– Но… что будет с вами?.. – ахнул Нича.
– Точно не знаю, – пожал плечами отец. – Скорее всего аннигилируем, что и проделает в пространстве эту «кротовую нору».
– Червоточину, – онемевшими губами прошептал Нича.
– Пусть так. – Отец вдруг обнял его за плечи. – Да не переживай ты! Мне бы все равно не вернуться. Я ведь уже не человек. Дороги назад мне изначально не было. Я ведь знал это, когда шел сюда.
– И все равно пошел?.. – с трудом проглотил Нича ком в горле.
– Понимаешь, сын, – задумался отец. – Не хочется говорить банальности, но по-другому все равно это не скажешь… В общем, все очень просто. Я очень люблю тебя. Мама очень любит тебя. Я очень люблю маму. Если бы ты не вернулся, нам с мамой незачем стало бы жить. Я бы, может, еще сколько-то протянул, а мама бы точно этого не вынесла. И зачем бы тогда я стал жить дальше? Ты знаешь, мне сейчас ничуть не страшно и ничего не жаль. Ты и представить не можешь, насколько это сладко – отдавать жизнь ради любви. Раньше я думал, что это все розовые сопли. Нет, Колька, не сопли. Так оно все и есть. Такой вот хард-рок.
Нича не смог больше выдавить ни слова. Он увидел, что по щекам стоявшей рядом Сони ручьем текут слезы, и почувствовал, что давно уже плачет сам. Он потянулся к отцу, обнял его широченный торс и уткнулся лицом в мощную отцовскую грудь. Он разрыдался в голос, как в детстве, но ничуть не стыдился этого сейчас. А в сознании вибрировала, билась, стучала одна только мысль: «Ты никакой не вирус, папа! Ты самый-пресамый настоящий человек!»
К поезду шли пешком, решили не рисковать с перемещением. Тем более до того места, где начинались настоящие, не нарисованные рельсы, было не так уж и далеко.
Мария Антоновна поджидала их возле тепловоза. Сухо кивнула и пошла вперед по шпалам. Юрс потрусил следом, но замер внезапно, обернулся и рыкнул, обращаясь к Соне:
– Ты – верх. Самый. – Затем он кивнул на них с отцом: – Они тоже.
Волк побежал дальше. Нича удивленно глянул на Соню. Та отмахнулась:
– Ерунда. Это мы поспорили как-то.
– Он не может говорить ерунды, – сказал вдруг отец. – В принципе не может.
Соня покраснела, но промолчала. А отец крикнул вдруг вслед убегавшему волку:
– Юрс, погоди! А где все-таки ваш третий?
Юрс замедлил шаг, остановился. Постоял, склонив голову, будто раздумывая, отвечать или нет. Потом все же обернулся и отрывисто бросил:
– Он был. Там. С теми, кто остался.
– Но я его не почувствовал!
– Я почуял. Он остерегался тебя. Не подходил близко.
– К вам он тоже не подходил?
– Нет. Но я почуял. Он там.
– Но почему? Зачем?..
Волк не ответил. Повернулся и затрусил вперед.
Отец нахмурился. Затем пожал плечами, тряхнул «хвостом» и отмахнулся, словно от мух, от одному ему ведомых мыслей.
Оглянулась на толпившихся людей Соня.
– Надо их, наверное, рассаживать? Все хоть поместятся?
– Десять вагонов, – пробежал по составу взглядом Нича. – Как раз триста шестьдесят мест.
– Больше, – не согласилась с ним Соня. – Вагоны не все же купейные. А в плацкартных есть еще и боковушки.
– Перелет между мирами на боковушке… – с горькой усмешкой покачал головой Нича. – Не комильфо.
– Нам-то с тобой все равно лишь боковые места достанутся, – улыбнулась Соня.
– Ну, почему, – сказал отец. – Есть ведь еще купе проводников. По-моему, вам там самое место.
– Проводников?.. – пробормотала вдруг Соня и о чем-то крепко задумалась.
Отец сделал несколько шагов к людям, остановился и зычно крикнул:
– По вагонам! – и добавил уже тихо: – Двери закрываются. Следующая станция – кому куда.
Затем он посмотрел вдаль, туда, где у смыкающихся в ниточку рельсов темнели две фигурки – Мария Антоновна и Юрс.
– Ну что, ребята, – выдохнул он. – Пора прощаться. Только давайте больше без слез, ладно? Поплакали – и будет. Живите дружно, ладно? – Он подмигнул вдруг Соне: – Если сын родится, как назовете?
– Геннадием Николаевичем, – улыбнулась та, даже забыв на сей раз покраснеть.
– То-то же, – расцвел в улыбке отец. – А ты, Колька, если станешь ее обижать – я тебя из любого внеземелья достану, так и знай! – Тут он опять стал серьезным. – И вот еще что. Ты, Нича, маме передай, чтоб не убивалась по мне сильно. Скажи, что неизвестно точно, что со мной стало. Да так оно, собственно, и есть. И скажи, что я ее люблю. Сильно-сильно. Скажи: «Аж вот так!», она поймет. А ты, Сонюшка, – перевел он ставший вдруг виноватым взгляд на Соню, – своей маме тоже скажи, что я ее люблю… Только вы им по отдельности это скажите, ладно? – посмотрел он на них. – И не думайте обо мне плохо. Любовь – это самое главное в жизни. Я ж не виноват, что так получилось… – Отец обескураженно развел руками. – …такое вот «двоезойство».
– Такой вот хард-рок, – через силу улыбнулся Нича.
– Такой вот хард-рок, – эхом отозвался отец.
Затем он быстро, но крепко обнял Ничу, чмокнул в щеку Соню и стал взбираться по железной лесенке в кабину тепловоза.
Когда за отцом захлопнулась дверца, Нича обнял Соню за плечи и еще раз повторил:
– Такой вот хард-рок.
– Он у тебя… – начала, всхлипнув, Соня, но Нича помотал головой:
– Не надо, Сонь, ничего не надо говорить. Ладно?
Соня кивнула, и они, обнявшись, пошли к первому вагону.
Едва они устроились в купе проводников, вагон сильно дернуло. Как ни хвастался отец, что умеет водить тепловоз, хорошо он это умел лишь в теории. Тем не менее поезд быстро набирал ход.
– Скоро? – шепнула побледневшая Соня.
– Скоро, – так же шепотом ответил Нича. – До них было с километр, не больше.
Он посмотрел в окно, но оно почему-то оказалось закрашено белой краской, как в туалете. Впрочем, смотреть за окном все равно было не на что.
Колеса стали выбивать ровные такты. Нича невольно напрягся и прижал к себе любимую. В следующее мгновение поезд вздрогнул. Зазвенели стаканы в шкафчике. Откуда-то сверху, брякнув по столику, упал длинный ключ с треугольным углублением на торце. Вагон немилосердно затрясло, словно он съехал с рельсов на шпалы. А может быть, так оно и было?!
Нича сорвался с места, распахнул дверь и, бултыхаясь от стены к стене, стал пробираться к тамбуру. До ручки стоп-крана он дотянулся, когда вагон, как ему показалось, начал крениться. От скрежета колодок по стали колес заложило уши. Дернуло так, что Нича упал, едва не разбив о стену лицо. Запахло окалиной. Поезд стоял.
Нича вскочил и рванулся назад, рисуя в голове картину с покалеченной Соней. Но с ней все оказалось в порядке, не считая наливающейся синевой шишки на лбу, к которой Соня приложила тот самый упавший откуда-то ключ.
– Нормалек, – ответила она на безмолвный Ничин вопрос. – К столику слегка приложилась. Мы приехали?
– Не знаю. Я сразу к тебе бросился.
Он посмотрел на окно, забыв, что оно закрашено. Чертыхнувшись, сказал:
– Пойдем посмотрим? – Как он ни старался, голос его все равно дрогнул.
– Пойдем, – поднялась Соня, продолжая прижимать ко лбу ключ.
Они вышли в тамбур и первым делом посмотрели вперед. Тепловоза не было. Мало того, там не было ничего – одна привычная уже псевдомолочная пустота. То же самое было слева и справа вагона.
– Может, это туман? – жалобно пробормотала Соня.
Нича покачал головой. Соня заплакала.
– Что мы тепе… ска… людям? – сглатывая со слезами окончания слов, простонала она. – Они нам повери… а мы… их… в никуда!..
Ничино сердце сжалось. Он только что навсегда потерял отца. Он только что навсегда потерял дорогу не только домой, но и вообще куда бы то ни было. Но рядом с ним была его любимая. А это значит, ему есть зачем жить. Фонтан продолжал творить радугу.
Он порывисто обнял Соню и стал целовать ее, целовать… Он задыхался от переполнявшего его чувства, но все-таки сумел выдавить:
– Люблю!.. Люблю тебя!.. Я буду всегда любить тебя!
– Всегда… – тихим эхом откликнулась Соня. – Люблю…
Так, обнявшись, закрыв глаза, они стояли, выпав из пространства и времени. И стояли бы еще, наверное, долго, если бы их не вернуло к реальности деликатное покашливание.
Нича резко обернулся. Возле противоположной двери с дымящейся сигарой в руках стоял… Виктор!.. Нича рванулся к нему, но тут же замер. Нет, это был, к счастью, не Виктор, просто очень похожий на него светловолосый парень в кожаной черной жилетке и с наушниками от плеера на шее. Видимо, это вышел покурить кто-то из обманутых ими людей. Нича, понурясь, приготовился сказать ему горькие слова раскаяния, но тут вдруг ахнула Соня:
– Нес!..
– Да вот, не удержался, – сверкнул белейшими зубами светловолосый. – Людей жалко стало. Вы тут милуетесь; дело молодое, похвальное, но пассажиры-то с ума сходят. Коли уж взяли на себя функцию проводников – будьте любезны соответствовать.
– Но мы ведь… – сглотнула Соня, – мы ведь не доехали…
– Кто вам это сказал? – затянулся сигарой парень.
– Так вот ведь, – показала Соня на дверное окно ладошкой.
– Окон в поезде много, – сказал, выдыхая дым, светловолосый. – А проводников, увы, не хватает.
– Так, значит… – Соня часто-часто заморгала. – Значит, проводники – это все-таки мы с Колей? Вы тогда так и не сказали…
– Вы опять плохо меня слушаете, – покачал светлой головой парень. – Я сказал: раз уж вы взяли функцию проводников…
Нича переводил бестолковый взгляд с одного собеседника на другого. Правила этого словесного пинг-понга он никак не мог ухватить.
– А кто же тогда настоящий проводник? – широко открыла полыхнувшие синевой глаза Соня. – Нас осталось двое. Остальные…
– Я знаю про остальных, – перебил ее светловолосый. – Но я никогда и не говорил, что это кто-то из вас пятерых.
– Вы сказали, что он с нами…
– Правильно. Но разве я привязывал это понятие к субъекту?
– А… к чему? – Синева Сониных глаз, казалось, освещала собой тамбур.