С другой стороны, в гротесково-фантастических формах момент аллегории играет теперь меньшую роль. Это и понятно: аллегория тесно связана с просветительским реализмом или с классицизмом, недаром она была так распространена в литературе Просвещения. Аллегория исходит обычно из принципа конструирования моделей, полностью разложимых на рационально постижимые компоненты, так что одна модель может замещать другую. В наше время реализм, стремящийся уловить бесконечную сложность и противоречивость явлений, редко прибегает к аллегории в чистом виде, хотя иносказание, т. е. осмысление реальных явлений современности в фантастическом обличии, присутствует в современном реализме нередко. Все эти особенности «реалистической фантастики» нашего времени нашли своё воплощение в романах Чапека, в которых фантастическое начало способствует выражению сущностных сторон действительности. В этом смысле понятие реалистической фантастики полностью применимо к творчеству Уэллса или Франса.
Советский исследователь научно-фантастического жанра Ю. Кагарлицкий считает непременным условием реалистической фантастики принцип «единой посылки» 51. Иначе говоря, когда берётся какое-то фантастическое допущение, то в дальнейшем автор должен строго придерживаться логики им же созданной фантастической действительности, не допуская своевольного фантазирования или нагнетания чудес. Думается, что сам по себе принцип «единой посылки» не гарантирует реалистического характера произведения. В самом деле, пожалуй, «Превращение» Кафки можно считать «классическим» произведением, основанным именно на «единой посылке» (человек превратился в отвратительное насекомое). В воспроизведении всего, что отсюда вытекает, Кафка предельно, можно сказать, дотошно «правдоподобен», изображая все неприятности, которыми чревато это превращение для героя, реакцию окружающих и т. д. Кафка выполняет и требования Уэллса в том, что подробности писатель-фантаст должен черпать из обыденной жизни. Однако при всём том трудно рассматривать «Превращение» как произведение реалистическое. Что же касается фантастики Уэллса и того же Чапека, то их вклад в развитие современного реализма определяется не принципом «единой посылки» и не обилием повседневных деталей, а реалистической глубиной затронутой проблематики и исторической продуктивностью её разрешения.
Можно сказать, что именно Чапек ввёл в чешский роман такие значительные проблемы, касающиеся судеб человечества, к которым он до того не приближался, и принялся их разрешать в произведениях, содержащих в своих фантастических иносказаниях глубинное соответствие реальным механизмам, определяющим жизнь современного общества. На этом пути он открыл много существенного, что было использовано в дальнейшем развитии научной фантастики современности.
Новаторский вклад Чапека в развитие современной реалистической фантастики и в обогащение современного реализма чрезвычайно значителен. В нашем литературоведении существует справедливое мнение, что творчество Уэллса ознаменовало новый шаг в развитии фантастики. Ю. Кагарлицкий высказывает мысль, что достижения Уэллса в этой области аналогичны завоеваниям критического реализма XIX в.: «…пусть с заметным опозданием, но в фантастике свершился процесс, идентичный процессу, прошедшему в нефантастической сфере за полстолетия до того: тенденции просветительского реализма и романтизма смешались, подверглись взаимному влиянию, преобразовались и дали новую форму» 52.
Думается, сам процесс становления критического реализма с помощью романтизма тут несколько упрощён. Но некое соответствие Уэллса развитию критического реализма на Западе в XIX в., на наш взгляд, несомненно. В творчестве Чапека фантастика обретает новые качества по сравнению с Уэллсом, сопоставимые с трансформацией реализма в XX в. Чапек не только открыл новую проблематику, но и нашёл новаторские художественные возможности для её раскрытия. Сюда относится и его смелое новаторство жанрового порядка, позволившее ему в форме сатирической утопии дать поистине эпическую картину современного мира, уловить лихорадочный пульс современности, сделав героем драматически развивающегося действия всё человечество. Необыкновенно обогащает Чапек и возможности комического, сатиры, гротеска, продолжая лучшие сатирические традиции европейской литературы и во многом типологически сближаясь с А. Франсом. Чапек мастерски использует те внутренние возможности многозначности, которые таятся в образе, подымая его до крупных обобщений.
Его утопии стали классикой современной фантастики. Ко всей фантастике Чапека можно отнести характеристику, данную Б. Сучковым «Войне с саламандрами»: «Роман Чапека не только реалистичен, но он обогащал реализм новыми средствами художественной выразительности, а его притчеобразное построение принципиально отличалось от романов-притч и антиутопий, получивших распространение после второй мировой войны и опиравшихся на распространившуюся в эту пору метафизическую и пессимистическую философию различных оттенков» 53.
Обогатив современную фантастику, Чапек, бесспорно, внёс существенный вклад в развитие реализма. Он по праву может быть назван одним из величайших европейских писателей XX в.
РОЖДЕНИЕ ЭПОСА
30-е годы для Чехословакии — чрезвычайно драматичный период.
В середине 20-х годов, казалось, ничто не предвещало катастрофы. Правда, иллюзии, рождённые завоеванием национальной независимости, вскоре начали блекнуть, отзвучали широковещательные лозунги, и всё же ситуация в Чехословакии была куда более благоприятной, чем во многих соседних странах. В 20-е годы намечался экономический подъём в стране и существовал тот максимум гражданских свобод, который вообще может обеспечить своим гражданам буржуазно-демократическая республика. Тем больнее ударил Чехословакию экономический кризис, начавшийся в 1929 г. и разразившийся с такой силой, которая потрясла всю экономическую и общественную жизнь страны.
Остановившиеся заводы, безнадёжная тоска на лицах сотен тысяч безработных… Равновесие, которым так гордились политики буржуазной Чехословакии, обещавшие создать особо комфортабельный маленький рай для «маленького человека», было безнадёжно нарушено.
Кризис затянулся. А не успела ещё республика начать оправляться от его последствий, как около самых её границ раздался топот кованых сапогов, и фашистские главари недвусмысленно заявили свои претензии на территорию Чехословакии. Дальше — нерешительные, половинчатые манёвры правительства Бенеша, наглая измена судетских националистов, активизация фашиствующих группировок внутри страны. И наконец — Мюнхен, предательство западных союзников, капитуляция и трагический финал: 15 марта 1939 г. — фашистские танки на улицах Праги.
Но это бурное десятилетие оказалось не только временем крушения иллюзий, оно было чрезвычайно плодотворным для развития национального сознания. Исключительной зрелости и значительности достигает в это время и развитие прогрессивной культуры. В то же время путь литературы в этот насыщенный и драматический период был сложным, и в нём своеобразно, порой неожиданно отразились многие общие закономерности развития европейской литературы 30-х годов.
Начало новых тенденций в чешской прозе, давших себя знать в полной мере в 30-е годы, приходится на вторую половину 20-х годов.
К концу 20-х годов наступает пора поисков широких синтетических форм романа, способного воспроизвести общественные явления современности достаточно масштабно и исторично.
В этом смысле можно провести типологически значимую параллель с некоторыми явлениями в советском романе конца 20-х годов. В советской литературе в это время происходит становление широкой эпической формы романа, в которой на новом уровне продолжаются традиции русского классического романа. Эта линия оказывается наиболее плодотворной и в последующие десятилетия. В одном только 1925 г. появляются «Дело Артамоновых» М. Горького, «Барсуки» Леонова, «Цемент» Гладкова. В это же время А. Толстой перерабатывает свой роман «Сёстры». В конце десятилетия появляются первые книги таких монументальных эпопей, как «Жизнь Клима Самгина» М. Горького и «Тихий Дон» М. Шолохова. Конечно, тут речь шла не только об изменении жанровой специфики романа и о более широком охвате действительности, новые явления в романе касались сущностных изменений в характере реализма.
Роман стремительно идёт к синтезу истории и современности. «Широта охвата действительности всё больше сочеталась с глубинным проникновением во внутренние процессы истории, с преломлением их в художественно индивидуализированных человеческих характерах» 1, — пишет советский исследователь. Это начало синтеза преломилось в эстетических спорах эпохи, в дискуссиях «о живом человеке» и о классическом наследии. Масса и индивидуум, панорамное раскрытие народных судеб и пристальное внимание к судьбе индивидуума — к решению этих проблем вплотную подошёл в эту пору советский роман. М. Горький писал: «Действительность монументальна, она давно уже достойна широких полотен, широких обобщений в образах» 2.
Выработка присущих эпосу структурных и стилевых средств передачи эпического состояния мира идёт и в чешском романе. Как мы видели, в начале 20-х годов обогащение реализма связано с сатирической эпопеей, с репортажным романом, с романом-утопией, со стилистическими исканиями поэтической прозы и меньше всего — с продолжением традиций социально-психологического романа, который, впрочем, как уже говорилось, не достиг большой высоты в предыдущую эпоху. Именно этот вид романа вызывал отрицательное отношение критики, находившей в нём проявление «описательного реализма» и натурализма, идилличность и старомодность повествования. Картина начинает решительно меняться во второй половине 20-х годов. Если раньше психологическая глубина, как и обстоятельность в изображении предметного мира, считалась признаком всё того же «описательного реализма», то теперь появляются новые виды романа, в которых эстетические акценты перемещаются. Эти процессы осмыслил и сформулировал в дальнейшем Бедржих Вацлавек, писавший о процессе возникновения «нового синтетического искусства».