57
В тот же год благость Христа и мудрость божья, правящие по своей воле всем, снизошли и вырвали эту бедную землицу [Чехию] из сетей сатаны и его сына Якова Апеллы[584].
Правая рука [Якова] оскверняет каждого, кого бы она ни коснулась; его дыхание, подобно смрадному василиску, умерщвляет того, на кого обращено. Многие люди, достойные веры, свидетельствуют, что часто видели рядом с ним сатану, который, приняв человеческий облик, оказывал ему свои услуги. Благодаря своей хитрости сатана вселил в него самого такую дерзость, такое безумие, что этот преступный человек, превысив всякую меру, стал выполнять обязанности наместника князя. Для христианского народа это явилось адом. Став после крещения отступником, этот человек ночью разрушил алтарь, воздвигнутый и освященный в синагоге[585], и, взяв святые останки, не побоялся бросить их в отхожее место. Князь Владислав, будучи преисполнен бога и ревностно предан Христу, 22 июля приказал задержать этого безбожника, нечестивого человека и взять его под крепкую стражу. Ах, какие богатства были извлечены из дома этого злодея и переданы в казну князя! А помимо этого, его друзья по преступлениям, евреи, дали князю три тысячи гривен серебром и сто гривен золотом, чтобы преступник не был казнен. Князь с божьей милостью выкупил у всех евреев рабов-христиан и запретил впредь христианам поступать в услужение к евреям.
Аминь, аминь! — говорю я, ибо какие бы грехи ни имел князь, — все он искупил этим похвальным поступком и тем самым снискал себе вечное имя.
О Магдалина Мария, что служишь спасителю верой,
Тебе благодарность большую приносит всегда ведь народ,
ибо в твой день он был избавлен от нечестивого врага.
В том же году, 11 августа, в 11 часов, произошло затмение солнца, а за ним последовал мор, поразивший коров, овец и свиней, много погибло пчел, и недостаток в меде был очень велик. Не было урожая как озимых, так и яровых; уродились лишь просо и горох.
В том же году знаменитый и достопочтенный князь Владислав праздновал рождество и праздник богоявления[586] в деревне Збечно. Почувствовав, однако, себя плохо, князь переехал в город Вышеград и оставался здесь до самой своей смерти. После зимы, с наступлением весны, повеяли очень сильные ветры; они не прекращались в течение всего марта месяца.
58
В лето от рождества Христова 1125. Собеслав, узнав, что брат его сильно болен, и поспешно обсудив положение дел со своими друзьями, с божьей помощью вернулся со своей дружиной из Саксонии. 4 февраля, ночью, он подошел к городу Праге, к тому лесу, который расположен у монастыря Бржевнов[587]. Почему он решил так сделать, остается неизвестным. Человек столь больших природных дарований не вошел бы в эту страну необдуманно, если бы не нашлись некоторые люди в его дружине, подавшие ему такой совет. В ту же ночь Собеслав повернул обратно; выбирая то ту, то другую дорогу, идя то лесом, то деревнями, он обошел тайно всю страну; он никому не причинил насилия, добиваясь лишь расположения своего брата. Все чехи первого и второго разряда любили Собеслава и держали его сторону. лишь княгиня и с ней немногие поддерживали Оттона. Поскольку Оттон был соединен брачными узами с сестрой княгини, то последняя всеми силами стремилась к тому, чтобы Оттон занял чешский престол после ее мужа. Болезнь князя все усиливалась и сильно истощила его тело. Вельможи страны пришли в замешательство, и подобно рыбам в мутной воде, полные страха, колебались, не зная, что им делать; мать князя, королева Сватава, следуя предостережениям и наставлениям друзей Собеслава, пришла посетить своего сына и сказала ему так: «Хотя я твоя мать и королева, однако я смиренно и со страхом припадаю к твоим стопам. Ради твоего брата я преклоняю перед тобою дрожащие колени, на которых когда-то держала тебя ребенком. Ведь я не прошу того, что по праву может быть отвергнуто, а только то, что угодно богу и принято у людей. Господь говорит: «Почитай своего отца и свою мать»[588]. Поэтому ему угодно, чтобы ты спокойно выслушал мои старческие просьбы. Прошу, не печаль это морщинистое, залитое слезами, лицо. Да будет позволено мне, престарелой матери, просить у своего сына то, чего просит и чего требует, повергнувшись наземь, весь народ чешский. Пусть мне, престарелой, дано будет видеть вас примиренными. Ведь обоих вас одинаково родила я из своего лона и обоих с милостью божьей хорошо воспитала. Пусть мне, старухе, которой скоро пора умирать, не будет суждено умереть раньше, чем бог пошлет мне утешение в этом ни с чем не сравнимом горе. Бесспорно, я справедливо заслужила [это], так как злая фурия правит этой страной и толкает вас, братьев, живших ранее в согласии, на войну. Кто не знает, что рубашка ближе к телу, чем верхняя одежда? Природа ведь заботится, чтобы тот, кого она сделала более близким по рождению, был к своим более благосклонным и опекал их. Поверь мне, своей матери, что тот, которого ты признаешь своим братом, под защиту которого ты отдаешь и попечению которого ты вверяешь своих детей и дорогую жену, первый приведет их к петле, и к яме, и к несчастью. Тот же, которого ты сейчас отдаляешь от себя и считаешь как бы чужим, несмотря на то, что он твой брат, ведь именно он будет более благосклонным к твоим [родным], чем сын твоего-дяди, которому ты хочешь оставить престол в отцовском княжестве». Сказав это, она заплакала и плачем своим встревожила сына. Когда мать увидела, что он плачет вместе с ней, она добавила: «Сын мой, я оплакиваю не твою смерть, неизбежную для каждого человека, но жизнь твоего брата, которая хуже смерти. Твой брат, этот изгнанник и скиталец,. предпочел бы теперь счастливо умереть, чем жить в несчастье».
Тогда сын, с лицом, залитым слезами, сказал ей: «Мать моя, я сделаю то, к чему ты меня побуждаешь. Ведь не из стали я сделан и не из железа, чтобы не вспомнить о родном брате».
Между тем, низвергнув и разрушив идолы поморян, вернулся славный воин Христов, епископ Бамбергской церкви Оттон, и навестил князя, совсем обессиленного болезнью.
После того, как князь вверил себя и свою душу [епископу Оттону] и исповедался ему, он торжественно заявил, что-не может дать князю отпущение грехов прежде, чем тот не вернет брату прочный мир и истинную милость. Затем, поручив епископу Мейнарду заботу о душе князя и о примирении [братьев], упомянутый епископ, отягченный богатыми дарами от щедрот князя, отправился в путь. Он спешил прибыть к себе домой до страстного четверга. Тотчас же послали за Собеславом. В народе уже стали открыто говорить о том, о чем раньше думали тайно.
Когда моравский князь Оттон, постоянно находившийся при князе [Владиславе], понял, что происходит, то из опасения, что его могут схватить, печальным вернулся в Моравию. В среду пасхальной недели Владислав помирился со своим братом. После отдания пасхи, 12 апреля, в воскресенье, когда читается «Милосердие господне», благочестивый и милосердный князь Владислав при всеобщем плаче своих [людей] ушел ко Христу. Так как он во имя Христа всегда был милосердным по отношению к бедным, то и сам он, конечно, нашел милосердие у милосердного бога. Владислав похоронен в церкви святой девы Марии; эту церковь он построил сам, посвятив се Христу и его матери, и пожаловал ей все церковные привилегии и основал там знаменитый монастырь. Место это называется Кладрубы[589].
Каков был сей князь, когда с телом живая душа была вместе,
Судите сейчас по деяньям, описанным в хронике сей.
Решите тогда, сколь достоин был князь и хвалы и почета.
Я же и повесть закончу, коль нашему князю конец.
59
Помню, что в предисловии к первой книге я сказал, что эта хроника пишется во времена князя Владислава и епископа Германа. Судьба перенесла уже этих людей из долины слез в счастливые, может быть, места, а еще много остается для повествования. Не пора ли мне бросить у берега якорь, или мне следует, пока бушуют ветры, натянуть паруса и устремиться в открытое море теперь?
О, советчик мой, Муза, о друг мой, теперь что же ты посоветуешь мне?
Ты, никогда не стареющая Муза, не перестаешь беспокоить меня, старика, юношескими делами, как будто не знаешь, что у меня, как и у каждого старика, ум работает по-детски, а дух одряхлел. О, если бы бог вернул мне, 80-летнему, прошедшие годы, — то время, когда ты, Муза, достаточно позабавилась со мной у магистра Франка в Лютихе, на ниве грамматики и диалектики![590] О, Муза! Благословенная и любезная к юношам, всегда стыдливая и никогда не стареющая, зачем же ты опять призываешь меня, старика? Зачем ты возбуждаешь мою отупевшую мысль? И долгие годы согнули уже мою спину, и морщинистая кожа уже обезобразила мое лицо, и грудь моя дышит уже тяжело, как у усталого коня, и голос осипший хрипит, как у гуся, и болезненная старость ослабила мою память. Поверь, что мне теперь куда приятнее мягкий хлеб и теплые булки, чем твои софизмы, которые мы с наслаждением вкушали из твоих нежных персей, нежась под твоей мягкой периной. О, Софистика, тьы наука бодливая и желанная для тех, кто любит силлогизмы! Мы уже тебя изведали достаточно, и нас, стариков, ты оставь уж в покое, а найди для себя юношей, подобных себе, — умом острых, в искусствах изощренных, таких, которые, недавно лишь отведав тонкие яства у большого стола госпожи Философии и воспользовавшись сполна сокровищами всех франков, возвращаются как новые философы.
Прославленная добродетель князя Собеслава требует именно таких писателей, которые бы смогли своим золотым стилем достойно удивления позолотить необыкновенные его деяния. Таким людям я, старик, смиренно вверяю все, что сам описал необдуманно, чтобы они это тщательно исправили. Но пусть мне будет позволено и этими людьми и теми, кто прочитает это,