— Оригинал этого и прочих документов выкрадывать из энкаведешной канцелярии рискованно. К тому же, лейтенант, если ты не веришь прочитанному в копии, навряд ли поверишь и такому приказу, который я назову оригиналом. Ты говоришь — это подделка, фальшивка, потому что на самом деле мы, УПА, хотим всеми способами скомпрометировать милую твоему сердцу советскую власть. Поэтому предлагаю тебе договор…
— Я не договариваюсь с бандитами! — вырвалось у меня.
Червоный послушно поднял руки на уровень плеч ладонями вперед.
— Конечно, лейтенант, разумеется! Никаких договоренностей, никто тебя не вербует, нигде не нужно подписываться кровью. Скажу иначе: я даю тебе возможность убедиться в том, что действительно существуют спецгруппы МГБ, которые под видом воинов УПА и от их имени терроризируют и убивают местное население. Взамен от тебя не требуется ничего.
— Можешь не стараться! — Теперь пришла моя очередь иронически усмехаться, потому что я наконец почувствовал уверенность в себе. — Участкового Задуру повесили и бросили в колодец твои люди, Червоный. У меня есть доказательства, так что подотрись своими бумажками.
— Даже так? — Он обошел стул и приблизился ко мне вплотную: — Ты можешь это доказать?
— Когда убивали Васю Задуру, твои бойцы были в Ямках. Они приходили к вдове Килине, сам видел. И слышал, как они говорили о тебе, называли твое имя. Называли они друг друга Мирон и Лютый. Теперь скажи, что среди твоих людей таких нет.
Червоный не спешил с ответом. Сделал несколько шагов к выходу, прокашлялся, крикнул громко:
— Друг Лютый!
— Да, друг Остап! — послышалось сверху.
— А иди-ка сюда!
— Слушаю, друг командир!
Через мгновение в бункер спустился тот, кого называли Лютым, — тот самый усач, который привел меня сюда. Подойдя, вопросительно глянул на Червоного. А тот кивнул в мою сторону.
— Вот, лейтенант спрашивает, не тебя ли он видел у вдовы Килины той ночью, когда в Ямках убили участкового.
— Были мы в Ямках, — подтвердил Лютый. — Вдова должна была нам отдать выстиранное белье. Но, по слухам, у нее ночевали два офицера. А когда мы с Мироном все же пришли, Килина сказала: те куда-то сбежали ночью.
— Откуда вы пришли? — вырвалось у меня.
— Из леса, — все так же спокойно ответил Лютый. — Вот с той стороны, где мы тебя сегодня встретили.
Даже после этого я не сдался. Хотя теперь, вопреки моей воле, все словно бы становилось на свои места — вот она, отмеченная мною еще тогда странная разница во времени между нападением на дом Задуры и появлением бандеровцев во дворе Килины. Так и вертелось в голове: участкового убили другие бандиты, они пришли с противоположной стороны села, Задура жил довольно далеко от Килины… Словно прочитав мои мысли, Червоный сказал:
— Друг Михаил, в этих краях меня никто не знает в лицо. Зато благодаря агентуре МГБ, которая работает очень хорошо, москалям достоверно известно, что именно моя группа действует в Олыцком районе. Поэтому убийцы и насильники называют себя боевкой Червоного. Доказать, что это не так, могу только я сам, — он вздохнул. — УПА не воюет с регулярной армией. Мы не трогаем гражданское население. Здесь работает много гражданских, которых перевозят из России и Белоруссии. Но они не представляют для нас угрозы, и это, лейтенант, касается одинаково учителей, инженеров, агрономов, врачей, хоть москали они, хоть евреи, хоть кто. Наш главный враг — советские внутренние войска и военные подразделения МГБ, а также оккупационная администрация и все, кто ей служит. Только вот предыдущий ямковский участковый — местный, лейтенант. Он служил чужой власти, но не причинял людям зла, поэтому и продержался так долго. — Червоный взглянул на Лютого, тот молча кивнул, соглашаясь с командиром. — Нам невыгодно карать представителей местного населения, чтобы не настраивать людей против подполья. Значит, лейтенант, убийство Задуры, надругательство над его женой и уничтожение русской учительницы — дело рук твоей специальной группы, на которую мы охотимся с начала августа. Будешь дальше упираться и не верить?
— Долго же вы их ловите, — сказал я, чтобы только не молчать.
— Потому что нас, лейтенант, тоже гоняют, — спокойно, словно даже рапортуя, объяснил Червоный. — К тому же ликвидация такой группы — важное, но не основное наше задание. Людей депортируют, вывозят далеко от родных мест, тасуют, как колоду карт. Нужно этому препятствовать. Подготовка каждой такой операции требует времени… Ну, долго объяснять. И главное, друг Михаил, — спецгруппы перенимают нашу тактику. Мы неуловимы для них, они — для нас.
— Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
Вопрос вырвался искренне. Я действительно не собирался верить бандеровскому командиру. Хотя все же червячок сомнения грыз: для чего Червоному, человеку с биографией, большим боевым опытом и определенной репутацией в своих кругах, устраивать такой спектакль для обычного сельского участкового, который появился тут пару недель назад? Апеллировал к тому, что я украинец… Вербует? В таких играх я не мастак, но если все-таки вербует, то с какой целью? Какая польза УПА от лейтенанта, у которого здесь, на Волыни, никаких связей, кроме начальника Олыцкой районной милиции? Правда, если они склонят на свою сторону десяток таких, как я, только в одном районе…
— Ничего я от тебя не хочу. — В голосе Червоного слышались нотки усталости. — Встретились. Поговорили. Я сказал, ты выслушал. Не услышал сказанного — так уж и будет, когда-нибудь сам поймешь. Пока мы не враги, лейтенант.
— Ты за меня не расписывайся.
— Так ты мне враг? — поднял брови командир бандеровцев, глянул на Лютого, но тот равнодушно пожал плечами. — Пусть так, я в друзья тоже не набиваюсь. Разойдемся, как встретились. Одна просьба к тебе, Середа… Выполни служебную обязанность, ладно?
— То есть? — Я подумал, что он, похоже, пытался окончательно меня запутать.
— Доведи до сведения своего руководства: население села Ямки не настроено против бандеровцев. Даже после того, как они убили участкового, поглумились над его женой и замучили учительницу. Это, между прочим, правда: с Задурой, считай, полсела не здоровалось, ну а девушка — москалиха, учила детей стихам про Сталина. Считай, получил от меня оперативные данные. Вот такие настроения по селу, лейтенант, не вру, ей-богу, не вру.
Я быстро сложил в голове два и два. Ладно, вполне можно предположить: акция против Васи Задуры и его семьи проведена другой бандеровской группой, МГБ тут не при чем, показанные мне документы — фальшивка, а Червоный действительно выполняет задание своей службы безопасности, чтобы реабилитироваться в глазах народа. То есть существует в стане врага некоторая несогласованность действий, поскольку правая рука не знает, кого убивают левой. И если я доложу, например, Калязину, что здешних людей эти акты не напугали и не настроили против УПА, ввиду аргументов Червоного это, как ни крути, будет правдой. Поскольку обычные люди, которые никаким боком не служат советской власти или работают на нее по принуждению, действительно могут не боятся оуновского гнева…
Да, здесь нужно работать и работать. Вот только какая польза от этого Червоному? Человек дважды бежал из плена, десять лет на нелегальном положении, особо опасный для власти преступник — он без выгоды для себя и своего дела мизинцем, наверное, не шевельнет. Таким образом, по неизвестным мне причинам ему выгодно, чтобы я именно так доложил начальству… С другой стороны, узнают ли в районной и областной управах НКВД что-то новое о действительном состоянии дел в селах? Навряд ли. Так каким образом я подыграю Червоному? Оказывается, никаким.
Наверное, даже при тусклом освещении бункера на моем лице читались все сомнения, которые меня в тот момент охватили. Потому что Червоный снова улыбнулся, теперь уже шире, показав ровные белые зубы, и сказал:
— Михаил, ты же так или иначе не смолчишь об этой нашей встрече. Распиши ее хорошо. Надави на то, что бандеровцы тебе угрожали. Обещали и дальше убивать только активистов, москалей, советских прислужников, а простых людей не трогать. Пусть, наконец, охрану тебе сюда пришлют.
— А этого не будет! — мне вдруг показалось, что я понял замысел бандеровского командира, поэтому поспешил в этом признаться: — Хочешь — стреляй прямо тут, а солдат на помощь и для защиты я требовать не собираюсь! Это же ваша тактика, знаю: нападать на небольшие подразделения, уничтожать и снова прятаться в лесах!
— Тогда не вызывай сюда НКВД! — легко согласился он. — Но информацию от меня своему начальству все же донеси. Так прямо и скажи: взводный УПА Остап просил передать, что мирное население трогать не будет. Годится?
Мне надоело толочь воду в ступе, поэтому я решил лучше промолчать. Такое мое поведение Червоного, кажется, вполне устроило.
— Друг Лютый, проводите гостя, — обратился он к усачу. Тот зачем-то взял свой автомат наперевес, кивнул мне в сторону выхода.
Червоный подал руку, прощаясь. Только я уже освоился и не захотел повторять свою ошибку: руку не пожал. Не знал еще тогда: очень скоро увижу Данилу Червоного во второй раз — и в последний.
15
Теперь перехожу к тому, ради чего начал этот разговор и в чем хотел… Не знаю, как правильно сказать: признаться, покаяться…
Нет, наверное, «покаяться» тут не годится. Даже теперь, через тридцать с гаком лет, совершенно не жалею о том, что случилось в волынском селе Ямки той ночью, в начале октября. Если же говорить о признании — так ты же не судья, не прокурор, чтобы я в чем-то тебе сознавался. Вряд ли ты захочешь быть моим адвокатом. Но также мне кажется — ты не побежишь после нашего разговора, как говорится, куда надо.
После беседы с Червоным, цели которой, если говорить совсем уж откровенно, я до конца тогда не понял, меня провели назад на окраину леса. Назад вели, тоже завязав глаза. Но даже если бы вели вот так, без повязки, я все равно не смог бы зафиксировать дорогу. В этих лесах совсем не ориентируюсь, да и не лесной я человек — несколько лет баранку крутил, так что мне на шоссейках как-то привычнее. Доведя до места, Лютый сорвал повязку и вернул мне оружие. Молча. И троица моих проводников растворилась в ночи.