С Прагой была связана деятельность Э. Киша, прозванного «неистовым репортёром». В этом жанре, достигнувшем высокого уровня в мировой революционной литературе в творчестве Д. Рида, Л. Рейснер, в очерково-документальных произведениях таких крупных писателей, как А. Барбюс, М. Андерсен-Нексё, складывалась определённая концепция публицистико-художественного воссоздания факта.
Репортажи и публицистика этих авторов была отмечена высоким умением осмыслить конкретные жизненные эпизоды в свете широких революционных перспектив и политических задач современности.
В чешской литературе (так же как, например, в немецкой) сделанные в этой области открытия оказывали влияние и на другие жанры. Об этой роли свидетельствует то внимание, которое уделялось судьбе репортажа и его соотношению с романом в критике. Мы уже говорили о статье Киша «Роман, нет репортаж!», опубликованной в редактировавшемся М. Майеровой журнале «Чин». С таким же полемическим задором на статью Киша ответил Б. Кличка в статье, озаглавленной не менее полемически: «Репортаж? Нет, роман».
Киш мотивировал своё пророчество изменившимся качеством исторической действительности: «После войны все романические сюжеты стали ничтожными в сравнении со страшными переживаниями мировой бойни. Во время войны каждая семья и каждый индивидуум переживали драмы, достойные самого увлекательного романа, решали для себя самые трудные вопросы, такие, о которых и читать никогда не приходилось, короче говоря, каждый человек переживал свой роман или даже несколько романов сразу.
…Я уверен, что когда-нибудь люди не захотят читать ничего иного, кроме правды. Психологический роман? Нет. Репортаж. Правдивый, мужественный, достаточно широко задуманный репортаж — только он имеет будущность» 18. В то же время звучали голоса, протестующие против столь категорического противопоставления двух жанровых форм — романа и репортажа. Мысль о синтезе романа и репортажа высказывает в это время и Б. Вацлавек. В 20-е годы, в пору своих авангардистских увлечений, он считал, что познавательно агитационная и поэтическая функция в литературе всё более разделяются, и это относится также к роману. В начале 30-х годов он посвящает проблемам соотношения художественной литературы и публицистики статью под заголовком «Роман и репортаж» 19, в которой предсказывает в дальнейшем синтез репортажа и романа. В доказательство своей точки зрения он апеллирует к опыту советской литературы, полагая, что её развитие опровергло утилитаристские теории ЛЕФа и что «именно многие русские романы показывают в настоящее время, как хорошо может художественная литература служить жизни» 20.
Примерно к середине 30-х годов репортаж начинает занимать значительное место на революционном фланге чешской литературы, и, действительно, происходит его сближение с романом. Чрезвычайно показательна в этом смысле книга, ставшая объектом острых общественных столкновений, — «Ботострой» (1933) Турека Сватоплука. Знаменательна нашумевшая история этой книги, в которой рассказывается страшная правда о порядках на предприятиях обувного короля Бати, где Сватоплук работал несколько лет. Сразу после выхода книги Батя добился конфискации всего тиража и подал в суд на писателя, обвиняя его в клевете. Процесс длился четыре года; борьба писателя против могущественного магната была слишком неравной.
Роман Сватоплука относится к тем остро обличительным произведениям, показывающим отрицательные явления в жизни тогдашней Чехословакии, которые играют большую роль в литературе 30-х годов («Мы хотим жить» К. Нового, «Тупик» В. Ржезача, посвящённые судьбе безработных, и др.). «Ботострой» по своим жанровым признакам — роман-репортаж с элементами злого памфлета. В романе точно воспроизведено множество выразительных фактов и раскрывается механика той рационализированной по американскому образцу системы эксплуатации, сдобренной значительной долей демагогии, которая господствовала на обувных предприятиях «чешского Форда», выведенных под прозрачным названием Ботострой. История художника Прокопа, сотрудника отдела рекламы на Ботострое, и сына Шефа Антонина, возненавидевшего систему эксплуатации, созданную его отцом, и порвавшего с семьёй, позволяют воспроизвести многие факты жизни этого гигантского комбината и разоблачить основы батевской системы. Глубоко раскрываются не только социальные и экономические, но и губительные моральные результаты ботостроевской системы. С помощью рафинированной демагогии рабочим внушается идея о неограниченных возможностях, открывающихся перед ними, поощряется звериная конкуренция, наушничество, презрение к тем, кто отстаёт и теряет силы. Одуряющая пропаганда ведёт в конце концов к полной утрате индивидуальности и стандартности мышления.
Строгий документальный реализм в романе сочетается с приподнятым публицистическим стилем и с элементами гротесковости, например, в образе Шефа. Гротесковый характер приобретает его безумная энергия, направленная на поиски новых способов рационализации. Например, гротескна сцена, когда Шеф требует от заводских врачей найти способ «растянуть рабочему желудок», чтобы он, наевшись на весь день, не тратил больше времени на еду. Напряжённая приподнятая манера изложения, преувеличения и резкие контрасты, патетика и гротеск — всё это сближает порой авторскую манеру Сватоплука с экспрессионизмом.
Критика капиталистической эксплуатации доведена у Сватоплука до последовательного отрицания всей общественной системы. И хотя писатель не сумел ещё конкретно показать силы, борющиеся с общественным злом, можно утверждать, что «Ботострой» принадлежит к тем произведениям чешской литературы 30-х годов, в которых проявляется процесс приближения к социалистическому реализму.
В 30-е годы и в советской литературе тоже происходит сближение между очерково-репортажным жанром и другими жанрами литературы. Из корреспондентских наблюдений писателей над обликом бурно меняющейся советской действительности рождаются не только повести и романы, но и поэмы и пьесы. Именно так были созданы такие произведения, как романы «Время, вперёд!» В. Катаева, «Соть» Л. Леонова, «День второй» И. Эренбурга», «Гидроцентраль» М. Шагинян. Авторы этих произведений не просто переплавляют в художественные образы свои непосредственные впечатления, а воссоздают боевой активно-наступательный дух эпохи колоссальных социалистических преобразований, улавливают ускоренный темп жизни, её высокий накал. Сами принципы художественного осмысления факта сближают чешскую литературу с советской.
О закономерности обогащения романа репортажно-публицистическим началом свидетельствует и творчество Я. Кратохвила. Уже говорилось, что его книга «Путь революции» (1922), посвящённая судьбе так называемых чехословацких легионов в России, была задумана как документальное произведение.
Путь от этой репортажной книги к роману «Истоки», написанному в 30-е годы также на тему судьбы легионов, отразил одну из важных закономерностей развития чешской прозы — от репортажности 20-х годов к художественному синтезу 30-х. Роман принадлежит к лучшим достижениям историко-революционного жанра в Чехословакии.
В романе «Истоки» автор использует многие наблюдения и факты, осмысленные им в «Пути революции». Но теперь эти элементы подчинены широкой эпической концепции. «Истоки» — лишь первая часть эпопеи, которую он хотел назвать «Река». Действие в этом романе доведено до осени 1917 года, дальнейшая судьба героев и всей массы чехословацких легионеров в годы гражданской войны должна была стать темой последующих частей незавершённого многотомного произведения.
Историческая тема, к которой обратился Кратохвил, была актуальна для чешской литературы 30-х годов, для которой вообще характерно стремление осмыслить события войны, её результаты и первые послевоенные годы, чреватые общественными потрясениями, с временной дистанции, в аспекте широких исторических закономерностей. Было важно отдать себе отчёт во влиянии Великой Октябрьской революции на судьбы родной страны и всей Европы. В ряду таких произведений находят своё место и «Истоки».
Критика сразу же увидела в этом романе, как и в «Пути революции», полемику с официальной концепцией истории легионов и с легионерской литературой. Полемика ведётся и на уровне художественной структуры. Легионерский роман, особенно многотомная серия генерала Р. Медека, проникнутая стремлением возвеличить подвиги легионеров, втянутых своим командованием в антисоветский мятеж, наполнен абстрактной патетикой и совершенно не жизненной идеализацией жертвенности и героизма, национального единства и идеальных устремлений легионеров, якобы выступивших служителями высокой миссии.
Подобной мёртвой схеме Кратохвил противопоставляет живое и широкое движение жизни, воплощённое и в самом заглавии «Река». Р. Кузнецова, внимательно изучавшая художественную структуру «Истоков», отмечает: «В «Истоках» Кратохвила переплетаются тесно два плана: картина исторической реальности, точное воспроизведение фактов и аспекты психологических исследований. Кроме того, «Истоки» несут следы дневниковой формы, ибо то, о чём повествует автор, пережито им, передумано и выношено в России и на родине» 21. В романе рядом с центральными героями — чешским поручиком Томаном и рядовым Беранеком — выступает множество солдат и офицеров, что даёт автору возможность показать изменяющиеся настроения чешских легионов. Соотношение индивидуального героя и коллектива теперь иное, чем в романе 20-х годов. Вместо художественного образа толпы у Ольбрахта или символа массы выступает множество эпизодических и не эпизодических персонажей со своими живыми голосами, чьи точки зрения выражаются в спорах и диалогах, в живых и драматических массовых сценах. При этом Кратохвил в отличие, скажем, от такого автора произведений о легионерах, как Й. Копта, пытается соотнести судьбу легионов с широким и богатым изображением русской революционной действительности.