Тогда он еще раз врезал по двери ногой, почти без разбега. Дверь приоткрылась сантиметров на пять, но снова со стуком захлопнулась.
– Ничо так!.. Там будто мешки навалены, – отдуваясь, сказал Нича. – Замок не держит уже, а она не хочет…
– Сейчас захочет, – усмехнулся Виктор, подошел к двери, отжал ее плечом и вставил в образовавшуюся щель лом. – Против лома нет приема!
Он всем своим весом налег на второй конец полутораметрового рычага. Дверь снова чуть-чуть приоткрылась, но распахиваться не желала. Затрещало ломающееся дерево. Лом вывалился из щели, и Витя чуть не упал.
Тогда Нича снова взял в руки топор. Мотнул головой Виктору – отойди, мол, – и прищурился на дверь.
– Ну, не хочешь по-хорошему…
Он размахнулся и начал рубить дверь. Топор с сочным чмяком входил в тонкое дерево. Полетели клочья дерматина и щепки. Вскоре ему удалось прорубить в двери отверстие, достаточное, чтобы просунуть в него руку. Нича сначала заглянул в дырку, но ничего не увидел – за дверью была темнота. Тогда он осторожно поднес к дыре руку. Ладонь сразу на что-то наткнулась. Это что-то было упругим, словно резина. Не темнота – а черная резина! Ему удалось продавить ее совсем ненамного.
Нича вновь стал орудовать топором, расширяя отверстие в двери. Странно, но через дыру, в которую можно было теперь просунуть голову, темнота за дверью не казалась чем-то материальным и плотным. Если бы это и впрямь была резина, она не выглядела бы такой непроницаемо черной – была бы видна хоть какая-то структура, ее поверхность так или иначе отсвечивала хотя бы немного.
Нича снова коснулся ее рукой. Ладонь ощутила все то же упругое сопротивление.
– Сейчас я тебя!.. – сказал Нича, схватился двумя руками за топор, размахнулся и что есть силы двинул им прямо в прорубленную дыру.
Последнее, что он увидел, был обух стремительно летящего в лицо топора. Затем темнота разом выплеснулась из-за двери и проглотила его целиком.
7
Утром Геннадий Николаевич позвонил Зое. От имени себя и жены официально пригласил ее в гости. Даже, пожалуй, чересчур официально. Но рядом стояла супруга, и он не решился говорить при ней с посторонней женщиной панибратски.
– А что случилось? – испуганно спросила Зоя.
– Ничего не случилось. Разве в гости приглашают, когда что-то случается?
– Но ты так говоришь… странно…
– Да нет, все хард-рок, – сказал Бессонов и, опомнившись, быстро добавил: – В смысле, нормально. У меня.
– А у кого ненормально? – судя по голосу, совсем испугалась Зоя Ивановна.
– Дык… это… – окончательно запутался Геннадий Николаевич, не зная, что теперь и сказать. Если бы не стояла рядом другая Зоя, которая, слушая его странные реплики, тоже начала нервничать, он бы, конечно, сказал сейчас Кокошечке что-нибудь успокоительно-бодрое, но при жене язык сразу отнимался, стоило подумать о чем-либо подобном.
– Гена, не тяни! – заплакала несчастная женщина. – Говори как есть!.. Ты узнал что-то про Соню? Но ведь она жива, я чувствую! Да?!.
– Тьфу ты! – не выдержал Бессонов. Его нерешительность мгновенно улетучилась. – Ты что, Зойка, сдурела? Конечно, жива твоя Соня! И Нича жив. Ты ведь сама мне вчера сказала! А я тебя на пироги зову просто. Жена пирогов напекла и тебя их есть приглашает.
– Пироги?.. Меня?.. – перестала всхлипывать Зоя Ивановна.
– Тебя, тебя, – улыбнулся Геннадий Николаевич. – Ну и меня тоже, конечно. Приходи, заодно и о нашем деле поговорим.
– Значит, все-таки есть новости?..
– Ну, так… Новости не новости, а кое-какие соображения имеются. Давай уж вместе покумекаем, коль мы опять с тобой в одной лодке оказались.
– Не считая собаки, – вздохнула стоявшая рядом жена.
Зоя пришла быстро – наверняка ей обрыдло тревожное одиночество. Бессонову трудно было и представить себе, что бы он стал делать, не будь рядом с ним супруги. Недаром говорят, что женщины переносят боль легче. Наверное, и горе – тоже. Впрочем, оно приносит с собой такую боль, что физическая по сравнению с ней – всего лишь щекотка.
Зоя была встревожена, но держалась хорошо. Конечно, ее сдерживало еще и присутствие тезки – Зои Валерьевны. Женщины обменялись настороженными взглядами, и Бессонов поспешил их представить друг другу. А потом пригласил Зою в комнату.
Она зашла – и взгляд ее сразу упал на «садочек» Зои Валерьевны. Гостья восторженно ахнула и бросилась к подоконнику. Следом за ней поспешила хозяйка, и теперь до Геннадия Николаевича доносилось от окна радостное кудахтанье про кактусы, белопероне и прочие розы с бегониями.
Бессонов довольно хмыкнул: вот и нашли общий язык его Зойки! Очень удачный психологический ход получился – не надо и голову ломать, как их между собой подружить. Чтобы не мешать женщинам, не спугнуть нечаянно эту идиллию, он на цыпочках вышел из комнаты. Тихонечко прикрыл за собой дверь и отправился на кухню – заваривать чай.
Пирожки, испеченные супругой, стояли на столе в большой кастрюле, завернутой в полотенце. Бессонов приподнял его край и втянул в себя теплый, ароматный воздух. Аж слюнки потекли! Очень любил он Зоину стряпню, а пироги получались у нее особенно удачно. Больше всего он предпочитал с луком и яйцом. Или с брусникой… Да и капустники – тоже хороши!..
Чтобы не захлебнуться слюной, он опустил полотенце на место и даже подоткнул его край.
Ну, скоро они там?.. Так ведь и до греха недалеко – вот не выдержит, слопает все, будут потом знать!
Впрочем, он, конечно, лукавил. И готов был ждать подругу с женой сколько угодно. Лишь бы они подружились! Лишь бы не пришлось говорить в их присутствии с оглядкой – как бы чего не ляпнуть; лишь бы не чувствовать неловкость и глупую вину сразу перед обеими; лишь бы не оказаться посторонним в своем собственном доме. Знал за собой Бессонов эту дурацкую черту – чрезмерную, воистину ненормальную мнительность. Знал, а ничего поделать не мог, как ни пытался. И сегодня с самого утра накручивал себя: и как же оно все пройдет, как две Зои встретятся, как себя поведут?.. А как ему себя вести? А что жена подумает, если он Кокошечке улыбнется? А что подумает та, если он с ней букой себя держать станет? Сплошной хард-рок, короче говоря.
После звонка Зое он окончательно извелся, хорошо, что она быстро пришла. И как замечательно, что главная проблема, похоже, решена!..
– Эй! Ты чего это тут делаешь без нас?! – раздался над ухом возглас жены.
Бессонов подпрыгнул и чуть не подавился пирожком. Он изумленно уставился на жалкий остаток луковика, непонятно что делающий в его руке…
К счастью, он успел съесть всего один пирожок. Ну, может быть, два. Так что гостья имела возможность познакомиться с кулинарными способностями Зои Валерьевны. Да и сам Геннадий Николаевич, смущаясь поначалу своей оплошности, в конце концов разошелся и смолотил в итоге не меньше десяти пирожков. Причем, как обычно бывает, последний оказался лишним – вместо приятной сытости Бессонов почувствовал тяжесть в желудке и отупение в мозгу. Он даже перестал воспринимать, о чем беседуют Зои, их разговор стал для него убаюкивающим фоном. Геннадия Николаевича сморило.
Но подремать ему, конечно, не дали. Заметив, что единственный в компании мужчина выпал из беседы, его быстро растолкали. Зоя Валерьевна предложила перейти в комнату. Не для того, разумеется, чтобы он удобно прилег там на диванчике, а чтобы продолжить разговор. Но уже не о цветах, общих знакомых и ассортименте городских магазинов, а тот самый, ради которого они в первую очередь и собрались.
Вспомнив о деле, Бессонов сразу очухался. И разозлился на себя, как он вообще мог об этом забыть!.. Как ему, оказывается, мало нужно, чтобы тревога о сыне отошла на второй план, – всего лишь налопаться пирогов! Стыдно…
Прошли в комнату. Бессонов сел на диван рядом с супругой, Зое предложил кресло, стоявшее сбоку, возле журнального столика, – так они оба могли видеть гостью. Стоило покинуть кухню, как благодушное, расслабленное состояние оставило всех. Лица жены и подруги стали сосредоточенными и напряженными. И та, и другая молчали, глядя на него. Нужно было решить, с чего начинать.
Геннадий Николаевич кхекнул, прочистив горло, и решил для начала снять напряжение.
– Ну, что? Как я погляжу, мне можно желание загадывать – меж двух Зой сижу!
Дамы и впрямь заулыбались, но глаза их остались серьезными.
– А загадай, Гена, – сказала вдруг жена, – хуже не будет.
Гостья, спрятав улыбку, кивнула. И он загадал. Понятно, что именно.
А потом стал рассказывать Зое о случаях, произошедших вчера в мире, которые показались им с женой странными. Гостья внимательно слушала, то округляя глаза, то покачивая головой. Видно было, что происшествия ее тоже заинтересовали. Но когда Бессонов спросил, может ли она определить, связаны ли какие-нибудь из этих случаев с их делом, Зоя Ивановна поджала губы и, помолчав с полминуты, растерянно глянула на него:
– Даже не знаю, что и сказать… Можно погадать на картах, но я не уверена в результате.
– Но ты ведь гадала о Соне с Ничей – и сказала, что точно знаешь, что они живы!
– Так ведь Соня – моя дочь! У нас с ней крепкая связь. Я и без карт чувствую, когда она в беде, когда ей плохо. А когда гадала о вашем сыне, ты был рядом, а у тебя – с ним такая же связь. Даже если ты ее не чувствуешь так уж явно, она все равно есть. Но все эти места, о которых ты рассказал, они мне совершенно чужие. Нигде из них я не была. Так что…
– Я был! – встрепенулся Бессонов. – На Черном море. Мы вместе с Зоей и Колькой ездили раз пять. – Он посмотрел на супругу, и та закивала:
– Мы даже в том самом месте были, которое вчера в новостях показали. Коля там еще рапана поймал, помнишь? Вот этого. – Зоя Валерьевна поднялась, подошла к шкафу и достала из-за стеклянной дверцы розовую раковину.
– А вот это – очень хорошо! – потерла ладони гостья. – Давай ее сюда!
Геннадий Николаевич с приятным удивлением отметил, что женщины уже на «ты», и устроился поудобней, наблюдая за действиями Кокошечки.