив на него образование министерства. Без этого мы никуда не двинемся. Я лично высказываюсь за избрание государем такого лица и поручение ему составить кабинет, отвечающий чаяниям страны».
К вышесказанному Кривошеиным тотчас присоединяются Сазонов, Харитонов и гр. Игнатьев.
«Следовательно, по вашему мнению, вопрос о роспуске Государственной думы должен быть отложен до распределения портфелей и ограничения монарха в праве избрания министров», — сердито огрызнулся Горемыкин.
Кривошеин формулирует, однако, этот вопрос иначе: «Мы, старые слуги царя, берем на себя роспуск Государственной думы и вместе с тем твердо заявляем государю, что общее внутреннее положение страны требует перемены и кабинета, и политического курса».
Значит, царю ставится ультиматум: отставка Совета министров и новое правительство», — подчеркивает Горемыкин.
Несмотря на столь резкую постановку вопроса, большинство Совета министров решает: Государственную думу распустить немедленно и предоставить Его Величеству ходатайство о смене кабинета.
«Все подробно доложу Его Величеству, что он велит, то и исполню», — сердито заявляет Горемыкин и закрывает заседание.
Следующее заседание Совета министров состоялось лишь 2 сентября. В промежуток Горемыкин съездил в Ставку, куда государь переехал еще 21 августа, и там имел продолжительный доклад у государя. Что при этом было доложено Горемыкиным государю, Совету министров осталось неизвестным, но сообщенное им решение царя было кратко и определенно:
«Государственную думу распустить не позже 3 сентября. Совету министров оставаться в полном составе на своих местах». При этом Горемыкин сообщил, что государь обещал созвать господ министров в ближайшем будущем в Ставке.
Решение это приводит господ министров в ужас. Сазонову становится почти дурно, и, выходя из заседания, он восклицает: «И est fou, le vieillard!»[699]
С необыкновенной для него прямотой и смелостью высказывается Кривошеин. «Все наши суждения, — говорит он, — обнаруживают, что проявившаяся между вами, Иван Логгинович, и большинством Совета министров разница в оценке положения еще более углубилась. Вы докладывали государю, он согласился с вами. Вы исполняете царские указания, а сотрудники ваши — те лица, которые возражали против целесообразности вашей политики. Простите мне один вопрос — как вы решаетесь действовать, когда представители исполнительной власти убеждены в необходимости других средств, когда весь правительственный механизм вам оппозиционен, когда и внешние и внутренние события становятся все более грозными?»
«Свой долг перед государем, — ответил Горемыкин, — я исполню до конца, с какими бы противодействиями и несочувствиями мне ни пришлось встретиться. Я все доложил Его Величеству и просил меня заменить другим более современным деятелем. Высочайшее повеление последовало, оно для меня закон».
Когда знакомишься с сохранившимися протоколами заседаний Совета министров[700] и той бурной распрей, которая возникла между председателем Совета и его членами в летние месяцы 1915 г.[701], то при всем признании пагубности для России проводимой в то время Горемыкиным политики все же невольно преклоняешься перед ее цельностью, крепостью и лояльностью.
Иное впечатление получается при чтении пространных писем Александры Феодоровны, посланных ею государю[702] в промежуток между 21 августа, временем заявления о их несогласии с политикой Горемыкина, и 16 сентября, днем заседания под председательством государя созванных в Ставке членов Совета. В этих письмах обнаруживается другое, а именно желание Горемыкина остаться у власти, а в особенности огульное порицание несогласных с ним министров. Горемыкин, разумеется, мог быть иного мнения, нежели члены его кабинета, но усматривать в их действиях какую-то интригу и даже будто недостаточную преданность государю он не мог. Он должен был ясно видеть, что его сотрудники глубоко потрясены всем происходившим в России и разошлись с ним не на почве мелких личных счетов и честолюбивых замыслов, а на почве иной оценки соотношения сил в Русском государстве.
Каковы же были истинные мотивы, руководившие Горемыкиным в описываемый критический для государства момент? Установить их ныне в точности, конечно, нельзя, но одно можно сказать с уверенностью, а именно что среди мотивов, руководивших Горемыкиным, было и желание сохранить власть за собою.
Потерпев неудачу перед государем в вопросе о смещении председателя Совета, отдельные его члены все же не хотели с этим примириться, причем опять-таки окольными путями постарались использовать с той же целью образовавшийся парламентский блок. Сообщив через третьих лиц о всем происшедшем, они подсказали лидерам блока мысль самим обратиться к Горемыкину.
Комитет блока избрал из своей среды нескольких лиц, которым и поручил переговорить с председателем Совета министров или, вернее, указать ему, что в данное время, требующее от правительства исключительной энергии, он должен уступить свое место другим, более молодым силам.
Судя по докладу, сделанному упомянутой делегацией комитету блока, беседа с Горемыкиным велась в самых мягких, мирных тонах, но, разумеется, ни к каким результатам не привела. С доводами, высказанными представителями блока, Горемыкин, разумеется, не согласился, причем укрылся за волей государя. Пока-де государь считает соответственным иметь его во главе правительства, он не считает себя вправе уклониться от несения тяжелых возложенных на него обязанностей. Однако в описываемое время, а именно в начальные сентябрьские дни, государь ни к какому окончательному решению еще не пришел, и Кривошеий имел еще основание считать, что министерский кризис будет разрешен в смысле желательном для общественности. Из тех же, относящихся к этому времени писем императрицы видно, что она сознавала в это время, что оставление Горемыкина председателем Совета министров при всеобщем возбуждении против него — невозможно, и лишь настаивала перед государем о том, чтобы он отложил эту меру на некоторое время, дабы принять ее затем по собственному побуждению, а не по настоянию членов Совета. Думала Александра Феодоровна и о кандидатах на эту должность, причем останавливалась, правда как бы мельком, и на военном министре