Понимание роли Гашека в развитии национальной литературы позволяет определить и его место в современном литературном развитии за пределами национальных рамок.
Гашека, как и Ванчуру, в чешском литературоведении не раз сравнивали с дадаизмом. На это сравнение наталкивала непосредственность и стихийность его комики, моменты алогичности и абсурдности в изображаемом, наконец, свободное отношение ко всяким литературным канонам и правилам. Однако Гашеку, как и Ванчуре, глубоко чуждо характерное для дадаизма воинствующее отрицание объективной действительности, попытки уйти в неподконтрольную разуму игру. Несомненно прав Р. Пытлик, утверждая, что природа комического в романе иная: «Смысл комизма не в том, чтобы забыть войну, а, напротив, в пробуждении воспоминаний о её античеловеческом и антинародном характере» 16. Вообще попытки передать «Бравого солдата Швейка» «по ведомству» модернизма (на некоторых из них мы ещё остановимся) терпят крах. Они так же мало убедительны, как многозначительные вещания повара-оккультиста Юрайды: «Форма есть небытие, а небытие есть форма. Небытие неотделимо от формы, а форма неотделима от небытия…».
Зато несомненна близость романа Гашека к произведениям революционной сатиры в других литературах. Общим для таких разных писателей, как Гашек, Маяковский-сатирик, Ильф и Петров, Брехт, является оптимистическая уверенность в неизбежном торжестве разума и прогресса над всем тёмным и косным. Это относится прежде всего ко многим явлениям революционной сатиры 20-х годов. Конечно, эта вера в силу добра, в торжество разумного и прогрессивного проявляется в сатире, как и в других жанрах, в разной степени на разных исторических этапах. Скажем, в антифашистской сатире не было и не могло быть той весёлой издёвки, того неудержимого смеха, который звучит в романе Гашека и в комических эпопеях Ильфа и Петрова; враг не мог идти в сравнение с каким-нибудь Кисой Воробьяниновым, он был несравнимо страшнее злобного поручика Дуба.
Побеждающий смех, который сплавляет воедино сатиру и юмор, издёвку и радость, вообще сближает роман Гашека с комическими эпопеями Ильфа и Петрова. Хотя это сопоставление и может показаться неожиданным.
Очевидно, уверенность в победе над злом, уверенность в здоровых силах советского общества, этот заряд оптимизма позволяет авторам весело и озорно смеяться даже над такими явлениями, которые не были в то время так уж безобидны. Этого никак не мог понять «строгий гражданин», в уста которого авторы вложили грозные слова: «Сатира не может быть смешной» (предисловие к «Золотому телёнку»). Этого не понимали и те «строгие граждане» из числа критиков, которые безапелляционно заявляли, что в героические времена нет оснований для смеха. Такая позиция принципиально чужда социалистическому искусству.
Это не значит, конечно, что Ильф и Петров недооценивают ту опасность, которую представляют изображённые ими отрицательные явления, не борются с ними «бичом сатиры». Они делают это разными способами. Есть в их романах и остро шаржированные образы, и резкая, односторонность карикатуры (как, впрочем, и у Гашека). Весёлое торжество над посрамлённым прошлым сочетается с острыми выпадами против опасного, ещё не сложившего оружие врага (вспомним галерею расхитителей, бюрократов, демагогов, мещан, халтурщиков и склочников в романах Ильфа и Петрова). Конечно, зло в романе Гашека имеет несравненно более прочные позиции. Но и у Гашека, как и у советских сатириков, торжествует тот победный смех, то сильное оптимистическое начало, которое отличает сатиру Возрождения. Характер комизма в романе Гашека, проникнутого народной издёвкой и здравым смыслом, народным оптимизмом, юмором и даже особой народной лиричностью, сближает роман Гашека с произведением, в остальном принципиально отличным от него, — с поэмой А. Твардовского о Василии Тёркине. И в «Тёркине» большую роль играют начала народной комики, острое народное словцо и хлёсткая солдатская народная шутка. И в этой поэме чрезвычайно важно эпическое начало, тот добротный материальный мир, со вкусом и со смаком изображённый, с которым слит непатетический, обычный, рассудительный и трезвый герой Твардовского во всей его изумительной человечности и во всём его безграничном, непоказном героизме, конечно, отличающем его от героя Гашека. Кстати, сам Твардовский вспоминал, что последним толчком для начала интенсивной работы над «Тёркиным» послужил разговор о «Бравом солдате Швейке», образ которого использовал в своей фронтовой сатире М. Слободской 17.
Не раз высказывалась мысль о близости Гашека к «литературе факта», занявшей такое большое место в европейских литературах 20-х годов. Мы уже говорили о той роли, которую сыграло в революционных литературах Запада, так же как и в советской литературе, обращение к репортажу и публицистике.
Друг Гашека и автор первой биографии писателя Вацлав Менгер отметил одну его любопытную особенность: Гашек всегда таскал в карманах детскую приключенческую литературу и прейскуранты-справочники. И с таким же восторгом, с каким он поглощал произведения мировой классической литературы, он копался в поваренных книгах, старых календарях, книгах по домоводству и различных профессиональных журналах. В своих произведениях Гашек обнаруживает знакомство с профессиональной терминологией в самых различных областях человеческой деятельности. В романе особенно много кулинарных рецептов (можно вспомнить по этому поводу «лирические» воспоминания Балоуна об изготовлении ливерной колбасы или подробную лекцию обер-фелькурата Лацины, случайно попавшего, будучи мертвецки пьяным, в арестантский вагон, об изготовлении рагу с грибами). Подобной «деловой» информации по разным вопросам в романе хоть отбавляй. Так, например, туда вводятся подробные советы торговцам псами о приёмах «превращения» дворняг в породистых собак. Примером введения в роман самых неожиданных фактических сведений может служить и чтение вслух кадетом Биглером длиннейшей инструкции о том, как надлежит принимать в воинских частях членов императорской фамилии.
Гашек привлекает самые разнообразные образцы «документального жанра». Тут и бесчисленные пропагандистские материалы: манифесты, высочайшие и менее торжественные, назидательные рассказы о солдатских подвигах и патриотические стихи; а рядом — народные песенки довольно вольного содержания, высмеивающие идею казённого патриотизма. Иногда очень трудно отличить подлинные тексты от умело сконструированной пародии в тех местах романа, где Гашек щедро воспроизводит все виды канцелярского творчества: приказы, протоколы, донесения, рапорты, инструкции, депеши, циркуляры и — с особым удовольствием — различные документы, касающиеся деятельности тайной полиции.
Вообще Гашек стремится создать у читателя впечатление, что его книга — почти репортаж, что в ней нет никаких авторских ухищрений. Это послужило одной из причин обвинений Гашека в «нелитературности» «Бравого солдата Швейка». Некоторые непроницательные критики считали, что писатель облегчил свою задачу, введя в роман множество документов. Но в том-то и дело, что Гашек мастерски использует их в соответствии со своим художественным и идейным замыслом. Простота, безыскусность его повествования — кажущаяся, она достигается сложными художественными приёмами.
Интересно, как использует Гашек подлинные документы. Обычно самые торжественные и полные значительности воззвания приобретают пародийный характер, благодаря их вопиющему несоответствию окружающей действительности или благодаря совершенно неожиданной, контрастирующей с официальной торжественностью реакции слушателей. Так, неожиданно реагирует Швейк на грозный приказ, выпущенный командованием по поводу перехода 28-го полка на сторону русских. Этот переход чешского полка, сформированного из жителей Праги, под звуки полкового оркестра 3 апреля 1915 г. на Дукельском перевале ознаменовал обострение антивоенного и антиавстрийского сопротивления чешского народа. Выслушав грозные слова приказа, Швейк вопреки всякой логике начинает негодовать: «Да, поздновато нам его прочитали!.. Будь я государем императором, я не позволил бы задерживать свои приказы. Если я издаю приказ семнадцатого апреля, так хоть тресни, но прочитай его во всех полках семнадцатого апреля». Можно подумать, что своевременное зачтение приказа изменило бы настроение чешских солдат, которые, как и сам Швейк, только и мечтают о том, как бы последовать примеру мятежного полка. Швейк словно пародирует бюрократическую логику, требующую только формального выполнения мероприятия.
Множество патриотических листовок и текстов, дословно приведённых, также звучат как пародия ещё и потому, что их обычно выдают вместо обещанных ста пятидесяти граммов колбасы или двухсот граммов сыра.
«Почти подлинные» тексты пропагандистских материалов после обработки Гашека приобретают, как правило, обратный смысл. Так, чешские исследователи установили, что Гашек переписал из календаря на 1915 год «трогательную» историю о том, как маршал Радецкий беседует на поле боя с умирающим знаменосцем. Гашек только ввёл от себя маленькие детали, благодаря которым этот слезливый рассказ невозможно читать без смеха (например: «Да, высокочтимый вождь, — слабеющим голосом вымолвил умирающий, приятно улыбаясь»).
Гашек создаёт также откровенные пародии на бюрократические писания, вроде знаменитого медицинского заключения: «Нижеподписавшиеся судебные врачи сошлись в определении полной психической отупелости и врождённого кретинизма представшего перед вышеуказанной комиссией Швейка Йозефа, кретинизм которого явствует из заявления: „Да здравствует император Франц-Иосиф Первый“, какового вполне достаточно, чтобы определить психическое состояние Йозефа Швейка, как явного идиота».
Среди множества официальных документов не очень выделяются те телеграммы, которые рассылал повсюду несчастный командир бригады, находившийся на излечении в психиатрической лечебнице: «Обоз зачислить в восточную группу. Разведочная служба отменяется. Тринадцатому маршевому батальону построить мост через Буг. Подробности в газетах». Приказы, рассылаемые начальниками, всё ещё находившимися в тот момент на действительной службе, содержат в себе не больше реализма и ясности. Пародийный смысл имеют и многочисленные «цитаты» из прессы, сочинённые Гашеком, например, обширные выдержки из «научной» полемики между журналом «Мир животных» и «Сельское обозрение» по поводу зоологических «открытий» вольноопределяющегося Марека или многословные «статьи» из венгерских газет, которые полковник Шредер заставляет читать несчастного Лукаша, узнавшего из них о своих головокружительных любовных похождениях в городе Кираль-Хиде. Издевательски звучит и длинный перечень будущих военно-патриотических трудов кадета Биглера («Кровь и железо». «Победа или смерть», «Железная бригада» и т. п.). Наконец, в качестве «достоверных» докуме