49. Подобно повествователям эпохи гуманизма, Ванчура не делает различия между слогом рассказчика и речью персонажа, которая выдержана в той же, несколько книжной торжественности. Вообще рассказчик явно доминирует в повествовании Ванчуры, он вмешивается в действие, адресуется к читателю, предупреждает о дальнейшем ходе событий, так же как в заглавиях глав ренессансной прозы, сообщает об их содержании, но прежде всего оценивает происходящее, прямо и страстно высказывая свои коммунистические убеждения. Это авторское присутствие скорее напоминает мудрую, ораторски организованную и в то же время страстную и убеждённую речь какого-нибудь гуситского проповедника, чем предельно субъективный поток эмоций у экспрессионистов. И в то же время слог Ванчуры благодаря безудержно богатой и предельно современной метафоричности преодолевает некоторую скованность прозы гуманистов. Тут намечаются несомненные связи Ванчуры с чешскими поэтами Незвалом, Библом, Сейфертом, Галасом, которые реформировали чешскую поэзию, усложнив и обогатив возможности поэтической выразительности. И Ванчура достигает необыкновенного метафорического богатства прозы, напоив её таким лиризмом, который позволил современникам говорить о рождении «поэтической прозы». Но и лиризм Ванчуры, и его безграничная образная фантазия также служат основной цели суда над действительностью. Освобождённые от пут логики и композиционной дисциплины, образы поэтистов выполняют совершенно другую функцию в архитектонически взвешенном повествовании Ванчуры, в котором сочетается свободный полёт ассоциаций и строгая продуманность общей композиции, конструкции.
Стилистические искания Ванчуры можно поставить в один ряд с тенденциями советской так называемой «орнаментальной прозы» 20-х годов. Под этим термином понимались нередко разные явления — от Ремизова и Белого до Бабеля, Пильняка или Вс. Иванова. Мы имеем в виду общее стремление в самой словесной ткани передавать необычную эпоху всеобщего потрясения, воплотить в поэтическом строении текста, отличающегося от обыденной прозаической речи, знаки небывалых перемен, праздника и трагедии революции.
Советская литература в этот период пыталась раскрыть грандиозные масштабы и новизну революции поэтическими приёмами, нашедшими большое распространение в прозе. Символика, богатая метафоричность, приподнятый патетический строй речи, обобщённая монументальность образов отличают такие произведения, как «Падение Даира» Малышкина, «Конармия» Бабеля, партизанские повести Вс. Иванова, ряд произведений Л. Леонова, А. Весёлого. Авторы стремятся воплотить грандиозное движение истории, колоссальное противоборство исторических сил («Падение Даира»), метельные вихри революции (Б. Пильняк), неудержимое движение масс, поднявшихся на борьбу. Эти тенденции проявлялись в напряжённой экспрессии формы, в обнажении приёма, в предельной интенсификации слова, в особом ритме, использовании архаизмов и смешении стилевых пластов, словом, в выдвижении «выразительной» функции литературы в ущерб «изобразительной», подвергавшейся нападкам во всех направлениях «левого» искусства в Советском Союзе. Наряду с определённой односторонностью в такой тенденции проявилось стремление художественной мысли к активности, отвечающей динамизму эпохи. Эта сторона советских литературных исканий чрезвычайно близка художественной позиции Владислава Ванчуры.
И у Ванчуры часто встречается ритмизованная проза, по своей экспрессивной, патетической выразительности приближающаяся к поэтической речи, образ стремится от индивидуального, конкретного к целостному, историческому и даже космическому. Принцип активного преображения действительности сближает Ванчуру и советских прозаиков. То же можно сказать о нарочитом столкновении архаической и современной лексики у Ванчуры, с одной стороны, и таких советских писателей, как Л. Леонов, Вс. Иванов, Б. Пильняк или И. Бабель. С последним Ванчуру сближает прежде всего характер метафорики: метафора у него не конкретизирует представления, а обогащает их порой неожиданными ассоциациями. Несомненно, что само сопоставление стилистических тенденций в советской прозе 20-х годов и стилистических исканий Ванчуры продуктивно и перспективно.
Несомненно, что Ванчура создал в «Полях пахоты и войны» совершенно новое и в жанровом и в стилевом отношении произведение, занимающее особое место в истории не только чешского, но и вообще европейского романа. Эта оригинальность романа, который О. Малевич называет «патетическим траурным хоралом», определила то, что и сторонники «Деветсила» и противники высоко оценивали его и в то же время не принимали полностью. Тейге смущал идеологический пафос романа, а С. К. Неймана — его стиль. И вместе с тем рядом глубоко чувствующих литературу людей, как Шальда, Гора, Вацлавек, он был воспринят как новаторское произведение социалистического направления в литературе.
Можно подвести некоторые итоги о месте чешского романа 20-х годов в революционной литературе Чехословакии и в ряду других европейских революционных литератур. Прежде всего необходимо отметить, что в чешской пролетарской и вообще революционной литературе проза занимала бо́льшее место, чем во многих аналогичных направлениях в европейских литературах, и её развитие относится к более раннему периоду. Так, немецкий пролетарский роман (Зегерс, В. Бредель, Г. Мархвица, Ф. Вайскопф) возникает в конце 20-х, в начале 30-х годов, во Франции роман такого типа развивается главным образом в 30-е годы, а более ранние произведения, скажем романы А. Барбюса, стоят несколько особняком. В 30-е годы появляются прозаические произведения революционного направления в болгарской и польской литературах. В 20-е годы во всех этих странах революционная литература представлена прежде всего поэзией.
Нам представляется возможным выделить три основных направления в чешском романе 20-х годов, который относится к пролетарской или, точнее говоря, к революционной литературе. Это прежде всего политический роман с интенсивно выраженным репортажным началом, в котором судьбы героев становятся частью широкой, по возможности, документально воспроизведённой картины революционной борьбы. В этих романах (Ольбрахт. «Анна-пролетарка», Гора. «Социалистическая надежда») авторы идут от общего, от истории к индивидууму. В других произведениях, более тесно примыкающих к традиционному социально-психологическому роману критического реализма (Майерова. «Прекраснейший мир»), путь скорее обратный — от индивидуума к обществу. Наконец, третья линия связана с творчеством Ванчуры и характеризуется сложными стилистическими исканиями и преобладанием условности поэтического и философского обобщения.
Необходимо сразу же оговориться, что то репортажное начало, которое в первом случае выполняет жанрообразующую функцию, присутствует и в других типах романа в иной художественной пропорции. Так, Майерова соединяет историю Ленки Биланской со своеобразным политическим репортажем, а у Ванчуры апокалиптические ви́дения всеобщего уничтожения в «Полях…» перемежаются с подробной и точной информацией о характере боевых действий на фронтах, о передвижении войск и результатах сражений. Вообще введение документального материала — характерная примета романа в революционных литературах 20-х годов и отвечает его самым насущным задачам.
Если сопоставить намеченные нами тенденции с развитием романа в других литературах, то мы можем обнаружить существенные типологические соотношения, которые сближают «Анну-пролетарку» с рядом произведений этого жанра в немецкой, венгерской и других литературах. А для всех них типично сходство эстетических установок с исканиями советских писателей.
Уже на этом раннем этапе в чешском романе делается попытка, пусть ещё в несовершенной форме, преодолеть антипсихологизм, нередко прокламировавшийся теоретиками пролетарской литературы, и использовать достижения традиционного реалистического романа для раскрытия внутреннего мира героев (Майерова). Эти тенденции встречаются и в других европейских литературах, в частности в скандинавских. Наконец, художественные искания Ванчуры можно типологически сопоставить с интенсивными стилистическими исканиями части советской прозы того времени, хотя не приходится говорить о какой-либо конкретной аналогии.
Если подойти к рассматриваемому нами в данном разделе роману с точки зрения трансформации и обогащения реализма в национальной литературе в целом, то мы убедимся, что принципиальное его новаторство было исключительно существенно и затрагивало самые кардинальные аспекты развития чешской литературы этого периода.
В 20-е годы невиданно до той поры расширяется проблематика чешского романа, он приобретает значительное социально-историческое звучание, к которому не приближался, за исключением, пожалуй, исторических эпопей Ирасека. Расширение и обогащение касается и жанровой специфики: появляется новый вид романа с элементами эпопеи, посвящённой современности, роман с репортажно-публицистической основой. Наряду с жанровым обогащением наблюдаются такие интенсивные стилистические искания, которых чешский роман не знал до той поры.
Все намеченные нами линии развития романа связаны с новаторскими открытиями, позволяющими говорить об определённом обогащении реализма. При этом тут речь идёт о таких структурных изменениях романа, которые пусть в разной степени и в разных вариантах, но характерны для всех рассмотренных нами его видов.
Это относится прежде всего к концепции героя, которым становится человек, активно соотнесённый с историей или, во всяком случае (как у Ванчуры), чья судьба оказывается типически значимой для осмысления существенных общественных закономерностей.
В чешском романе не так решительно рвутся связи с традиционным реализмом, а порой, напротив, используются его достижения. Однако и для чешского романа этих лет характерно предпочтение синтетическому осмыслению действительности перед житейским правдоподобием и верной репродукцией психологии, картин внешнего мира, среды. Писатели предпочитают во многих случаях условное обобщение, элементы стилизации и активной трансформации изображаемого. Кардинально меняется и роль автора, который предстаёт как лирик, как публицист или как судья и проповедник, но только не как демиург созданного им мира, стремящийся объективно и наглядно воспроизвести его перед читателем во всей полноте.