– Надеюсь, ты подавишься! – закричал он. – Будь ты проклята! Кем бы ты ни была! Надеюсь, ты подавишься!!!
Стены отразили эхо его криков и заставили его испуганно замолчать. Затем пол начал наклоняться, и стул заскользил к отверстию. Стейплс бросился к ступенькам.
– Еще нет! – закричал он. – Не сегодня, Элеонора! Как-нибудь в другой раз, но не сегодня!
И затем, стоя в безопасности на лестнице, он стал свидетелем окончательного разрушения этого этажа и всего, что на нем находилось. Камни, перегородки, балки соскользнули вниз, а затем, словно удовлетворившись работой и угощением, тварь пошла вниз, вниз, вниз, и у Стейплса закружилась голова, когда он, стоя на ступеньках, заглянул в дыру, темную, глубокую, холодно-бездонную, окруженную стенами мельницы, а меж ними круглое отверстие, вырубленное в цельной скале. С одной стороны сквозь разрушенную стену пробивался небольшой ручеек воды и падал вниз крошечным водопадом. Стейплс не слышал плеска воды внизу.
Испытывая тошноту и сдерживая рвотные позывы, он поднялся по ступенькам на второй этаж, где его ждал воющий пес. Он лежал на полу, обливаясь потом и дрожа в немом страдании. Ему потребовались часы, чтобы превратиться из испуганного животного в мыслящее божество, но в конце концов он справился даже с этим, приготовил еще немного еды, согрелся и заснул.
И пока он спал, пес нёс бессонный дозор у его ног. Он проснулся на следующее утро. Дождь все еще шел, и Стейплс знал, что снег на холмах тает и скоро речка в долине превратится в бурный поток. Он задавался вопросом, не было ли все это сном, но один взгляд на пса показал ему реальность прошедшей недели. Он снова поднялся на второй этаж и приготовил завтрак. Поев, он медленно спустился по ступенькам. То есть, он двинулся было вперед, но остановился при виде дыры. Ступени уходили вниз и заканчивались широкой каменной площадкой. Оттуда еще один лестничный пролет вел к тому, что когда-то было подвалом. Эти два лестничных пролета, прилепившиеся к стенам, с одной стороны опирались на прочную каменную стену мельницы, но с внутренней стороны они были обращены к пропасти, круглой по очертаниям и кажущейся бездонной; но Стейплс знал, что дно есть, и в эту пропасть ушла тварь – и вернется снова.
В этом-то и был весь ужас! Он был так уверен, что это повторится. Если только он не сможет её остановить. Но как? Сможет ли он уничтожить тварь, способную пробурить тридцатифутовую дыру в твердой скале, осушить реку и переварить жернова, как горсть пилюль?
В одном он был уверен – он ничего не сможет достичь, не узнав о ней побольше. Чтобы узнать побольше, нужно было наблюдать. Он решил проделать дыру в полу. Тогда он смог бы увидеть эту тварь, когда она появится. Он проклинал себя за это, но был уверен, что она появится.
Так и случилось. Он лежал на полу, заглядывая в отверстие, пропиленное им в досках, и увидел, как она приближается, но сначала услышал её. Это был звук, полный скрежета, яростного скрежета камня о камень – но нет! Этого не могло быть, потому что тварь была живой. Могла ли она быть камнем и при этом двигаться, перемалывать всё вокруг, есть и пить? Затем он увидел, как она появляется в подвале и, наконец, вырастает до уровня первого этажа, и тогда он увидел её голову и морду.
Морда была направлена на него, и Стейплс порадовался, что дыра в полу была такой маленькой. Половину пространства в центре занимал рот, добрых пятнадцать футов в диаметре, по бокам он был пепельно-серым и дрожащим. Зубов не было.
Это усиливало ужас: рот без зубов, без каких-либо видимых приспособлений для жевания, и все же Стейплса бросило в дрожь, когда он подумал о том, что попало в этот рот, провалилось в него, глубоко в его недра, и исчезло там. Круглый выступ губ, казалось, был сделан из стальных чешуек, начисто вымытых водой из лотка.
По обе стороны от этого гигантского рта располагались глаза, лишенные век, бровей и жалости. Они были слегка вдавлены в голову, чтобы тварь могла вгрызаться в камень, не причиняя им вреда. Стейплс попытался оценить их размеры, но все, что ему удалось сделать, так это избегать их зловещего взгляда. Затем, пока он разглядывал тварь, рот закрылся, а голова начала описывать полукруглые движения, на столько-то градусов вправо, на столько-то градусов влево и вверх, и вверх, и, наконец, верхняя часть головы коснулась нижней части доски, на которой лежал Стейплс, а затем – Хрррррр-Хрррррр – и он понял, что началось разрушение второго этажа. Сейчас он не мог видеть её так же хорошо, как раньше, но ему показалось, что после некоторого периода перемалывания тварь открыла пасть и проглотила обломки. Он оглядел комнату. Здесь он готовил еду и стирал, а также хранил запас дров для печи на зиму. Ему в голову пришла одна мысль.
Лихорадочно работая, он выдвинул печь на середину комнаты, прямо к отверстию, проделанному им в полу. Затем развел в ней огонь, обильно полив его керосином. Вскоре печь раскалилась докрасна. Открыв дверцу, он набил печь дубовыми поленьями и побежал к лестнице. Он успел как раз вовремя. Пол, пробитый насквозь, исчез в пасти твари, а вместе с ним и раскаленная печь. Стейплс радостно завопил:
– На этот раз тебе горячая пилюля, горячая пилюля!
Если пилюля что-то и сделала, то только усилила желание твари разрушать, потому что она продолжала своё занятие до тех пор, пока не проделала дыру в этом полу, равную по размеру дырам в этажах под ним. Стейплс видел, как его еда, мебель, реликвии предков исчезали в том же отверстии, в котором исчезли механизмы и принадлежности мельницы.
На верхнем этаже завыл пёс.
Стейплс медленно поднялся на верхний этаж и присоединился к псу, переставшему выть и начавшему беспокойно скулить. На этом этаже тоже была плита, но не было еды. Для Стейплса это не имело никакого значения: по какой-то причине он больше не испытывал голода; казалось, это теперь не имело для него никакого значения – казалось, ничто больше не имело значения. Тем не менее, у него было оружие и более пятидесяти патронов, и он знал, что в конце концов даже такая тварь, как эта, должна отреагировать на пули, попавшие ей в глазные яблоки – просто знал, что ничто не сможет противостоять им.
Он зажег лампу и принялся расхаживать по комнате в холодном, отрешенном состоянии. Он твердо решил для себя одну вещь. Он повторял это про себя снова и снова:
– Это мой дом. Он был домом моей семьи на протяжении двухсот лет. Ни дьявол, ни зверь, ни червь не заставят меня покинуть это место.
Он повторял эти слова снова и снова. Он чувствовал, что если будет повторять их достаточно долго, то сам поверит в это, а если он сможет в это поверить, то, возможно, заставит поверить в это и червя. Теперь он знал, что это был червь, такой же, как ночные ползуны, которых он так часто использовал в качестве приманки, только гораздо крупнее. Да, это был он. Червь, похожий на ночного ползуна, только гораздо крупнее, на самом деле во много раз гораздо крупнее. Это заставило его рассмеяться – он подумал, насколько этот червь крупнее тех, что он использовал для ловли рыбы. Всю ночь он ходил по комнате, жёг лампу и твердил:
– Это мой дом. Ни один червяк не заставит меня покинуть это место!
Несколько раз он спускался по ступенькам, всего по нескольким из них, потому как остальное было заполнено головой, закрытый рот которой находился в нескольких футах от крыши. При свете, падавшем из люка, Стейплс смог разглядеть левый глаз. Это был прекрасное яблочко мишени для его винтовки, и он был всего в нескольких футах от него. Он не мог промахнуться. Полный решимости максимально использовать свой последний шанс прогнать врага, он решил спрыгнуть на тварь, подойти к глазу и приставить ствол винтовки к глазу, прежде чем выстрелить. Если первый выстрел окажется удачным, он сможет вернуться на крышу и использовать остальные патроны. Он знал, что здесь есть некоторая опасность, но это была его последняя надежда. В конце концов, он знал, что когда дело доходит до мозгов, он – человек, а эта тварь – всего лишь червяк. Он наступил на голову. Конечно, никакие ощущения не могли проникнуть сквозь такие массивные чешуи. Он даже подпрыгнул. Тем временем глаз продолжал смотреть в крышу. Если червь и заметил человека, то не выказывал никаких признаков, не давал никаких свидетельств. Стейплс сделал вид, что нажимает на курок, а затем с разбегу кинулся к люку. Это было легко. Он сделал это еще раз, и еще. Потом он присел в дверном проёме и задумался.
Внезапно он понял, что все это значит. Двести лет назад его предки начали молоть зерно на мельнице. Более ста пятидесяти лет мельница работала непрерывно, часто и днем, и ночью. Вибрации передавались вниз через твердую породу. Находясь в сотнях футов под землей, червь услышал их или почувствовал, и подумал, что это другой червь. Он начал двигаться в направлении шума. На это ушло двести лет, но он выполнил свою задачу, он нашел место, где должен был находиться его партнер. В течение двухсот лет он медленно прокладывал себе путь сквозь первозданную скалу. Почему его должна волновать мельница и то, что в ней находится? Тогда Стейплс понял, что мельница была всего лишь незначительным событием в его жизни. Вполне вероятно, что он даже не подозревал о её существовании – вода, жернова, раскаленная докрасна печь ничего не значили – они воспринимались как часть работы. Была только одна вещь, действительно интересовавшая червя, одна идея, проникшая в его сознание и остававшаяся там на протяжении двух столетий – найти себе пару. Глаз смотрел вверх.
Стейплс, в конце концов, растерял мужество и решил выстрелить, сидя в дверном проёме. Тщательно прицелившись, он нажал на спусковой крючок. Затем он внимательно посмотрел, силясь увидеть нанесённые повреждения. Их не было. Либо пуля попала в глаз, и отверстие тут же затянулось, либо пуля отлетела в сторону. Он принялся стрелять снова и снова.
Затем рот открылся – широко – еще шире – пока под Стейплсом не осталось ничего, кроме зияющей пустоты тьмы.