21, — пишет Чапек. Конечно, обилие аспектов позволяет увидеть действительность во всём её богатстве, но многоплановость и меняющийся угол зрения могут привести и к отрицанию возможности любой объективной оценки. И эта нота также звучит в «Фабрике Абсолюта»: Каждый прав со своей точки зрения, значит, не прав никто и не из-за чего сражаться. Опасность подобного релятивистского уравнения истин Чапек понял гораздо позже, в 30-е годы.
После выхода романа в чешской критике говорилось, что Чапек полемизирует с социалистическими идеалами будущего. Однако, на наш взгляд, справедливо замечание О. Малевича о том, что писатель «затрагивает только вульгарные и анархические заблуждения некоторых ложнокоммунистических теоретиков» 22. Главная причина всех бед, по Чапеку, — неспособность людей, составляющих общество, освоиться с новым порядком вещей. Сам он так сформулировал смысл романа в своём ответе на различные малоудачные попытки его интерпретации: «Представьте себе, что нашему человечеству явится сама Абсолютная Правда, сам бог; уже не говоря о том, что те или другие люди начнут на нём наживаться и спекулировать им, не говоря о том, что он подорвёт основы нашего общественного строя, покоящегося на совершенно безбожных принципах (и то и другое я доказываю в первой половине книги), человечество неизбежно превратит Абсолютную Правду в торжество полуправд, в узкие, близорукие сектантские лозунги в соответствии с интересами национальными и групповыми. Сразу появился бы бог портных и бог сапожников, правда европейцев и правда монголов, и сразу же во имя Бога, Правды, Расы или других великих идей человек пойдёт на человека, только потому что дым на алтаре, где он приносит жертвы, тянется в другую сторону, чем дым на алтаре его брата Авеля» 23. Итак, из великой любви и стремления к правде рождаются споры. В романе Абсолют провозглашают своим и масоны, и лютеране, а анабаптисты, и Союз владельцев каруселей… И, наконец, наступает война, которая постепенно охватывает человечество. Кто же виноват в этом? Люди, их нетерпимость, узость, фанатичность, догматизм — таков вывод Чапека.
«Чапек сумел обнаружить те невидимые стены, которыми обваливающееся капиталистическое общество отделяет человека от людей и от действительности» 24, — проницательно заметил Я. Мукаржовский. Но Чапек никогда не связывал это явление именно с капиталистическим обществом. Он не видел и пути преодоления «отчуждения» и обезличения человека, в борьбе против этого общества. Главная причина трагедии заключается, по его мнению, не в обществе, а в человеке. И тут возникает заколдованный круг противоречий, неразрешимых для Чапека и вообще неразрешимых, если стать на позиции, подобные чапековским.
Пока Чапек критиковал фанатизм, узкий, пренебрегающий человеком догматизм, его критика, пусть самая абстрактная, была справедлива и высоко нравственна. Но Чапек хотел большего. Он искал способы морального исправления людей, а тем самым и общества. В «Фабрике Абсолюта» раскрыто противоречие между объективным смыслом идей или идеалов и их субъективным пониманием. Но это противоречие само по себе кажется Чапеку абсолютным, потому что он рассматривает идеалы как нечто данное извне, а не возникшее из самих потребностей общества. Поэтому всякие идеалы, великие идеи вызывают у него недоверие. И Чапек считает, что катастрофу можно бы было предотвратить, смягчив, сблизив различные истины, поставив человека выше той истины, которую он защищает. Ведь даже сам Абсолют несовершенен, не всемогущ, словом релятивен. Главное, что привлекало Чапека в релятивизме, — это терпимость, способность уважать чужое мнение. В 20-е годы он не видел разницы между этими великолепными качествами и оппортунизмом в принципиальных вопросах. Какой большой исторический опыт потребовался писателю, чтобы понять, что сила может служить делу прогресса!
В романе «Кракатит» (1924) Чапек концентрирует события вокруг судьбы главного героя — изобретателя Прокопа. В центре романа здесь, как этого желал Чапек, автор статей о народном искусстве, — масштабный героический характер, ведущий титаническую борьбу не на жизнь, а на смерть, преодолевающий сверхчеловеческие препятствия, одержимый колоссальными страстями. И противостоят ему силы зла, представленные в концентрированном, так сказать, сгущённом виде.
Когда мы читаем второй роман Чапека, поражает его животрепещущая актуальность для нашего времени. Достижение техники, взрывчатое вещество невиданной силы, изобретённое Прокопом, получившее имя «кракатит», ставит под угрозу само существование человечества. Задумав этот роман, Чапек во время своей поездки в Англию стремился увидеться с Резерфордом. Эта встреча не состоялась, но ему удалось повидаться с сотрудниками знаменитого физика, и он мог получить информацию о новейших экспериментах в области разложения материи.
И Уэллс высказывал в своих романах мысль о широком применении атомной энергии в сравнительно недалёком будущем. Эта гипотеза положена в основу романа «Освобождённый мир» (1912). Впрочем, в отличие от Уэллса, Чапека и в этом романе меньше интересуют технические возможности и перспективы великого открытия, чем моральные и философские вопросы, с ним связанные.
Авантюрный сюжет соседствует с прозорливой и глубокой критикой многих явлений современности, Так, чрезвычайно реалистично раскрыты махинации конкурирующих оружейных концернов, охваченных безумной горячкой лихорадочного вооружения. Справедливо отметил Б. Л. Сучков, что описание тайной анархистской организации, «её участников, их жаргона и теорий, доктринёрства их мышления и методов борьбы, сводящейся к анархическому бунтарству, сдобренному практикой сексуальной „свободы“, — предвосхитило многие черты современного левацкого экстремизма» 25. Подобные меткие наблюдения соседствуют с гротеском и эксцентрикой, а рядом выступают достоверно изображённые уютные и согретые юмором картины «малой жизни».
Приключения Прокопа имеют и свой символический смысл. Судьба искушает изобретателя любовью, богатством, наконец, властью. С этим последним испытанием связаны важнейшие для Чапека социально-этические вопросы. Прокоп, в отличие от Марека в «Фабрике Абсолюта», понимает, что он обязан защищать своё изобретение от злых рук, которые могут его использовать во вред человечеству. И он смело вступает в единоборство и с агентами империалистических держав, и с мощными оружейными концернами. Но, может быть, первооткрыватель вправе использовать ту огромную власть, которую даёт ему изобретение для того, чтобы заставить человечество принять некое идеальное социальное устройство? Он встречает человека под многозначительным именем Дэмон, который приводит его в сообщество анархистов и предлагает с их помощью использовать кракатит для приобретения неограниченной власти и переустройства мира. Но автор отказывает герою в этом праве и посылает к нему в конце романа таинственного старичка, который убеждает Прокопа отказаться от изобретения и от своих титанических планов, а придумать лучше какой-нибудь «дешёвый и удобный моторчик». В романе безоговорочно осуждается индивидуализм, навязывание человечеству воли титана-реформатора, вооружённого новейшими техническими возможностями.
У Г. Уэллса также намечается сложность проблемы положения науки и её творцов в современном обществе. С одной стороны, он не чужд технократических иллюзий. Так, в «Облике грядущего» именно учёные берут на себя осуществление общественного переустройства в социалистическом духе, которое они преподносят усыплённому ими на время человечеству. Дальше идти трудно в смысле передоверения всех прогрессивных функций в будущем людям науки. Следы подобной же концепции, хотя и не столь ясно выраженной, мы найдём и в других романах («Пища богов», «Освобождённый мир»). Но если обратиться от далёкого утопического будущего к сегодняшнему дню, то и Уэллс прозревал те коллизии социально-этического порядка, которые в наш век дали себя почувствовать со всей остротой. Эта проблематика намечается в «Острове доктора Моро» и раскрывается более глубоко в «Человеке-невидимке». Не только жестокость, но и прежде всего волюнтаристский произвол доктора Моро разоблачается и в этическом и в прагматистском плане — в конце концов несчастные уроды, созданные в результате эксперимента неумолимого доктора, снова возвращаются в животное состояние. То, что в образе доктора Моро раскрывалось более или менее абстрактно, в «Человеке-невидимке» приобретает более конкретный характер. Нельзя не согласиться с Ю. Кагарлицким, исследователем творчества Уэллса: «В удивительном сочетании психологической и бытовой достоверности с не оставляющим читателя ощущением фантастичности происходящего — своеобразно-эстетическое „чудо“ романа» 26.
Именно в достоверном психологическом и бытовом плане раскрывается чудовищный индивидуализм и аморальность Гриффина, считающего, что его открытие даёт ему абсолютное право пренебрегать человеческими жизнями и поставившего перед собой цель — использовать свою способность стать невидимым для достижения некой абсолютной личной диктатуры. Гриффин люто ненавидит обывателей и мещан, но ему свойствен такой же эгоизм, безграничный индивидуализм и отсутствие чувства ответственности за общую жизнь человечества, которые Уэллс осуждал, рисуя образ мещанина.
Собственно, эту же проблематику прав и обязанностей современного учёного и той опасности, которую несёт миру индивидуализм и эгоцентризм, берущие на вооружение достижения современного технического гения, раскрывает и А. Толстой в романе «Гиперболоид инженера Гарина» (1926). По своему сюжету этот роман ближе к «Кракатиту», чем названные романы Уэллса. Известно, что А. Толстой чрезвычайно заинтересовался пьесой Чапека «R.U.R», и его «Бунт машин» является свободной обработкой чапековского сюжета. И в своём романе А. Толстой затрагивает проблемы, близкие к тем, которые волнуют Чапека в «Кракатите». В обоих романах толчком развития сюжета становится изобретение чудовищного орудия уничтожения. И тут и там это изобретение стремятся использовать в губительных целях. В обоих романах сильна авантюрная стихия — убийства, похищения, погони, тайны и их разгадки. В то же время оба ставят со всей остротой проблему моральной и общественной ответственности изобретателя, на котором лежит тяжёлый и высокий долг — охранять свои изобретения от грязных рук, способных использовать их во вред человечеству. Но у А. Толстого гораздо более чёткая и однозначная позиция. Он не только безоговорочно осуждает чудовищный индивидуализм Гарина, но и чётко раскрывает те социальные силы, которые борются за использование его открытия. В романе А. Толстого всё время проходит, хотя бы вторым планом, тема нового справедливого общества, способного употребить величайшие открытия на благо людям и дать удовлетворение их творцам. У Чапека же присутствует мысль, что все великие идеи сами по себе заряжены насилием. Эта идея продиктовала Чапеку его проекты спасения от катастрофы, данные в концовках романов. Разбиты карбюраторы, позабытая формула кракатита — конечно, в этом таится недоверие к возможностям исторического творчества человечества.