40. В романе Хаксли не только специализация и «механизация» человека достигает апогея, но это положение изображается как законсервированное, как окончательное, за которым может следовать только полное вырождение рода человеческого. В этом романе уродливая «механизация» человека становится чем-то метафизически неизбежным, в своём роде «нормальным», а всякий протест против подобного статус-кво отталкивает Хаксли и вызывает у него брезгливую насмешку. Эта окончательность механизации, закрытость процесса отображены и в сюжете романа. Читатель знакомится с «прекрасным новым миром» во время экскурсии студентов, когда им объясняют существующие там порядки. В романе не раскрыт глубоко драматический конфликт, а тон авторской издёвки скорее сродни отвращению, не оставляющему места для проблеска надежды. Чапек опубликовал рецензию на книгу Хаксли, из которой можно ясно понять, что роль объективного летописца будущего общества, которую принимает английский фантаст, чужда ему и даже несколько шокирует его. «Признаться, когда я читал это, мне было стыдно за изображённое там будущее и я испытывал что-то вроде благодарности судьбе за то, что я живу в старозаветной, примитивной и героической современности» 41. Чапек в своём романе тоже логически приходит к выводу, что человеку спасения ждать неоткуда, но писатель не может с этим примириться и продолжает сохранять веру в человеческое в человеке и во всяком случае уверенность в долге людей сопротивляться обесчеловечению.
Роман «Война с саламандрами» по своей структуре напоминает «Фабрику Абсолюта». Интересно, что в центре событий и, добавим, в той же роли двигателя, ускоряющего катастрофу, снова выступает вездесущий и всесильный пан Г. X. Бонди, финансовый магнат и «капитан промышленности». Как и в «Фабрике…», ему предлагается некое открытие — на этот раз его школьный товарищ, капитан Ван Тох, рассказывает ему о необычайных саламандрах на далёком тропическом острове. Бонди и в этом романе сначала относится к открытию как к своеобразному хобби, а потом, учуяв коммерческие возможности приручения саламандр, вкладывает в это дело всю свою неуёмную энергию дельца, ставит бизнес на очень широкую ногу, а в конце концов оно вырывается из рук своего создателя, грозя миру страшной катастрофой. Схема действия тут та же, что и в «Фабрике Абсолюта». Сходно и композиционное построение. Выступающие сначала как центральные персонажи капитан Ван Тох, пан Бонди и его привратник пан Повондра постепенно оттесняются на задний план нахлынувшим потоком событий, которые передаются, так сказать, синхронно, воссоздавая картину мира, охваченного горячкой и бешено несущегося к катастрофе. И тут вводятся бесчисленные газетные и радиосообщения, интервью, анкеты, тексты исследований, статей, телеграмм, отчётов и т. д. Однако больше чем за десять лет, отделяющих оба романа, возможности и темп передачи информации значительно увеличились, это нашло своё отражение и в масштабах её использования в новом романе Чапека. И всё же в этом романе, как и в «Фабрике Абсолюта», несмотря на видимую экстенсивность, повествование, в котором с репортёрской жадностью уловлены разные стороны действительности, свободно от хаотичности романа типа Дос Пассоса, потому что у Чапека существует здесь ещё более строгая, чем в «Фабрике…», подчинённость колоссального материала разворачивающейся с неумолимой драматичностью трагедии человечества.
Писатель не изменяет принятому им тону объективного летописца, добросовестного собирателя информации. Однако насмешка, издёвка и горечь таятся в этом мнимо беспристрастном сталкивании различных фактов. Многие из подчёркнуто объективных сообщений звучат как пародии, например эпизод встречи путешественников на Галапагосских островах с саламандрой, увлекающейся чешской историей. Этот остроумный эпизод позволяет Чапеку посмеяться над тем направлением отечественной историографии, которое идеализировало самые реакционные периоды истории страны. «Вы, несомненно, гордитесь вашим трёхсотлетним порабощением. Это было великое время, сударь, — вещает саламандра, не переставая умиляться, — до чего грустно, что столько известнейших памятников погибло во время тридцатилетней войны! Если не ошибаюсь, земля чешская была превращена в пустыню, залитую слезами и кровью. Счастье ещё, что не погиб тогда родительный падеж при отрицании». Эта корреспонденция — один из многочисленных примеров мастерской пародийной стилизации, в ней высмеиваются псевдопатриотические борзописцы. Но далеко не всегда юмор Чапека беззлобен. Очень часто за безличной объективностью сообщений чувствуется ужас и отвращение. Таково, например, сообщение о том, что в США «возникло движение против линчевания саламандр… к нему примкнули свыше ста тысяч человек, впрочем, почти исключительно негры. Американская печать подняла крик, заявив, что это движение преследует разрушительные политические цели. Дошло дело до нападения на негритянские кварталы, причём было сожжено много негров, молившихся в своих церквах за Братьев Саламандр».
Обличительный эффект множества сообщений в романе обусловлен их близостью к тому, что могло бы действительно появиться в прессе. Только небольшая перестановка акцентов, порой лёгкая ретушировка создают тот эффект «остранения», который лежит в основе комизма «Войны с саламандрами». Можно сказать, что речь идёт об «остранении» на грани обыденного.
Структура «Войны с саламандрами» нередко наводит на мысль о близости этого романа к «Острову пингвинов» А. Франса. Во-первых, сама тема — очеловеченные пингвины и очеловеченные саламандры. Затем иронический тон рассказчика, широкий охват осмеиваемых явлений и ведущая роль пародии и приёма травестирования. Подобные сопоставления появлялись в критике, но без сколько-нибудь внимательного рассмотрения обоих романов с точки зрения типологических схождений и расхождений. А между тем такое сопоставление позволяет увидеть место Чапека в развитии жанра сатирической утопии и в развитии европейского реализма. Прежде всего если сопоставить историю восхождения по ступеням цивилизации «топтыжек» капитана Ван Тоха и пингвинов, окрещённых святым Маэлем в силу его старческой близорукости, то бросается в глаза одно обстоятельство, играющее большую роль в структуре обоих романов: превращение пингвинов в людей, происшедшее в результате решения свыше, чтобы загладить досадную ошибку благочестивого старца, играет роль, так сказать, стимулирующего толчка, позволяющего рассмотреть исторические события в остранённо комическом аспекте. Собственно говоря, в дальнейшем птичье происхождение обитателей Пингвинии выступает в виде некоего комического подтекста: речь идёт о человеческом, точнее, французском обществе. Интересно, что в разделах, повествующих о нравах Третьей республики с её политической продажностью, моральным упадком и экономическим бумом, Франс всё больше приближается к своим реалистическим романам из современной жизни («Современная история», 1897–1901). У Чапека специфика саламандр, причисленных к роду людскому, становится причиной и смыслом конфликта, а контраст и сходство саламандр и людей — постоянный источник комизма как обличительного, так и добродушного. Различно и композиционное строение произведения. Роман Франса построен как хроника. Автор использовал те сатирические возможности, которые давала ему история Пингвинии, для осмеяния множества явлений прошлого и настоящего. Большинство эпизодов имеет реальный исторический прообраз. Карл Великий — Дракон Великий; Столетняя война с Англией — война королевы Крюша с дельфинами; наполеоновские войны — воинственная эпопея Тринко; дело Дрейфуса — дело о похищении 80 000 охапок сена; и т. д. При этом в романе выдерживается принцип пародии, в котором комизм всегда выявляется в сопоставлении с пародируемым объектом. Порой обстоятельства французской истории изображены хотя и в сниженной травестированной форме, но по-своему глубоко и оценены вполне серьёзно (например, рассуждение о той цене, которую Франция заплатила за славу Наполеона). Иносказание приобретает часто характер аллегории, в которой подразумевается совершенно определённое явление, причём неизменно одно и то же (так, дельфины на всём протяжении романа обозначают англичан). Можно сказать в связи с подобным построением о рационалистических принципах философской повести XVIII в., которые явно положены в основу структуры романа А. Франса.
И насмешка Франса нацелена главным образом на те явления, которые сближают её с сатирой Вольтера: поначалу это прежде всего антиклерикальное обличение, затем издёвка над всякого рода проявлениями глупости — над предрассудками, чванством, сословной спесью, собственническим эгоизмом. Всё это темы, не являющиеся какой-то новой спецификой XX в., хотя в самой тонкой, богатой оттенками, порой амбивалентной иронии Франса, составляющей главное очарование книги, много от современного духа, отличающего Франса от просветительской сатиры.
Чапек, тоже пародируя историческую хронику, взрывает этот жанр на каждом шагу прежде всего с помощью всё сметающего на своём пути бурного потока информации. Он понимает саламандровую проблему как явление остро современное, ещё не осмысленное и нуждающееся в глубоком анализе. Его повествование скомпоновано как драма, героем которой является человечество, катастрофальный результат этой драмы близок, а исход неясен. Поэтому роман «Война с саламандрами» обладает особыми структурными признаками — постепенным обострением конфликта, усилением драматичности, своеобразной кульминацией и только намеченной развязкой. Что же касается развязки, то тут у Чапека есть и кое-что общее с Франсом и существенное различие. У Франса развитие протекает без особых катастроф, эволюционным путём, достигает апогея, когда «прогресс цивилизации выражался в производстве смертоносного оружия, в бесстыдной спекуляции и отвратительной роскоши». Общество, разрушаемое изнутри последствиями этой нездоровой цивилизации и социальными противоречиями, было окончательно взорвано благодаря деятельности террористических анархистских групп. А потом всё началось сначала. Но обо всех этих событиях Франс рассказывает в последней главе (озаглавленной «Будущее время», с подзаголовком «История без конца») только весьма бегло, в форме утопического эссе.