Понимание исторической обречённости изображаемого зла даёт ту точку зрения превосходства, которая так важна для сатирика. Гашек запечатлел не просто крушение Австро-Венгрии, а перелом двух эпох. Может быть, когда-то читатели и встречали весёлым смехом заявление Гашека, сделанное им в послесловии к первой части романа: «Эта книга представляет собой историческую картину определённой эпохи». Но для нас теперь уже несомненен ничуть не пародийный смысл этих слов. Не во многих романах XX в. даётся такая широкая картина крупнейших исторических событий своей эпохи. Роман начинается в трагический день 28 июня 1914 г., когда в Сараеве прогремел выстрел Гаврилы Принципа, явившийся прелюдией к мировой войне, а действие повествования обрывается летом 1915 г. За это время произошли немаловажные исторические события, которые так или иначе касаются похождений Швейка. Убийство наследника австрийского престола, начало военных действий против Сербии, начало войны с Россией, наступление русских войск, нанёсших серьёзное поражение силам Австро-Венгрии, выступление Италии на стороне держав Антанты. В романе без конца мелькают названия мест, где происходят сражения, упоминаются имена военачальников враждующих сторон.
Вообще эпический размах романа колоссален, и картина действительности чрезвычайно жива, многокрасочна и не имеет ничего общего с намеренной схематизацией, нередко свойственной сатире. Широкая эпичность — принципиально важное свойство романа Гашека. Трудно даже перечислить все сферы жизни общества, которые попадают в поле зрения автора. Перед нами проходит действительно необозримая чреда военных и штатских, а если добавить к этому героев бесчисленных рассказов Швейка, то количество их ещё возрастёт во много раз. В результате, несмотря на постоянное комическое преувеличение, мы создаём себе очень ясное представление о жизни простых людей в городе и деревне, узнаём довольно подробно, что ели, во что одевались, как шутили и какие потасовки устраивали все эти трактирщики и мельники, лесники и пастухи, сторожа и почтальоны — все эти Пепики из Мыловар и Франтики из Чешских Будейовиц. Утверждают даже, что на основании рассказов Швейка можно составить довольно точную карту пражских пивных с прейскурантом каждой из них. Но описанные с простодушной добросовестностью бытовые эпизоды содержат в себе убийственное разоблачение различных сторон жизни Австро-Венгрии. Гротеск и широкая эпичность, условность и быт, скрупулёзное воспроизведение микромира и широкая историческая панорама — всё это переплавляется в горниле неповторимой гашековской насмешки. Сатирическое обобщение как бы проходит проверку в бурлящем токе эпики, а эпически изображённая действительность просматривается через увеличительное стекло сатиры. Из широкой эпической картины жизни с неумолимой логикой рождается мысль о неизбежности замены существующего порядка вещей новым.
Роман Гашека занимает особое место в литературе XX в. Гашек идёт по тому пути, в начале которого мы встретим великие сатирические эпопеи Рабле и Сервантеса.
И у Гашека, как и у Рабле и Сервантеса, широкая эпичность, поистине монументальная картина действительности и реалистическая глубина её осмысления сочетается с безжалостным сатирическим осмеянием пороков общества. Мы услышим здесь громкий, бесцеремонный смех Рабле, встретимся со свойственной великому французскому писателю жадной любовью к яркой, полнокровной действительности, и найдём мудрую иронию автора «Дон Кихота». И у Гашека, как и у его великих предшественников, злая, целенаправленная сатира соседствует с юмором, порождённым любовью к жизни, с пониманием её бесконечного многообразия, с весельем и радостной верой в силы человека и его будущее. Радостная, беззастенчивая плотская стихия, пронизывающая роман Гашека и резко контрастирующая с трагическим фоном мировой войны, несомненно, сближает Гашека с литературой Возрождения, и прежде всего с Рабле. Сам Гашек ощущал эту близость, вспомнив по поводу одного из довольно откровенных эпизодов в своём романе о «старом, весёлом Рабле». Многие его герои наделены поистине раблезианским аппетитом; чрезвычайно подробно описываются, скажем, их трапезы чуть ли не под пулями, к этому надо добавить весёлый и добродушный цинизм в любовных делах, которые, так же как еда, служат постоянной темой в разговорах персонажей. Обилие весьма откровенных эпизодов и выражений служило аргументом многим критикам, протестовавшим против допущения «Швейка» в высокую литературу.
В сатире более позднего времени, скажем в сатирической литературе Просвещения, мы не встретимся с таким полнокровным изображением жизни, сатирическое заострение нередко ведёт в этом случае к известной односторонности карикатуры, к большей рационалистичности и ограниченности образов.
В комических эпопеях Рабле и Сервантеса поставлены значительнейшие вопросы переломной, кризисной эпохи в человеческой истории. Рабле осмысляет новое мировоззрение и философию людей Возрождения в столкновении со старым, сковывающим человека укладом средневековья. Две эпохи как бы сталкиваются и на тех путях, по которым следует на своём Росинанте Ламанчский рыцарь. На смену идеологии рыцарства приходит трезво практическое миропонимание складывающегося буржуазного общества. Очевидно, именно кризисная эпоха больших сдвигов и полной переоценки ценностей благоприятствовала тому свободному, можно сказать, диалектическому взгляду на вещи, который породил и яркий реализм этих произведений, и их неисчерпаемый комизм. И в романе Гашека запечатлена эпоха великих сдвигов, огромной, революционной ломки, и чешский писатель видел оптимистические перспективы этой ломки, причём его историческая позиция, сам пункт наблюдения был чрезвычайно выгодный; крах Австро-Венгрии воспринимался им как залог будущих колоссальных революционных изменений.
И Рабле и Сервантес метко, безжалостно осмеивали всё косное, сковывающее человека, всё, что протягивало свои щупальца из мрачной эры средневековья и путалось под ногами у смело распрямившегося человека, осознавшего свою силу в эпоху Возрождения. И враги Гашека тоже безжалостно выставлены на посмеяние.
В «Похождениях бравого солдата Швейка» высмеивается не только загнивающая Австро-Венгрия с её безголовыми правителями, окостеневшими бюрократами, тупыми и злобными вояками и развратными священниками — отрицаются социальные, политические, идеологические и нравственные основы современного буржуазного общества в целом. Так же как его великие предшественники, Гашек делает из своих обличений выводы, далеко превосходящие по своим масштабам локальный материал. Он ставит в своём романе кардинальные проблемы XX в.: человек и государство, народ и война, народ и революция.
В сатире враг всегда ясен, но великие сатирики никогда не занимаются ниспровержением во имя ниспровержения, они осмеивают во имя великого идеала. Рабле отстаивает гуманные идеи Возрождения не только в образах своих весёлых, мудрых, великодушных гигантов, не только высмеивая врагов этих идей, всяких злобных пикрошолей, но он создаёт и своего рода модель идеального будущего — Телемскую обитель. Отношение Сервантеса к положительным идеалам сложнее. Только в столкновении и взаимоотрицании рыцарских идеалов Дон Кихота и трезвого практицизма Санчо Пансы раскрывается диалектика добра и зла, как её понимал Сервантес. И роман Гашека, в котором, казалось бы, всё беспощадно осмеивается, озарён положительным идеалом, великой верой и любовью писателя. Но это положительное начало воплощено не в идеальных образах и не в ослепительных картинах будущего, а в сложной диалектике центрального образа — бравого солдата Швейка и во всём плещущемся, бесконечно живом народном море, составляющем фон романа, и в самом характере комического. Огромный, пёстрый, жизненный материал у Гашека подчинён определённому оценочному принципу, двигающему в то же время действие романа и превращающему его в подлинную эпопею.
Динамическая концепция действительности пронизывает всё повествование Гашека, придавая более глубокий смысл бесконечным анекдотам и дурашливым выходкам Швейка. Она цементирует разрозненные и порой как бы неуклюже слепленные эпизоды.
Широкое, вольное течение повествования с массой вставных новелл и вставных эпизодов больше всего напоминает композицию плутовского романа. Швейк, который очень близок герою этого романа — пикаро, так же как и он, переживает массу приключений, встречает на своём пути множество людей. В плутовском романе это обычно даёт возможность автору широко показать действительность и сформулировать соответствующее нравственное поучение.
Герой плутовского романа обычно вступает в повествование юным, неопытным, полным иллюзий. Приобретённый им благодаря многочисленным приключениям жизненный опыт учит его, что добродетели не помогают в жизненном преуспеянии. Он овладевает искусством плутовства, обмана и мошенничества и в конце концов достигает богатства, почёта и уважения и теперь, когда ему уже не нужно прибегать к мошенничеству, готов даже «раскаяться», т. е. признать те моральные догматы, практическую непригодность которых он осознал в «годы учения» и «годы странствий». Такова примерно схема всех плутовских романов, наиболее ясно выраженная, скажем, в «Жиль Блазе» Лесажа. Ничего похожего в романе Гашека мы не найдём.
Во-первых, Швейк появляется на страницах романа уже законченным плутом и никаких иллюзий насчёт жизни и своего места в ней у него и в помине нет. Хотя роман и не окончен, но мы точно знаем, что Гашек вовсе не предполагал привести своего героя к вершинам успеха и благополучия, «Этот тихий, скромный человек в поношенной одежде — тот самый бравый солдат Швейк» — так представляет он Швейка в предисловии к роману. В «Похождениях бравого солдата Швейка» трудно представить себе тот благополучный конец, когда герой начинает «жить да поживать и добра наживать», как в сказке и в классическом плутовском романе.
В чём же отличие сюжета «Швейка» от сюжета плутовского романа? Швейк тоже немало изобретательности проявляет, чтобы обеспечить себе закуску или выпивку, или просто чтобы сохранить свою жизнь, но гораздо чаще его активность проявляется в действиях по видимости как бы лишённых смысла. В обычном плутовском романе сюжетные повороты нередко связаны с переменой хозяина, и каждая такая перемена расценивается с точки зрения её роли в общем поступательном продвижении героя. Этого никак не скажешь о переменах в судьбе Швейка. Прежде всего он сам весьма мало активен в этом смысле, а свой переход от одного «владельца» к другому обычно воспринимает более чем спокойно. Узна