Конечно, это был фортель слегка парадоксального свойства, и притом впоследствии несколько извративший правильное осуществление высочайшего указа 9 ноября 1906 г. о праве выхода из общины. Действительно, лица, осуществлявшие этот указ, руководствовались в своей работе изложенными, выработанными в земском отделе правилами, очевидно даже не подозревая, что при их составлении не предполагалось ни их точного осуществления, ни даже их превращения в закон.
Составлены они были в надежде, что при их рассмотрении местными деятелями последние в большинстве выскажутся за более решительное и быстрое разрушение общины и насаждение хотя бы подворного землевладения и не свяжут этой необходимой юридической меры, могущей быть проведенной в весьма короткий срок, со сложными и длительными работами собственно по землеустройству. Мне казалось, что нужно было лишь ввести мысль в иное, чуждое политики, экономическое русло, чтобы для всех стала понятна необходимость закрепления за крестьянами владеемой ими земли на праве личной собственности.
Для меня же при этом было очевидно, что сразу перейти от общинного владения к хуторскому крестьяне многих областей России не были в состоянии за отсутствием ряда других, необходимых для сего условий. Предположенный порядок, несомненно, перескакивал целый этап естественной эволюции крестьянского землепользования. Непосредственный переход от общинного землепользования, минуя естественный промежуточный этап личного подворного владения, конечно, трудно осуществим в сколько-нибудь широком размере. Для меня это был лишь тактический прием, при помощи которого можно было при существовавшей тогда общей конъюнктуре провести под правительственным штемпелем товар, почитавшийся за контрабандный, разрушение общины. Пользуясь этим приемом, избегалась необходимость говорить об общине по существу и возможно было, наоборот, связать воедино как общинное, так и личное подворное крестьянское землевладение, так как обе эти формы с точки зрения экономической обладают одинаковыми недостатками. Как я уже сказал, весь центр тяжести был перенесен в область сельскохозяйственную, причем переход от общинного к личному землевладению в юридическом отношении являлся лишь естественным и неизбежным последствием, а не самоцелью.
При этом по необходимости право отдельных крестьян выйти из общины с выделением в их личное владение обособленного, соответствующего причитающейся им доле общинной земли участка было ограничено определенными случаями. Оно предоставлялось отдельным крестьянам лишь при производстве общиной очередных земельных переделов, а в другое время — лишь в случае заявления о желании выйти из общины группой крестьян, если память не изменяет, не менее 20 или составляющих не менее 1/5 общего числа домохозяев данной общины.
Весьма любопытно, что совершенно однородное правило было единогласно проектировано на состоявшемся в марте 1922 г. в Москве агрономическом съезде, хотя участниками этого съезда были в подавляющем числе либо коммунисты, либо социал-демократы, причем лица не социалистического образа мысли были лишены возможности свободно или, вернее, безнаказанно их высказывать.
Подчеркну еще раз, что для меня главное, если не все, значение производившихся в описываемое время работ состояло в том, чтобы выявить основные недостатки нашего крестьянского строя и одновременно создать в виде выработанных проектов ту канву, на которой местные люди, введенные в известный круг вопросов и как бы вдвинутые в определенное русло мышления, могли бы вышить узоры, соответствующие действительному положению вещей.
В вопросе о крестьянском общественном управлении я стремился навести мысль на создание всесословной волости, причем в соответствии с этим проект сельского и волостного общественного устройства строил на таком расчете, чтобы путем незначительных введенных в него редакционных изменений он мог быть превращен в проект устройства всесословного сельского и волостного общества.
В вопросе о крестьянском землепользовании основной целью было раскрытие полной невозможности поднять крестьянское благосостояние без предварительного разрушения общины и одновременно наметить те широкие задачи по землеустройству крестьян, приступить к осуществлению которых можно только после признания за крестьянами права личной собственности на состоящие в их владении земли. В этом вопросе я опять-таки надеялся, что местные люди укажут на необходимость принять значительно более решительные меры, нежели я имел возможность внести в составлявшиеся в земском отделе проекты.
Что же касается волостной судебной реформы, а именно проектов волостного судопроизводства и судоустройства и предположенных сельских уставов о наказаниях и договорах и правил о наследовании надельными землями, то я ими интересовался в значительно меньшей степени. Не будучи ни юристом-практиком, ни даже юристом по образованию, я, естественно, не мог иметь в этом вопросе компетентного мнения. С житейской же точки зрения мне казалось, что если невозможно распространить на все население страны действие общих судебных установлений, чему, несомненно, препятствовали многие материальные причины, и прежде всего недостаток нужного количества лиц с соответственным образовательным цензом для занятия судебных должностей во всех сельских местностях — число наших волостных судов превышало 28 тысяч, а также отсутствие у казначейства достаточных денежных средств для их оплаты и, наконец, немыслимость обязать волостной крестьянский суд руководствоваться X томом Свода законов[252], то все же лучше по возможности, усовершенствовать волостное судопроизводство и судоустройство и дать волостным судьям хотя бы какие-нибудь писаные нормы права, нежели оставлять их в том первобытном положении, в котором они фактически находились[253], и предоставить им по-прежнему применять фактически в большинстве местностей и по большинству вопросов несуществующее и, во всяком случае, туманное и расплывчатое обычное право. Естественно, что при таких условиях я вообще не добивался составления совершенных во всех отношениях проектов крестьянских узаконений, тем более что я вполне сознавал, что ранее их превращения в закон они пройдут еще множество разнообразных стадий, в течение которых, по окончательном выяснении положенных в их основу принципиальных положений, возможно и должно будет их усовершенствовать. Но чему я придавал огромное значение — это спешности. Зная по опыту, как нестерпимо долго тянулось у нас прохождение всякого сколько-нибудь значительного закона, я считал нужным прежде всего считаться с элементом времени.
К сожалению, совершенно иного взгляда придерживался Стишинский. Как по присущей ему добросовестности, так и по врожденному у него отсутствию способности заглянуть сколько-нибудь вперед и предусмотреть ход событий, ему представлялось, что каждая статья проекта уже завтра превратится в закон и, во всяком случае, не подлежит ни малейшему изменению. На передачу выработанных проектов на обсуждение местных людей он смотрел как на формальность, от которой лично охотно бы отказался. Возможности изменения заложенных в проекты основных положений он, конечно, совершенно не допускал, но высказать ему мой взгляд на это я лишен был возможности. При таких условиях он невольно несколько затягивал окончание работы.
Хотя мы собирались в весьма разнообразном составе для совместной работы в течение всей зимы 1902–1903 гг. не менее трех раз в неделю, причем наши поневоле вечерние — так как день был занят текущей работой — собрания нередко затягивались далеко за полночь, все же к лету 1903 г., т. е. приблизительно через шесть месяцев от начала работ, ничего вполне закончено не было. Были разработаны отдельные части различных проектов, но между собою еще не согласованы. Работы, проведенные Шиловским и Башмаковым, были, можно сказать, в хаотическом состоянии. Объяснительные записки, в особенности постатейные объяснения, также не были еще закончены. Совершенно отсутствовала общая объяснительная записка, разъясняющая в кратких чертах основные положения выработанных проектов и дающая сжатое изложение содержащихся в них отдельных правил.
За множеством других работ ни я, ни мои сотрудники не могли всецело сосредоточиться на реформе крестьянского законодательства. Действительно, одновременно в земском отделе был разработан весьма сложный проект ликвидации сервитутных прав[254] крестьян на частновладельческих землях в девяти западных губерниях, причем для его обсуждения было созвано весьма многолюдное совещание с участием лиц из местной администрации, а равно местных землевладельцев. Одновременно разрабатывался и рассматривался в основных чертах, под председательством самого Плеве, при участии некоторых председателей губернских земских управ, проект новой постановки всего продовольственного дела. Между тем я твердо решил, что к концу 1903 г. вся работа по крестьянскому делу, в ее первой стадии, должна быть не только закончена, но технически завершена, т. е. напечатана.
Словом, я вскоре убедился, что единственный способ закончить работу в намеченный срок — это временно освободить себя и главных моих сотрудников от всяких иных занятий, что было, однако, возможно, лишь физически оторвав и себя и их от земского отдела. С этой целью я испросил у Плеве разрешение уехать недель на шесть из Петербурга к себе в имение под Тверью, захватив с собою несколько лиц, которые дадут окончательную законченность всей произведенной работе.
Плеве на это охотно согласился, и в половине июня я выбрался из Петербурга вместе с пятью лицами, а именно Зубовским, Цызыревым, Шиловским, Зноско-Боровским и Петровым. Работа в деревне у нас закипела. Весь день мы посвящали работе, а по вечерам совместно обсуждали возникшие в течение дня при производстве работы сомнения и недоразумения. При этом Зубовский приводил в окончательный вид положение о землепользовании крестьян, а также проект правил об ограничении крестьянских надельных земель, причем заканчивал объяснительные к ним записки. Шиловский и главным образом Петров заканчивали работы по волостной судебной части, а Цызырев и Зноско-Боровский работали над отделкой положения о крестьянском общественном управлении, дополненного правилами о мирских крестьянских сборах. Я, со своей стороны, просматривал всю произведенную ими работу и взял на себя составление общей ко всем работам объяснительной записки, часть которой, а именно касающаяся крестьянского общественного управления, была, впрочем, в первоначальной редакции написана Цызыревым.