— Нехорошо… А почему ваша мать тоже ни словечком не обмолвилась?
— Да матушка и не знала.
Заметив наши изумленные взгляды, она пояснила:
— Сами видели… Она плохо слышит. Пришлось бы кричать. И тогда узнал бы весь город.
— Но как вы…
Невеста вспыхнула.
— Жил у нас музыкант. Он мне нравился. Говорил, что после смерти отца унаследует имение. Обольстил меня. Я была такая неопытная, а он умел рассказывать разные истории. Потом уехал в Венгрию, и больше я его не видала. Красивый был, этот мальчик весь в него.
И вдруг расхохоталась:
— Такой был проказник…
Людвик задумался. Потом собрался с духом и обратился к присутствующим:
— Надеюсь, наши гости простят, что стали свидетелями столь досадной сцены. Ничего не поделаешь. В молодости всякое случается, и вот налицо неприятные последствия… Ныне мы должны решить, как исправить промах нашей в некоторой мере легкомысленной матушки. Этот мальчик останется у нас. В деревне у чужих людей он вряд ли получит порядочное воспитание и может вырасти разгильдяем. Как ты полагаешь, Индржих?
— Ты прав,— добродушно согласился папенька,— пускай наша семья еще увеличится. Зато веселее будет.
— Решено,— с удовлетворением заключил Людвик и обратился к нежданному гостю.— Слыхал? Ты остаешься у нас. Согласен?
— Почему бы и нет,— ответствовал тот.— Уж наверно, у вас будет получше, чем у деревенского хозяина. Мне там не больно хорошо жилось. Есть давали мало, били много.
На этом разговор был окончен, неприятное впечатление, вызванное приходом нового гостя, сгладилось. Наконец был подан знак, и свадебная процессия направилась в костел.
Так мы обрели новую матушку.
Людвик пробыл у нас еще несколько дней, сделал все необходимые распоряжения, а когда убедился, что молодые супруги ни в чем не нуждаются, простился с нами и уехал по торговым делам.
Перед отъездом он обратился к Алоису:
— Будь примерным, мальчик, слушайся родителей. К осени я вернусь и возьму тебя с собой, пристрою к торговому делу. А если ты проявишь в нем прилежание, станешь моим помощником. Старайся же вести себя так, чтобы я не услышал жалоб.
Молодожены жили спокойно, Людвик, по временам прерывавший свои коммивояжерские странствия и заезжавший домой, не имел поводов для недовольства. Он исполнил обещание, взял Алоиса в ученье, надеясь, что коммерция придется мальчику по вкусу. Поначалу тому нравилось. Они ездили по разным городам, повидали чужие края, это давало пищу живому воображению мальчика. Но вскоре в нем взыграла буйная отцовская кровь, и однажды он бесследно исчез. Через некоторое время мы узнали, что он уехал в Прагу и устроился там музыкантом в военный оркестр.
— Я встретил его случайно в Праге,— рассказывал Людвик,— когда мимо строевым шагом проходил полк. Маленькая лохматая лошадка тащила большой барабан, а наш Алоис бил в него. Я пристроился рядом и дошел с ним до самого Мотола, где был военный парад. Он мне обрадовался. Когда их оркестр кончил играть и его сменили горнисты, Алоис рассказал мне о своих мытарствах. Пожалуй, на военной службе он как-то возмужал и набрался ума-разума.— Людвик помолчал и удовлетворенно добавил: — Я рад, что он нашел свое место в жизни. Военная дисциплина, на мой взгляд, благотворно повлияла на его необузданный нрав. К праздникам он обещал нас навестить.
Теперь я должна рассказать об одном горестном событии, нарушившем безмятежную жизнь молодых супругов.
Был поздний вечер, мы уже собирались отойти ко сну, когда вдруг кто-то резко постучал в дверь. Пес дико залаял. Человек во дворе яростно ругался. Я осторожно приоткрыла дверь и прокричала во тьму:
— Кто вы и что вам угодно?
Но не успела затворить, как вместо ответа в прихожую ввалился странный субъект. На его тощем теле болтались пестрые лохмотья, лицо сплошь заросло бородой. Он что-то глухо прохрипел.
— Что вам угодно? — боязливо переспросила я. Сердце мое бешено колотилось.
Дикарь захохотал:
— Я пришел домой, девчонка! Хочу после долгих скитаний отдохнуть под родным кровом.
— Кто вы?
— Ты еще спрашиваешь, кто я?! — возопил незнакомец.— Здесь меня не знают и знать не хотят! Ты собираешься прогнать меня от родимого порога, строптивая дочь?
Тут в прихожую вышел со свечой Индржих. Бледный свет озарил лицо незнакомца. Я в ужасе отпрянула.
— Мартин! — воскликнула я.
— Он самый! — с дьявольским хохотом ответствовал сей муж.— Узнала наконец? С дороги, молодой человек! — взревел он, обращаясь к Индржиху.— Отойди в сторону и отправляйся ко всем чертям, здесь я хозяин! Гей, вы! Дайте путнику еды и питья, ибо я голоден и умираю от жажды. А затем приготовьте мне ложе возле моей супруги.
— Матушка,— промолвила я тихо,— матушка, любезный пан Мартин, спит вечным сном на кладбище. Многое переменилось у нас с тех пор, как вы нас покинули. Ваше появление не к добру, заклинаю вас, уйдите отсюда и не нарушайте мирную жизнь молодых супругов. Ради бога, пан Мартин, прислушайтесь к моим мольбам, вернитесь туда, откуда вы пришли, и забудьте о прошлом!
— Ха-ха! — развеселился Мартин.— Я должен уйти, как нищий, которого вышвыривают за порог, должен взять посох и, всеми отвергнутый, гонимый, сложить свои усталые члены где-нибудь у дороги, в то время как другие будут наслаждаться радостями супружеской жизни?! Ни за что! Я пришел сюда и желаю дожить свой век под сим законным кровом. Слишком много лишений пришлось мне претерпеть по воле злого рока, который швырял меня по белу свету.
— Остановитесь, Мартин! — взмолилась я с тоской в голосе.
— Прочь, дьявол! — прикрикнул Мартин, оттолкнул меня и вошел в комнату. Я следовала за ним, точно во сне.
Мартин уселся за стол, бросил свою торбу под скамью и, бормоча проклятия, стал разуваться.
— Дадут ли мне наконец поесть? — просипел он.
Я начала собирать на стол, чтобы хоть немного успокоить нежданного гостя. Меж тем в комнату вошла матушка, бледная и испуганная.
Мартин воззрился на нее.
— Что это за женщина?
Я объяснила.
— А ну, живо убирайтесь отсюда! — заорал Мартин, дико выпучив глаза.— Здесь вам не место. Я, Мартин, хозяин дома сего, повелеваю вам немедленно удалиться! Прочь с глаз моих!
Матушка вдруг рассмеялась и никак не могла уняться.
— До чего же странный человек! — еле выговорила она, корчась в приступе смеха.— Отродясь такого не видывала, ей-ей…
Сначала Мартин опешил. Но потом пришел в неистовую ярость.
— Они еще смеются! — просипел он.— Всякие непрошеные постояльцы будут смеяться над моими страданиями!.. Вон! Вон отсюда! — снова взревел он, вращая глазами.— Вон из моего дома, жалкая женщина!
Испуганные, мы забились в угол. Мартин в безудержном гневе схватил свою палку.
Не знаю, что бы с нами было. К счастью, ночной сторож, привлеченный шумом, разбудил соседей и вместе с ними ворвался в дом. Безумец был схвачен, связан и и передан в руки жандармов.
Позднее мы узнали, что, несмотря на солидный возраст и слабое здоровье, Мартин был отдан в рекруты. Затем простым солдатом участвовал в шлезвиг-гольштейнском походе {66}. Из этой кампании он уже не вернулся.
А теперь настало время поведать о великом романе всей моей жизни.
Я подросла, превратилась в девушку и стала — нынче старухе уже позволительно так сказать — чудо как хороша. Не один молодой человек восхищенно оглядывался мне вслед. Однако к льстивым речам пылающих страстью юношей я оставалась равнодушна, ибо была девицей мечтательной и о светских удовольствиях не помышляла.
Но и меня подстерегла любовь. Напротив нашего дома был жандармский пост. Вскоре я приметила, что один жандарм слишком часто поглядывает на наши окна. Звали его Рудольф, и мундир был очень ему к лицу. По вечерам, в свободное от службы время, он без конца прохаживался вблизи нашего дома, задумчиво покручивая ус. Когда Рудольф впервые появился в нашем городке, на щеках его играл румянец. Был он человек веселый и усердно преследовал бродяг. Но вскоре утратил весь свой задор, а я стала получать надушенные записочки, полные неясных намеков и любовных стишков. Подписывался он всегда одинаково: «Вашей милости преданный слуга».
Чем больше скапливалось у меня любовных писем, которые я украдкой перечитывала со сладким замиранием сердца, тем больше спадал с лица мой молодой жандарм.
Однажды меня остановил на улице жандармский вахмистр, начальник здешнего поста. Это был чрезвычайно солидный господин, чьи седеющие усы и борода приводили в трепет всех безнравственных людей.
Он обратился ко мне:
— Позвольте сказать вам несколько слов, барышня Гедвика.
Я испугалась, сама не сознавая — чего, и ответила сдавленным голосом:
— Пожалуйста, пан вахмистр.
Он откашлялся и произнес:
— Дело касается Явурека.
— Какого Явурека? — переспросила я.
— Явурек — мой подчиненный. До сих пор он был достоин всяческих похвал. Усерден, неутомим, от дела не отлынивал, за пустыми развлечениями не гонялся, не посещал трактиров, разве что по служебной надобности, все свободное время посвящал чтению устава и инструкций. Однако с некоторых пор он внушает мне тревогу. Молчалив, рассеян, да и со здоровьем не все в порядке… Словом, это уже не тот Явурек, не тот бдительный и зоркий страж порядка. Пришлось мне учинить дознание и выяснить причину сей напасти. Угадайте, в чем, оказывается, корень зла?
— Не знаю,— малодушно ответствовала я.
— В вас, барышня Гедвика.
— Но почему…
— Уж это точно… Мне совестно говорить, но Явурек в вас влюблен. Я и прежде имел на сей счет серьезные опасения, ибо о том свидетельствовали многочисленные улики. А тут я застал его врасплох, учинил допрос с пристрастием, и он сам признался. Прошу вас, не возражайте, все досконально проверено. Конечно, я чрезвычайно огорчен, но… хоть это явный непорядок, ни в уставе, ни в служебных инструкциях вы не найдете соответствующего пункта для взыскания…