7. Всё это имеет прямое отношение к роману, и в словах Вацлавека точно сформулированы те негативные постулаты, из которых исходили в 20-е годы чешская пролетарская литература и авангардизм. В то же время позитивная программа формулировалась гораздо медленнее.
Представления о кризисной ситуации в романе были всеобщими. Можно сказать, что ниспровержение традиций тут шло не менее энергично, чем в советской критике начала 20-х годов. И в этом ниспровержении мы узнаём знакомые ноты.
Если пролеткультовские критики в СССР возглашали, что роман деградирует вместе с «деградацией буржуазной идеологии», то и чешские идеологи пролетарской литературы склонны были предать анафеме роман как продукт всё того же, якобы неотделимого от буржуазной идеологии «описательного реализма». Если лефовские теоретики видели в репортаже счастливого наследника романического жанра, то и в Чехословакии были страстные приверженцы той же теории. Так, замечательный коммунистический публицист Э. Э. Киш опубликовал статью под броским заголовком «Роман? Нет, репортаж!» и провозгласил: «Что я думаю о репортаже? Я верю, что это — литературная пища будущего» 8.
Не менее темпераментно, чем у Киша, заявление С. Третьякова: «Нам нечего ждать Толстых, ибо у нас есть наш эпос. Наш эпос — газета» 9. Вспомним и ожесточённые споры в советской критике вокруг психологизма в романе и утверждения самых рьяных противников психологизма русского классического романа, что сосредоточение художника на внутреннем мире героя играет «контрреволюционную роль», ибо оно «укрепляет идеалистическое восприятие роли отдельной личности» 10. Чешские авангардисты также отрицательно относились к психологизму классического романа. Так, один из активных участников объединения революционных литераторов «Деветсил» Карел Шульц писал: «Нужно искоренить психологизм, обрисовку индивидуальности…» 11. Надо отметить, что подобные идеи ниспровержения основ реалистического романа вообще существовали в те годы в европейской революционной литературе. Даже Барбюс, в общем чуждый левацких увлечений, утверждал в то время, что революционному искусству пора освободиться от таких «устаревших» и «буржуазных» понятий, как герой произведения и сюжет.
Противопоставление «индивидуализма» и «коллективизма» порой порождает у пролетарских теоретиков своего рода недоверие к индивидууму вообще и попытки заменить его коллективным героем, образом массы. Это было характерно для немецкой пролетарской литературы 20-х годов. Подобные идеи не получили большого распространения в чешской революционной эстетике, в которой делаются попытки осмыслить по-новому концепцию героя-индивидуума. Один из теоретиков чешской пролетарской литературы А. М. Пиша писал, что великие исторические потрясения заставили писателей искать утерянную целостность человеческого характера, и пролетарская литература сделала изображение целостного человека своей важнейшей задачей. Такое ви́дение человека требует максимальной реалистической конкретности изображения. «Если мы хотим создать новые жизненные ценности, новое понятие о человеческих взаимоотношениях, то должны придать их изображению всю силу действительности, они не должны напоминать эфемерные призраки утопистов, у них должно быть довольно силы, чтобы воздействовать на читателей, чтобы помочь созданию нового типа человека» 12. Вообще ниспровергательские идеи не одержали верх ни в эстетической теории, ни тем более в художественной практике чешской литературы.
В статье «Роман и репортаж» (1931–1932) Вацлавек отмечает появление репортажей, которые с точки зрения эстетической равноценны роману (он называет Д. Рида, А. Барбюса, Ларису Рейснер, Э. Киша). «С другой стороны, — замечает Вацлавек, — и романист, не сторонящийся вопросов современной жизни, немало усваивает из рабочих методов репортёра. Чем отличаются, например, романы Синклера от „чистого репортажа?“» 13. Говоря о будущем прозы, Вацлавек предсказывает синтез романа и репортажа, вместо их нынешнего разделения. К этой точке зрения приходит в том или ином варианте значительная часть чешской марксистской критики 30-х годов. Но надо сказать, что развитие романа уже в 20-е годы подтвердило в известной мере прогнозы Вацлавека.
Репортажность — неотъемлемое и притом жанрообразующее качество советской прозы первых послереволюционных лет, стремившейся запечатлеть огромные исторические сдвиги. Так, автор романа «Два мира» В. Зазубрин (1921), политработник Красной Армии, пользуясь богатейшим запасом фактических данных, ставит перед собой цель «дать красноармейской массе просто и понятно написанную вещь о борьбе „двух миров“ и использовать агитационную мощь художественного слова» 14. О романе «Октябрь» А. Яковлева (1923) Луначарский писал, что он «почти фотографически фиксирует ряд сцен Октябрьского восстания…» 15, а сам автор с гордостью заявлял: «Картины боя здесь с натуры, каждая улица, дом, часовня — подлинные» 16. Первая стадия документальности представляла собой беллетризированный очерк или сочетание романической линии и опять-таки почти документально изображённого исторического фона, как правило, мало связанных между собой.
Критика по выходе «Чапаева» Д. Фурманова упрекала автора в использовании сырого материала и в засорении повествования «архивной рудой». Только со временем стало ясно принципиальное значение «Чапаева», обусловленное тем, что в «формальных рамках очерковой повести заложены идейно-художественные принципы реалистического изображения больших историко-революционных событий и человеческого характера — принципы, восторжествовавшие в развитии советского романа» 17.
Репортажное начало в романе, как и в других видах прозы, выражало, во-первых, естественное стремление запечатлеть как можно более точно потрясающие в своей исторической новизне факты, во-вторых, в нём проявлялась тенденция ниспровержения испытанных форм старого романа и, наконец, в репортажной форме наиболее непосредственно раскрывалась агитационная направленность художественного произведения. Эти же причины породили и репортажные романы в чешской литературе, и прежде всего в её, так называемом, пролетарском направлении.
Конкретность, тяга к самой достоверной действительности, увеличившаяся роль познавательного элемента проявились при первых шагах социалистической литературы в очерке и репортаже. В начале 20-х годов такие крупные писатели, как С. К. Нейман, И. Ольбрахт, Я. Гашек, М. Майерова, активно выступают в коммунистической печати.
В репортажах и очерках начала 20-х годов Майерова, Ольбрахт, Гашек и другие пишут главным образом о политических событиях, о забастовках, борьбе партий, они разоблачают, разъясняют, агитируют. В документально-очерковой форме впервые была развенчана «легионерская легенда», которую создала буржуазная пропаганда, воспевавшая «подвиги» чешских легионеров в России. Книга одного из бывших легионеров, писателя-коммуниста Я. Кратохвила «Путь революции» (1922) убедительно свидетельствует о тех романных возможностях, которые таились в репортажной прозе того времени. На основе книги Я. Кратохвил, сам бывший участником легионерского «анабазиса», как его величала буржуазная пресса, создаёт в 30-е годы роман «Истоки». Попав в плен на русском фронте, Кратохвил вступил в формировавшуюся из пленных чехов и словаков воинскую часть, стремясь участвовать в освобождении своей родины из-под власти Австро-Венгрии. В дальнейшем Кратохвил активно выступал против предательской политики командования легионов, вскоре предоставившего чехословацкие части в распоряжение контрреволюционных сил. В книге «Путь революции», подробно освещая действия чехословацких частей в России начиная с марта 1917 г., он с фактами и документами в руках ниспровергает легенду о героическом походе «защитников цивилизации» и показывает трагедию рядовых легионеров, чья плохая информированность и горячий патриотизм были использованы во зло, а также постепенное пробуждение их сознания и понимания своего трагического положения. Об этом репортажном произведении можно сказать, что оно находится на пути от репортажа к роману в самом прямом смысле слова.
В книге Ивана Ольбрахта «Картины современной России» (1920) также проявляется новое качество революционной литературы: стремление заглянуть в будущее, посмотреть на него глазами человека, вооружённого научным предвидением.
Желая увидеть своими глазами завоевания Октября, Ольбрахт нелегально отправился в январе 1920 г. в Советскую Россию. Он участвовал в заседаниях Конгресса III Интернационала и пробыл шесть месяцев в Советской республике. По возвращении он написал книгу, которой дал впоследствии знаменательный подзаголовок — «Путь к познанию». Так же как позднее Фучик в своих книгах о Советском Союзе, Ольбрахт стремится обогатить познание читателей о стране будущего.
Задачи, которые ставил перед собой Ольбрахт, создавая репортажи и очерки, он осуществлял и в других жанрах, пожалуй, наиболее полно в романе «Анна-пролетарка» (журнальная публикация 1924–1925 гг.). Прежде всего знаменательно само обращение чешских революционных писателей уже на раннем этапе к жанру романа. Роман Ольбрахта близок ко многим другим произведениям пролетарской литературы в европейских странах и должен рассматриваться в этом ряду. Можно обнаружить типологическое сходство «Анны-пролетарки» с такими произведениями, как роман Б. Иллеша «Тисса горит» (1929), Карла Грюнберга «Пылающий Рур» (1928), «Славянская песня» Ф. Вайскопфа (1929), «Улица Розенгоф» В. Бределя (1929) и ряд других произведений в европейских литературах. Интересно, что эти романы появились почти одновременно в различных литературах. Состояние пролетарской литературы позволило перейти от репортёрского или публицистически-лирического осмысления событий к их эпическому воспроизведению. Впрочем, все авторы весьма специфично и вполне определённо понимают функцию своих произведений. Речь идёт о боевом, тенденциозном, партийном искусстве, в котором не может быть проведена абсолютно точная грань между репортажем, публицистикой и художественным воплощением действительности.