30
В ту же ночь Оттон, брат Святополка, и комит Вацек с тремя отрядами воинов прибыли из града Градец[533] и разбили лагерь у речки Рокитницы. Утром они приблизились к городу Вышеграду и на всех дорогах поставили дозоры, так что никто не мог ни выйти из города, ни войти в него на помощь Борживою. Еще до этого князь Владислав решил праздновать рождество в упомянутом граде Градце. Но поскольку он должен был, по приглашению короля Генриха, присутствовать в отдание рождества на королевском сейме в Регенсбурге, то он поручил комиту Вацеку как можно старательнее подготовить пир для Оттона, поскольку он был приглашен на праздник. Сам [Владислав], согласно распоряжению короля, поспешил в город Плзень, где вместе с остальными комитами пробыл два дня праздников; на третий же день, когда стало известно о том, что происходило в Праге, он пренебрег распоряжением короля и вместе с теми, кто был с ним при дворе, в день святого апостола и евангелиста Иоанна выехал в Прагу. Прибыв под стены города, он нашел ворота запертыми.
Видя, что там с ним готовы оружием сразиться,
Он к тому, что на страже стоял, решил тогда обратиться:
«Я пришел к вам с миром, — сказал он. — Взгляните на меня, откройте двери своему господину!» Так как на эти слова князя никто не ответил, то он, разгневавшись и пригрозив этим людям, пустился в путь через бурный поток Брусницу. Взойдя на вершину холма, он издали увидел в поле длинный ряд вооруженных людей во главе с Вацлавом, сыном Вигберта, пришедших на помощь Борживою. Владислав послал одного из своих вельмож разведать, пришли ли эти люди с миром или с враждою. Когда же через посла обе стороны узнали друг о друге, то упомянутый юноша испугался и отпрянул, как если бы он наступил на большую змею, спрятавшуюся в кустах. Созвав своих людей в одну толпу, он сказал им: «Бегство для нас невозможно, а известно, что навстречу опасностям битвы мы идем неохотно. Поэтому старайтесь лишь о том, чтобы эта битва не осталась для них безнаказанной». Как только он это сказал, [его воины] развернули знамя и криком стали призывать себе в помощь деву Марию. Князь же, по присущему ему благородству, всегда ненавидел внутренние войны. Поэтому, обращая мало внимания на их крики и на них самих, он хотел избежать их.
31
Тогда Детришек, сын Бузы, главный зачинщик и виновник преступления, сказал: «Если уж тебя не оскорбляет и не трогает обида, которую нанесли тебе люди менее достойные, то будь снисходителен по крайней мере к нам и убедись, кто мы: живые люди или безжизненное тело». На это князь Владислав ответил: «Если ты приписываешь [мое поведение] не благородству, а трусости, то ты сможешь сейчас убедиться,
Сколько ударов там меч этот сейчас нанесет».
Сказав это, [князь] схватил щит и первым выбежал далеко из строя и первым появился во вражеском стане. И подобно тому, как свора собак окружает ощетинившегося кабана, так враги окружили князя. [Тем не менее] он, одних давя, других повергая,
Все человеческой кровью тело свое обагрив
и потеряв при этом только одного комита — Вацека, вернулся победителем в свои лагерь, расположившийся уже под городом Вышеградом. Громкий крик радости раздался в лагере, когда князь невредимым вернулся с поля боя. А сын Вигберта, как змея, которую пастух разбивает своим посохом пополам, а она, подняв голову и теряя хвост, с трудом уползает, так и упомянутый юноша, потеряв некоторых из своих убитыми, других же имея тяжело раненными,
К стенам он Праги высоким с сердцем печальным пришел.
И как бы в предзнаменование, сколько ни было раненых — все они умерли. Но что же нас удивляет, если из-за одного злодеяния сыновей Пелопа солнце скрылось и перестало светить над городом Аргосом[534]. А ведь между чешскими соседними городами[535] совершены были еще худшие злодеяния. Известно, что во время внутренней войны происходят гораздо более жестокие дела, когда сын идет войной на отца, а отец вызывает на поединок сына; один вызывает на бой брата, а другой вяжет брата, как будто он схватил врага, и отнимает у него все; один убивает своего родственника, а другой умерщвляет друга, как врага; повсюду творятся гнусные дела и свершаются бесчеловечные преступления. О, Иисусе, преблагий господи! Сколь терпелив ты по отношению к человеку, как терпеливо выжидаешь ты той поры, когда уже никого не надо будет карать за его поступки.
32
Между тем князь Владислав уже давно послал комитов Германа и Сезему к королю Генриху, который в то время как раз праздновал рождество в городе Бамберге. Пообещав [королю] 500 гривен серебром[536], [Владислав] обратился к нему с покорной просьбой: он просил, чтобы король соизволил сам или через своих послов вернуть ему княжество, отнятое у него братом Борживоем по подстрекательству Вигберта. Король, хотя и был в то время очень разгневай на Вигберта, однако воспылал страстью к обещанным деньгам. Он немедленно созвал войско и в начале 1110 года от рождества Христова, 1 января, вторгся в Чехию. Выслав вперед двух своих маркграфов — Дюпольда и Беренгара; король поручил им известить Борживоя, чтобы по заключении мира Борживой, его брат Владислав, епископ Герман и сын Вигберта, а равным образом и другие старейшие Чехии прибыли к нему в подворье епископа, в деревню Рокицаны. Как только они по приказу короля туда прибыли, и Борживой и сын Вигберта без всякого разбирательства были схвачены. Что до епископа, то его дело было признано правым, поскольку рука короля была смазана золотом. После этого, по приказу князя Владислава, одних из сторонников Борживоя лишили зрения и состояния, а других — только имущества. Остальные, кому удалось уйти от этого бедствия, бежали в Польшу к Собеславу[537], сыну короля [Вратислава]. Среди [упомянутых ранее] схваченным оказался Ян, о котором говорилось выше, сын Честа из рода Вршовцев[538]. По приказу Вацека ему выкололи глаза и отрезали нос. Во время того же мятежа схвачен был также Прживитан[539], которого считали за старшего в городе Праге; ему на спину привязали большую паршивую собаку, напоенную вчерашним испорченным хмелем, и, схватив за бороду, трижды провели вокруг торга, а собака тем временем заливалась лаем и пачкала своего носильщика[540]. Глашатай кричал: «Такую честь окажут всякому, кто нарушит верность, обещанную князю Владиславу!» После того, как на глазах всего торга Прживитану на плахе отрезали бороду, его отправили в изгнание в Польшу.
33
Тем не менее не было недостатка в людях неверных и в тех, кто сеет раздоры; именно они посеяли шипы несогласия между братьями[541] Владиславом и Оттоном, которые до этого были единодушны, а теперь каждый из них стал опасаться козней со стороны другого. Поэтому Оттон, которого брат пригласил к себе, побоялся прибыть к нему на пасху. Лишь после третьего приглашения, 1 мая, Оттон прибыл под защитой своих воинов к своему брату Владиславу в назначенное место, в деревню, которая называется Тынец на холмах[542]. После того, как они там весь день вели переговоры о разных делах и обменялись присягой, между ними наступило, казалось, примирение. Так как тот же Оттон отнял у нас право торга в деревне Секиржкостел, то я был послан от братии с жалобой на это, ибо это право ради спасения своих душ пожаловали в вечное владение нам, служителям бога и св. Вацлава, отец и мать [князя][543]. Перед лицом князя и его комитов я пожаловался на то, что [Оттон] гасит свечу, зажженную его родителями, — пламя, которое сам должен поддерживать. В ответ он сказал:
«Свечу своих родителей я не гашу, но я не желаю оставлять во власти епископа то, что, как мне известно, было пожаловано только вам. А теперь я возвращаю это право торга не епископу, не кому-либо другому, а именно вам, находящимся в услужении у бога и св. Вацлава». Таким образом перед лицом князя и его комитов Оттон опять дал нам право торга; на следующий день он вернулся в Моравию.
34
В том же году, на 13 июля, был назначен совет всех князей Чешской земли у двора Садски[544], расположенного среди лугов. Приглашенный на это собрание, Оттон по неосторожности прибыл лишь с немногими своими людьми: он твердо полагался на недавно взаимно данные и принятые присяги. На третий день, когда со всеми делами было покончено, Оттон, поднявшись утром в лагере, приказал своим слугам[545] подготовить все необходимое для обратного пути. Сам же он пошел на княжеский двор попрощаться со своим [двоюродным] братом. Зачем я мешкаю с рассказом, излагая многие подробности? Почему я не излагаю быстрее то, что произошло тотчас же? Оттон был немедленно схвачен [по приказанию] Владислава как необузданный лев, прикинувшийся смиреннейшим ягненком. Но когда советники князя стали настаивать на том, чтобы он лишил [Оттона] зрения, то Владислав заявил: «Я никогда не уподоблюсь польскому князю Болеславу, который пригласил к себе своего брата Збигнева, дал ему присягу [в безопасности], а затем на третий день лишил его зрения. Быть в постоянном раздоре с моим братом я не желаю, но я хочу его наказать: пусть, испытав наказание, он образумится, пусть сам узнает и пусть поймут его потомки, что Моравия и владельцы ее должны всегда находиться под властью чешского князя, как установил наш дед, блаженной памяти Бржетислав: он первый подчинил [Моравию] своему господству». Но разве может быть кто-либо отважнее храброго мужа? И вот. Оттон, этот храбрый муж, остался веселым среди окружающих его вооруженных людей; закованный в цепи, он, тем не менее, идет с радостным лицом и с веселым видом так, как будто он был приглашен на пир. Так продолжалось до тех пор, пока его не заключили в темницу города Вышеграда. А там, как рассказывают, он, обращаясь к воинам, бдительно его охранявшим, сказал: