Я посмотрел на Карла.
- Ты действительно думаешь, что обогреватель повредит ему?
- Это стоит попробовать. Пули, конечно, мало что сделают.
- Ну, тогда прибей эту штуку и вытащи меня отсюда к чертовой матери.
Он мрачно кивнул и подошел к краю лестницы.
- Сделай глубокий вдох, ты, большой уродливый ублюдок, потому что следующий будет горячим!
Бегемот зашипел в ответ.
- Не промахнись, - кашлянул я.
- Ты когда-нибудь видел, чтобы я промахивался?
- Много раз.
Он хихикнул, а потом мы оба рассмеялись. Мне было больно это делать, но ничего не поделаешь.
- Ты хороший человек, Тедди Гарнетт.
- Ты тоже, Карл Ситон. Ты тоже.
- Бомбы прочь!
Карл повернулся к лестнице, поднял керосиновый обогреватель до уровня груди, а затем швырнул его вниз по лестнице, как раз в тот момент, когда дом сотряс еще один толчок. Он потерял равновесие и схватился за дверную раму, но прихватки на его руках соскользнули с дерева. Карл покачнулся на краю, а затем, быстро и испуганно вскрикнув, исчез.
Все произошло так быстро.
В одно мгновение он был там. А в следующее мгновение исчез, рухнув вниз вслед за керосиновым обогревателем.
Он даже не закричал.
- Карл? Карл!
Я вскарабкался на край лестницы, не обращая внимания на боль в теле. Не было никаких признаков обогревателя. Или Карла. И рот Бегемота был закрыт, он глотал. Все его тело задрожало.
Карл исчез. Мой лучший друг во всем мире, мой единственный друг, оставшийся в этом мире, ушел. Он не умер дома в своей постели, в окружении близких и друзей, или мирно во сне, или даже в далеком госпитале для ветеранов. Он умер в желудке этого существа.
Я закрыл глаза.
А потом червь повернулся.
И закричал...
Пули, возможно, и не причинили ему вреда, но раскаленный керосиновый обогреватель, опрокинутый ему в глотку, чертовски точно сделал больно. Порыв воздуха, вырвавшийся из глотки монстра, ударил в меня с такой силой, что взъерошил мои мокрые волосы, а затем пронесся по остаткам кухни. У меня заложило уши от неожиданной силы этого звука. В воздухе запахло рыбой, аммиаком и горящей плотью, и я слышал, как шипит горло существа. Бегемот снова завопил, его вырвало, когда горящий керосин загорелся глубоко в его недрах. Тело червя изогнулось, сотрясаемое сотрясающими землю конвульсиями, когда он отступил обратно в туннель, оставив на своем месте пустую, зияющую дыру. Куски бетона и грязи потекли в пустое пространство.
Затем в доме воцарилась тишина. Я слышал, как тикают часы в гостиной (удивительно, но они выдержали тряску), и дождь, льющийся через поврежденную крышу и стучащий по плиткам и сломанной мебели.
Я обхватил себя руками, дрожа от холодного, влажного воздуха, и мне захотелось умереть.
Следующий звук было невозможно описать, и я просто не могу отдать ему должное. Далеко внизу прогремела мощная, сотрясающая отрыжка. За этим последовал шум, когда темная вода хлынула по туннелю и залила то, что осталось от моего подвала. От него несло кислой, испорченной вонью, от которой у меня свело живот. Я подавился и отвернул лицо. Черная жидкость промчалась на полпути вверх по лестнице, прежде чем замедлиться, и когда я оглянулся, меня снова стошнило, и меня вырвало кровью. В этом пищеварительном рагу плавали какие-то предметы: наполовину съеденная туша оленя, задние конечности черного медведя, автомобильная шина и номерной знак, бутылки из-под газировки, строительные бревна, каменная кладка и кирпичи, останки скелета человеческой руки и пластиковый мусорный бак.
И керосиновый обогреватель.
И Карл.
Затем начали всплывать кусочки самого червя: разорванные, почерневшие куски бледной, жирной плоти.
И еще больше Карла. Его голова качнулась в супе, и я заметил отметину от присоски на его щеке – точно такую же, какую Кевин нашел у своего друга Джимми.
Я прислонился спиной к стене и толкнул дверь в ее кривую раму. Она не закрылась до конца, и я слабо колотил по ней, чувствуя себя слабым, старым, маленьким и испуганным. Я слышал, как внизу бурлит вода, не останавливаясь.
Совсем как дождь.
Потом я закрыл глаза и перестал слушать.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Это было прошлой ночью. Теперь снова поздний вечер, или, по крайней мере, то, что в наши дни считается днем; эта тусклая серая дымка. Я писал всю ночь напролет и все утро, втискивая слова в эту маленькую записную книжку в спиральном переплете. Моя сломанная нога раздулась, как воздушный шарик, и на самом деле она больше даже не похожа на ногу. Несколько минут назад я расстегнул штаны, и то, что я увидел, вызвало у меня тошноту. Кожа на моем бедре стала блестящая, жирная и натянутая, как оболочка от сосиски. Как я уже говорил ранее, я ничего не чувствую ниже талии, и это благословение.
Я все время говорю, что больше не буду смотреть туда, но потом я смотрю. Болезненное любопытство, я думаю.
По крайней мере, на мне еще не растет белый пушок. Конечно, может быть, на данный момент это было бы благословением. Я все еще не знаю, что это такое и как это работает, но, возможно, это было бы быстрее, чем лежать здесь и страдать.
Я умираю. Или скоро умру, если не явится помощь. Мне нужно чудо, но в наши дни его, похоже, не хватает.
Я умру дома – в холоде, сырости и одиночестве. Не в постели и не в окружении друзей и семьи, а лежа на полу в луже воды. Один. Не так, как я себе это представлял.
Но я закончил это, и это все, что имеет значение. Я покончил со своей историей, со своим послужным списком. Моя история. Не знаю, имеет это значение или нет. Кто остался, чтобы найти ее? И все же она здесь. Я положу ее в безопасное место. Где-нибудь в сухом месте. И может быть, только может быть, кто-нибудь найдет это, прочтет и узнает, что я когда-то жил. Они узнают о Тедди Гарнетте и о том, что он видел, что он чувствовал и думал, и что он был за человек. Это единственный вид бессмертия, которым мы обладаем здесь, внизу; мы продолжаем жить в воспоминаниях тех, кто придет после. Другой вид вечной жизни, той, которой наслаждается моя Роуз, существует на другой стороне и недостижим для тех, кто остался позади – тех, кто остался в живых. Мы не сможем наслаждаться этим, пока не умрем.
С большим усилием и терпением, после нескольких приступов почти полного обморока от боли, мне все-таки удалось дотащиться до кухонной двери, чтобы выглянуть наружу. Навес для машины все еще был покрыт извивающимися телами, но нападение Бегемота на дом оставило цемент снаружи потрескавшимся и разбитым. Стол для пикника был опрокинут, а мой "Таурус" превратился в смятую громаду из стали и стекловолокна.
Грузовик Карла лежал на пассажирской стороне, а из окна со стороны водителя торчал толстый конец земляного червя размером с каноэ. Хвост вилял вверх-вниз, как будто махал мне.
Я помахал в ответ. А потом я рассмеялся. Либо смейся, либо плачь.
Моего грузовика больше нет, так что я думаю, что Кевин и Сара благополучно уехали. Все, что осталось, это два следа от шин, полных расплющенных червей. Пока я наблюдал, колеи снова заполнились дождевой водой и ночными ползунами.
Я продолжаю прислушиваться, надеясь услышать звук двигателя грузовика, едущего по дорожке, молясь о звуке шин, хрустящих по мокрому гравию. Но все, что я слышу, это дождь.
Где они могут быть?
По моим расчетам, Саре и Кевину потребовался бы час, чтобы добраться до Лысого холма, или, может быть, полтора часа, в зависимости от дорожных условий. Если только дорога не была полностью размыта или покрыта поваленными деревьями. Но если бы это было так, они бы развернулись и вернулись, не так ли?
Конечно, они бы так и сделали. Кевин и Сара были хорошими ребятами. Они не бросили бы нас. Они бы не оставили здесь умирать двух стариков вроде нас с Карлом. Не сейчас. Они знали, что я ранен. Очень сильно. Они бы не бросили меня здесь просто так. Они вернутся. Если бы мы с Карлом не появились до рассвета, они бы пришли за нами.
А это значит, что с ними что-то должно было случиться.
Может быть, они попали в оползень, или, может быть, съехали с дороги, или что-то в этом роде. У моего грузовика довольно хорошая система полного привода, но знали ли Кевин и Сара, как ею управлять? В конце концов, они были горожанами. Может быть, они застряли где-то там, и у грузовика сломана ось.
Или, может быть, их достали черви. Мне неприятно рассматривать такую возможность, но я был бы дураком, если бы не сделал этого. Есть ли еще такие, которые там, в горах, роются в земле? Кроме того, что был в грузовике Карла, я не видел ни одного большого червя. Может быть, они погнались за Кевином и Сарой. Или, может быть, Бегемот отпугнул их.
Или же черви что-то замышляют. Кое-что, в чем я еще не разобрался.
Может быть, они просто ждут, когда я засну.
Дом продолжает сползать вниз, скрипя и содрогаясь каждые несколько минут. Каждый раз, когда он раскачивается, я чувствую себя капитаном Ахавом, цепляющимся за мачту моего корабля. Но вместо белого кита я сражался с белым червем.
Если мне придется – если дом начнет полностью проваливаться – я смогу выкатиться на то, что осталось от навеса для машины. Но я буду ждать до самого последнего момента, прежде чем сделаю это. Я не хочу лежать среди этих червей.
Мне страшно.
Я боюсь того, что они могут мне сказать. Заползут ли они мне в уши и проникнут ли в мой мозг, нашептывая мне свои секреты так же, как они это сделали с Эрлом? Что они скажут? Расскажут ли они мне о своих легендах? Скажут ли они мне, что находится в центре земли, в сердце лабиринта?
Будут ли они проповедовать мне о своих богах – дождевых червях?
Вода уже начинает просачиваться из-под двери подвала, и она все еще льется через отверстия в крыше. На полу около шести дюймов, и она продолжает подниматься. Не потребуется много времени, чтобы дом полностью затопило.
Моя нижняя половина мокрая, но я не собираюсь смотреть. В любом случае, я все равно не чувствую влагу, так почему это имеет значение?