Преславное имя получишь, если понравишься мне,
Но не ставь мне в вину мою смелость,
Что первой к тебе обратилась, в жены себя предложив.
Ведь как мужскому, так и женскому полу дозволено добиваться законного брака. Безразлично, кто из двух сделает первый шаг в любви, мужчина или.женщина, лишь бы был прочен их брак. А происходит это не иначе, как только с согласия обоих. Будь здоров».
Тот, кто захотел бы узнать, что на это ответил Вельф, по какой причине он дал ей согласие, сколько вооруженных воинов выслала Матильда к границам Лангобардии для встречи князя, с каким почетом она его приняла и какой великолепный пир она устроила, — тот скорее дождался бы заката солнца, чем успел бы прочитать обо всем этом. И пусть отступит в тень царь Ашур[392] со своим великолепием, устраивавший своим воинам в течение 120 дней роскошный пир; пусть перестанет царица Савская удивляться столу и царской пище Соломона, ибо здесь сотая часть была больше того, что там считалось целым. Что же еще? Наступила ночь, вошли они в спальню, легли оба на высокое ложе; князь Вельф без любви, и дева Матильда. И после того, что происходит между людьми в таком случае, князь Вельф, между прочим, сказал: «Госпожа, что тебе вздумалось звать меня к себе? Или для того, чтобы сделать меня посмешищем, чтобы при виде меня улюлюкал народ и люди покачивали бы головами? Но
Ты опозоришь себя, коль меня осмеять ты посмеешь.
Очевидно, по твоей указке, твои служанки спрятали в твоей ночной одежде какое-то колдовство. Поверь, если бы я был холоден по своей натуре, я бы никогда не пришел к тебе по твоему желанию». Так как князь упрекал ее таким образом и в первую и во вторую ночь, то на третью она одна повела его в спальню одного. Она поставила посреди комнаты скамью, поверх положила доску от стола, сама явилась совершенно обнаженной, как мать родила, и сказала: «Вот, если что где и скрыто, то для тебя все открыто и нет такого места, где могло бы быть спрятано какое-нибудь колдовство». А он
Глупо стоял, как осел, уши свои опустив,
или как мясник, который, находясь в мясной лавке, точит длинный нож над жирной ободранной коровой, собираясь ее потрошить. Женщина долго сидела на доске, подобно гусыне, которая вьет себе гнездо и напрасно вертит в разные стороны хвостом, наконец, в гневе голая женщина встала и, схватив левой рукой этого полумужчину за голову и плюнув себе на правую руку, дала ему крепкую пощечину и выгнала его вон, сказав: «Чудовище,
Прочь убирайся отсюда, собой не погань нашу землю,
Ты даже и тли не достоин, ты хуже поганой травы.
Ты смертью позорной погибнешь, коль завтра увижу тебя».
Опозоренный таким образом князь бежал и всем своим [соотечественникам] передал вечный позор[393]. Довольно того, что я вкратце рассказал, лучше бы мне этого не рассказывать.
33
И случилось, что когда епископ Гебхард возвращался из города Рима, то знатные люди, которые были у него на положении вассалов, обрадовавшись очень его возвращению, вышли ему навстречу к самому выходу из леса. Когда [Гебхард] стал весело рассказывать им о том, что произошло в Риме и как он воспользовался помощью госпожи Матильды, он в шутку обратился к одному из них, по имени Белец, которого уважал больше других, сказав: «Посмотри-ка, какую я себе отрастил бороду!» И, поглаживая ее рукой, добавил: «Она наверно достойна императора». А тот ответил: «Мне, господин, нравится все, что ты хвалишь. Но я похвалил бы еще больше, если бы ты с бородой приобрел другую душу.
Если б ее ты сменил, мог бы спокойно ты жить».
34
Не хочу умолчать о том, что мне пришлось видеть и слышать в том же году, когда я был еще в школе. Однажды, когда я находился в приделе святых мучеников Козьмы и Дамиана[394], читая там псалмы, вошел некий человек. Он нес с собой восковую свечу и серебряный шнур, которым измерил свой рост, как ему было указано видением. Подойдя ко мне, он сказал: «Ну-ка, добрый малый[395], покажи мне, где лежит св. Радим, брат св. Адальберта». На это я ему ответил: «Тот, которого ты называешь святым, еще не канонизирован папой, и мы до сих пор служим за него обедню, как за умершего». Тот сказал: «Этого я не знаю, но мне известно одно: когда я был в городе Кракове, я находился там в течение трех лет в подземелье, наверху [оно] имело оконце, через которое мне изредка протягивали хлеб и воду; вот, когда я влачил такую жизнь, передо мной однажды появился человек. Одежда его была белой, как снег, лицо его сияло, как солнце, только это я помню. Я сразу впал в исступление; как бы просыпаясь от тяжелого сна, я почувствовал, что стою перед городом. А тот человек, который явился мне в тюрьме, стоит около меня и говорит мне:
«Иди в Прагу, никого не бойся и, войдя в церковь св. Вита, в приделе святых мучеников Козьмы и Дамиана принеси свой дар на мою могилу. Я — Радим, брат св. Адальберта». Сказав это, он тотчас исчез с моих глаз. И вот, доказательством того, что я тебе говорю правду, являются мои волосы и худоба моего лица». Кроме того, церковные сторожа, часто видят в приделе видения, когда подходят к свече, которая зажигается там ночью.
35
Я полагаю, что в рассказе моем не следует обойти и то, что князь Вратислав и его братья, Конрад и Оттон, повели войну против австрийского маркграфа Леопольда, сына Луца[396]. Однако прежде должно стать ясным, откуда возникла такая вражда между Леопольдом и Конрадом, удельным князем Моравии, ибо раньше они всегда были между собою друзьями. Ничто не отделяет обе эти области одну от другой, ни лес, ни горы, ни какие-либо другие препятствия; едва разделяет их одна лишь речушка Дыя, текущая по равнинной местности. И вот [дурные] люди попеременно грабили то один, то другой народ, часто по ночам похищали скот, опустошали деревни, унося с собой добычу. Подобно тому, как ничтожная искра может вызвать большой пожар, и эти государи, о которых мы говорили, не желая погасить опасный трут, довели дело до того, что ничтожные обстоятельства стали источником большого несчастья их народов. Ибо, хотя Конрад неоднократно отправлял послов к маркграфу с просьбой положить конец такого рода [грабительствам], однако тот надменно и с презрением относился к этим просьбам. Тогда Конрад обратился к своему брату, чешскому князю Вратиславу, покорно прося его оказать помощь против надменных немцев. А [маркграф] хотя и верил в свои силы, однако нанял себе в помощь за плату один отряд отборных воинов регенсбургского епископа[397]. Князь [Вратислав] не скрывал от маркграфа, что он собирается идти на помощь [своему брату]. [Он] послал даже одного из своих приближенных к маркграфу и приказал, выражаясь иносказательно, приготовить большой пир, поскольку сам он вскоре придет играть в кости Mapca. Маркграф обрадовался этому и приказал всем, от пастуха свиней до пастуха волов, вооружиться чем могут, от ножа до палки, и быть готовыми к полно. Князь Вратислав пришел с чехами; имеете с ним пришли и немцы епископа Регенсбургского. С другой стороны [к Вратиславу]'присоединились Оттон и Конрад со своими воинами, собранными со всей Моравии. Когда маркграф увидел, как они все идут навстречу ему далеко по ровному полю, он, выстроив своих [воинов] в виде деревянного клина, постарался вселить в их души бодрость такими успокоительными словами: «О воины, силу которых я в достаточной мере испытал во многих счастливых битвах! Не бойтесь этих скачущих теней. Мне очень жаль, что им открыто поле для бегства. Я знаю, что они не осмелятся вступить с вами в бой. Разве вы не видите, какая лень обуяла этих мужей и какой страх согнал их в одну кучу? У них не видно даже никакого оружия. Я считаю, что это овцы, пища для волков. Так что же вы стоите, хищные волки, бесстрашные детеныши львов? Вперед — на это стадо овец, растерзайте их тела, что стоят, лишенные крови. Ведь им суждено раньше пасть, для коршунов наших да соколов кормом лишь стать, чем на бранное поле попасть. О, преисподняя, сколько жертв мы принесем тебе сегодня! Отпирай свои подвалы, чтобы принять души чехов. Я знаю: богу и святым ненавистны эти люди, лишенные милосердия, что вступили в нашу страну, чтобы похитить не только наше имущество, но и наших жен и детей. Да отвратит бог это. А если кому-нибудь из вас придется умереть, то ведь смерть за дорогое отечество — самая блаженная из всех смертей».
Маркграф говорил еще, но слова его были прерваны натиском чехов, ибо князь Вратислав, видя, что враги не двигаются с места,
На правое немцев крыло обрушить атаку велел,
а своим братьям, Конраду и Оттону, воевать на левом крыле. Сам [же он] находился там, где строй врагов был сильнее всего — в самой гуще сражения. Он приказал своему войску сойти с коней, схватиться с противником в пешем строю. И как только он это приказал, [чешские воины] соскочили с коней и, издав воинственный клич, [ринулись на врага]. И подобно тому, как огонь, брошенный в сухую солому, бушует и сжигает мигом все вокруг, так и они, повергнув неприятеля на землю, уничтожили его мигом. Из множества [врагов] едва остался в живых лишь тот, кто бежал с маркграфом.
Вот так стадо овец накормило детенышей львов. Потеряв из своих немногих, чехи одержали славную победу над Австрией. В этом сражении были убиты: Стан с братом Радимом, Грдонь, сын Янека, Доброгост, сын Гинша, и некоторые другие. [Это произошло] в лето от рождества Христова 1082, 12 мая.