Последняя фраза романа: «Сердце Юрая Гордубала затерялось и так и не было погребено», — звучит как настойчивое предупреждение. Однако Чапек в своей трилогии не ограничивается констатацией извечного одиночества человека и невозможности взаимопонимания между людьми, — он ищет конструктивных решений. Должно существовать нечто объединяющее людей, дающее возможности взаимопонимания, и прежде всего существуют общезначимые критерии истины и пути её познания.
В романе «Метеор» также сравниваются разные пути реконструкции истины. Здесь созданы своего рода лабораторные условия для постановки эксперимента. В буквальном смысле с неба падает человек, о котором известно только, что он мчался в нелётную погоду из каких-то тропических стран на частном самолёте и в этой безумной спешке потерпел аварию. Пока пациент Икс умирает, не приходя в сознание, на больничной койке, четыре человека пытаются разгадать его судьбу: сестра милосердия, врач, поэт и один из пациентов, наделённый даром ясновидения. Если в «Гордубале» сердце человека теряется, то здесь всё делается для того, чтобы вернуть человеку его потерянный облик. Этот роман проникнут мыслью о том, что существуют разные методы познания, каждый из которых помогает приблизиться к истине, если он исходит из признания её сложности и многогранности.
«Но если в том, что мы познаём, всегда заключено наше „я“, как же мы можем постичь эту множественность, как к ней приблизиться? Как хотите, а нам придётся присмотреться к тому „я“, которое мы вкладываем в нашу интерпретацию действительности: поэтому появилась „Обыкновенная жизнь“ с её погружением во внутренний мир человека. И вот мы, наконец, у цели, мы находим эту множественность и даже её причины: человек — это множество действительных и возможных личностей. На первый взгляд из этого следует ещё большая путаница и дезинтеграция человека… И только тут автора осенило: ведь всё в порядке, ведь мы именно потому можем познавать и понимать множественность, что эта множественность в нас самих!»
В «Обыкновенной жизни» перед нами реалистическая история серого заурядного существования. Но герой не только Обыкновенный человек, он в какой-то мере Всякий человек, и его история рассказана не для того, чтобы обогатить литературу ещё одним, пусть мастерским изображением житейской тривиальности. Для Чапека, как мы видим из цитированного послесловия, заключительная часть трилогии имела особый смысл.
Она значительно отличается по своему тону, по материалу изображаемой действительности и по построению от двух первых частей. Там — далёкие или, во всяком случае, экзотические страны, сильные страсти, необыкновенные происшествия, исключительные судьбы. Здесь — серый пейзаж провинциального захолустья и ничем не примечательная, обыкновенная жизнь железнодорожного служащего. Самые обыденные факты: первые детские впечатления, школа, товарищи, серая повседневность скучной однообразной работы, любовь, закончившаяся благопристойным браком, будни семейной жизни, повышение по службе, болезни, старость, наконец, смерть. Основной тон — серый, хотя Чапек согревает своё повествование тёплым юмором, всегда появляющимся у него тогда, когда речь идёт о его постоянном герое — чешском «маленьком человеке». Психология этого «маленького человека» ему достоверно известна, и в этом романе, написанном от первого лица, Чапек достигает вершин психологического мастерства.
Повествование доведено до конца, герой завершает свои записки, чувствуя приближение смерти, и, действительно, как мы узнаём в самом начале, он вскоре умер. Но когда повествователь кончает свою работу, вступает философ. Герой ещё раз задумывается над своей обыкновенной жизнью, и вдруг за её гладкой поверхностью начинают вырисовываться бури и пропасти. В глубине своего «я» он находит других людей: карьериста и поэта-романтика, самоотверженного героя и кроткого до самоуничижения человека. А за его упорядоченной семейной жизнью таились подавленные бури и страсти. Чапек не был никогда поклонником фрейдизма, и здесь этот мотив не становится назойливым, но он снова хочет подчеркнуть сложность и противоречивость человеческой натуры.
Чапек рассматривает эту борьбу противоположностей именно в рамках изолированной личности, его индивидуум — не общественный человек и всегда решает свои проблемы в одиночку. Писатель не может поставить вопрос о единстве личности, для него человеческая личность — это что-то вроде движущейся толпы. «Всегда кто-то впереди и ведёт остальных на каком-то участке пути: и мы думаем, что он несёт в руке штандарт с надписью „Я“, для того, чтобы было видно, что именно он ведёт. Это „Я“ только вспомогательный инструмент, знамя, сфабрикованные для того, чтобы эта толпа имела кого-то во главе, кого-то, представляющего её единство» 8.
Как это часто бывает, Чапек-художник оказался мудрее и шире Чапека-философа; как раз в образе героя «Обыкновенной жизни» поражает единство, художественный синтез противоречий. И множество возможностей является для Чапека самым верным залогом человеческого братства: «Мы все одной крови. Видел ли ты, братец, кого-нибудь, кто ни мог бы быть твоим братом? Каждый из нас — это мы, это толпа, растекающаяся до бесконечности. Только взгляни на себя, человече, ведь ты почти всё человечество. Это так страшно: когда ты грешишь, вина падает на всех, и каждую твою боль несёт вся эта огромная толпа. Ты не смеешь, не смеешь вести столько людей по пути унижения и бессмыслицы». Своё послесловие Чапек заканчивает многозначительными словами, в которых его философские искания обретают общественную актуальность: «Существует уже не только я, но и мы, люди; мы можем договориться на многих языках. И значит, мы можем уважать человека, потому что он отличается от нас, и понимать его, потому что мы с ним равны. Братство и многообразие! И самая обыкновенная жизнь бесконечна и бесконечна ценность каждой человеческой души».
Рассматривая общий смысл трилогии, В. Гаркинс 9 отмечает в её строении некую триаду. В первой части — конфликт между субъективной и объективной точками зрения, во второй — столкновение нескольких объективных взглядов на один и тот же предмет, и, наконец, в «Обыкновенной жизни» — конфликт различных субъективных точек зрения. «Гордубал» представляет собой тезис — каждый человек одинок, и его подлинное существо непознаваемо для других; в «Метеоре» выступает антитезис — в индивидуумах есть общее, что делает их постижимыми для других; и в «Обыкновенной жизни» создаётся некий синтез: человек есть нечто неповторимое и в то же время общее, последнее и помогает взаимопониманию. Такую же триаду Гаркинс видит и в художественной форме трилогии: традиционный реалистический роман в «Гордубале» сменяется субъективным представлением о действительности и отрицанием её объективного характера в «Метеоре», а в «Обыкновенной жизни» — снова синтез: исповедальная форма взрывается изнутри, когда герой обнаруживает в своей личности множество индивидуальностей и форма повествования от первого лица сменяется философским диалогом. Эта схема, несмотря на её оригинальность, кажется нам натянутой, так как в трёх романах нет такого различия проблематики и структурных моментов, которые позволяют говорить о триаде в философском смысле. Общее в проблематике и художественных приёмах в трилогии гораздо виднее, чем противопоставление. Можно скорее говорить не о снятии в философском смысле, а о некоей дополнительности.
В. Гаркинс считает, что в своей трилогии Чапек сближается с тем философским течением, которое получило название «перспективизм». Сторонники этого направления в западной идеалистической философии, прежде всего Ортега-и-Гассет, исходили из относительности истины, которая даётся человеку только в какой-то определённой перспективе. Понятие перспективы не отделяется от познания истины, и, таким образом, сам путь познания заключён в соединении и сопоставлении нескольких перспектив. Эта точка зрения основывается на релятивистском подходе к проблеме. Как показывают современные исследования 10, идея художественного сопоставления разных точек зрения присутствовала у Чапека задолго до того, как он мог познакомиться с трудами Ортеги-и-Гасета и другого философа перспективиста — Карла Маннгейма. Действительно, можно вспомнить «Разбойника», «R.U.R.» или апокрифы «Кредо Пилата» и «Бенханаан», также построенные на конфронтации различных точек зрения.
В «Гордубале» и «Метеоре» это сопоставление становится художественным принципом. Вообще приём сопоставления различных точек зрения надо, на наш взгляд, рассматривать не только в специфически философском аспекте, но в плане художественных исканий в области романа, которые перекликаются со многими явлениями в развитии этого жанра в наше время.
Как известно, сейчас немало художественных исканий в жанре романа связано с изменением позиции рассказчика, с покушениями на его «всеведение», которые в разных литературных направлениях имеют неодинаковый смысл и проявляются в весьма разнообразных формах. Чапек принадлежал к тому направлению в развитии романа, приверженцы которого исходили не из агностического «не знаю» в отношении изображаемого, а, подрывая доверие к всеведению рассказчика, как к чему-то само собой разумеющемуся, искали новых форм достоверности и углубления критериев правды.
Чапека интересовала не только философская конструкция, но и конкретные человеческие характеры, отношения, вообще жизнь в её предметном богатстве. Отсюда и сильное эпическое начало в трилогии, которое не позволяет абстрактной конструкции подавить живую реальность. Писатель, несмотря на исключительное внимание к индивидууму, стремится избежать субъективизма. Он находит особую эпическую точку зрения. Его индивидуум обычно увиден со стороны глазами других людей. Интересно, что даже в «Обыкновенной жизни», написанной от первого лица, герой смотрит на свою жизнь как бы объективно, словно извне.