Гавличек писал по поводу замысла своего романа: «Создать образ однозначно дурного человека — это слишком простая задача. Это негуманно. Швайцар должен быть в чём-то прав по отношению к своему окружению… Но если бы он победил, конец романа выглядел бы дьявольской ухмылкой. Это не входило в мои намерения. Потому что такая ухмылка бесчеловечна» 24. В этих словах писателя заключена не только этическая, но и художественная программа. В отличие от «чёрного романа», Гавличек исходит из моральной оценки изображаемых персонажей и коллизий, которая у него в конечном итоге связана с социальной.
С этой точки зрения важно понять смысл образа Невидимого, играющего в романе совершенно особую роль. В конкретно-сюжетном плане — это брат старого Хайна, безумец Кирилл Хайн, мании которого потакают родственники, делая вид, что верят в его невидимость. Вместе с тем Невидимый — это символ злых, тёмных, непостижимых сил, создающих мрачный колорит романа. Соня говорит своему мужу, что для неё в Невидимом воплощена сила вездесущего и всеведущего божества, неотступно наблюдающего за человеком. А Швайцар, сначала насмехавшийся над страхами своей жены, постепенно начинает видеть в Невидимом воплощение фатальных сил, провоцирующих его на неравный бой, в котором ему в любом случае предуготовано жалкое поражение. В ту атмосферу душной фатальности, которую нагнетает в своих воспоминаниях герой, автор вносит рациональное аналитическое начало, возвращающее читателя к реальным событиям и их верному истолкованию, адресуя его также к социальному смыслу изображаемого. Недаром последний, самый страшный удар для Швайцара — подсказанное его врагами хитроумное завещание старого Хайна, которое сводит на нет все его надежды на богатство и независимость.
Реалистическое раскрытие «механики зла» в романе Гавличка прежде всего позволяет определить его место не только в чешской, но и в современной европейской литературе, на уровне выдающихся достижений которой роман, несомненно, находится.
Тема наследственного безумия, распад буржуазного семейства — всё это близко традиционной проблематике натурализма. И в чешской литературе было немало последователей Эмиля Золя, разрабатывавших эту проблематику, например, К. М. Чапек-Ход, с которым чешская критика охотно сравнивала Гавличка. Но натурализм исходит из фатальной детерминированности человеческой судьбы (социальными и прежде всего биологическими законами), а Гавличек ставит проблему по-иному, признавая моральную ответственность человека и осмысленность его активного участия в ходе мирских дел. Мелькало в чешской критике и сравнение Гавличка с Ф. Кафкой. Но как раз это сравнение позволяет постигнуть некоторые существенные качества Гавличка, характеризующие его как писателя-реалиста. Для Кафки и для художников, к нему близких, социально-бытовые моменты, вообще всё конкретно достоверное в произведении важно, чтобы подчеркнуть его несущественность перед лицом иных, первозданно могущественных сил, необратимо коверкающих судьбу человека.
Гавличек же, подобно другим реалистам, наполняет даже самые, казалось бы, абстрактные образы острым и значительным социальным и психологическим содержанием, подчиняя их концепции человека как существа не только обусловленного средой, но и творящего её, способного к сопротивлению злу, смысл которого не представляет собой нечто непостижимое, а может быть определён и в социальных параметрах. Роман Гавличка закономерно сопоставить со многими явлениями критического реализма XX в. Пожалуй, по своей структуре он близок, например, к романам французского писателя Ф. Мориака, в которых тонкий психологический анализ и психопатологические моменты также подчинены глубокой социальной оценке и критике изнанки частной жизни буржуазного общества. Исследователь творчества Мориака подчёркивает, что писателя отличает от его предшественников во французском реализме большая бесчеловечность героев, бо́льшая власть стихии зла, придающая порой переживаниям героев почти патологический характер: «Дочери отца Горио были просто равнодушны к нему: у Мориака дети ненавидят отца» 25.
Это же самое можно сказать и о романе Гавличка: сгущённая стихия зла достигает в нём большой впечатляющей силы порой за счёт приближения к границе психопатологии. Впрочем, Гавличек, как и другие мастера европейского критического реализма, не переходит эту грань, не отрывается от той реальной социальной почвы, которая сложным и опосредствованным образом определяет и внутренний мир, и поступки персонажей.
Гавличек прекрасно воспроизводит атмосферу ужаса и тайны, но для него чрезвычайно важно и достоверное, пластичное, многокрасочное изображение внешнего мира. Блестяще выписаны детали обстановки в старом доме Хайнов, начинённой, в представлении Швайцара, угрозой и злом. Столь же много живых, метко подмеченных черт и в портретах персонажей. В то же время роман «Невидимый» свободен от громоздкой описательности натурализма. Живые люди, действующие в предельно драматичных обстоятельствах, лаконичная, можно сказать, «сгущённая» манера повествования — таковы несомненные достоинства Гавличка-художника. И в этом смысле творчество Гавличка стоит на уровне лучших достижений реализма нашего века.
В чешском романе периода немецко-фашистской оккупации страны традиция психологической прозы вышла на первый план.
Для понимания литературы этого периода необходимо вникнуть в особенности исторической ситуации Чехословакии. Имея в перспективе «конечное решение», т. е. полное уничтожение чешской нации, чешского языка и чешской культуры, полную германизацию народа, гитлеровские власти поначалу манипулировали обещаниями «культурной автономии».
Благодаря смелому использованию легальных возможностей, которые открывались перед писателями в первый период оккупации, возникло чрезвычайно своеобразное явление — роман, в том или ином виде выражавший проблематику национального антифашистского Сопротивления.
Развитие романа в легальной прессе, естественно, было сковано теми же ограничениями, что и вся литература. Так, традиция социального романа, получившего большое распространение в чешской литературе 30-х годов, была прервана; круг тем, которых могли касаться писатели, резко ограничен. Конечно, гипертрофия психологизма была вызвана невозможностью рассматривать прямо социальную проблематику, но в лучших из психологических романов по-своему преломились ключевые вопросы духовной жизни народа в этот тяжёлый период его истории.
Действительность ставила перед литературой моральные проблемы: о смысле человеческой активности, о губительных результатах индивидуализма и пассивности, о предательстве и верности, о разуме и предрассудках, о трусости и мужестве. Писатели, раскрывавшие этическую проблематику, пытались ответить на эти вопросы в меру своей честности и таланта. В то время когда культура стала средоточием национальной жизни, вопрос о смысле и предназначении искусства, о правах и обязанностях художника становится насущно важным.
Чешский психологический роман в годы «протектората» продолжает традицию Чапека — это относится к романам Я. Гавличка, М. Гануша и в первую очередь Вацлаву Ржезачу.
Вацлав Ржезач (1901–1956) уже в 30-е годы достиг известности благодаря своим социально-психологическим романам (наиболее интересен — «Тупик», 1938, в котором остро изображено столкновение рабочих и предпринимателей). Непосредственного отражения идей Сопротивления мы в романах Ржезача не найдём. И тем не менее можно говорить о значительности поднятой им проблематики, воплощённой в моральных конфликтах.
Действие романа «Чёрный свет» (1940) разворачивается в мире пражского купечества в начале века. Однако эта мирная, несколько патриархальная среда озарена каким-то сумрачным светом — в нём как бы отражается неблагополучие эпохи, в которую создаётся роман. Это неблагополучие сказалось во внутреннем мире персонажей. Не будет преувеличением, если мы скажем, что образ героя Карела, от имени которого ведётся повествование, принадлежит к лучшим достижениям психологического анализа в чешском реалистическом романе. Один из чешских исследователей назвал исповедь Карела «историей червивого человека» 26. Это чрезвычайно точно. В циничных, но весьма трезвых наблюдениях Карела над собственной внутренней жизнью запечатлён страшный портрет морального разложения человека, одержимого стремлением властвовать и покорять себе ближних, стремлением, ещё более обострённым и деформированным из-за мучительного сознания собственной неполноценности. Хотя повествование ведётся всё время от имени героя, но его трезвый и циничный подход к собственной персоне и к окружающим позволяет безжалостно проанализировать «человеческий материал», который был питательной средой для фашизма. Ржезач внимательно изучает подобный психологический тип, раскрывая детские переживания и психические комплексы героя, однако это исследование не превращается в самоцель, так как оно сопровождается точным социальным анализом.
С точки зрения структуры повествования, в частности роли рассказчика, от имени которого оно ведётся, этот роман перекликается с «Невидимым» Я. Гавличка. Пожалуй, тут ещё острее момент этического осуждения героя. Ржезач убедительно показывает, что предательство и ложь имеют свою логику. Может быть, в какой-то момент Карел сам пугается результатов интриги, затеянной им ради осуществления своих корыстных и честолюбивых целей, но он уже не может поступать иначе, пока непредвиденная случайность не разоблачает все его хитросплетения и он сам не оказывается опозоренным. Критика справедливо увидела в этой истории предателя и мерзавца, мечтавшего пройти по растоптанным человеческим жизням к вершине успеха, значительность притчи.
Следующий роман Ржезача — «Свидетель» (1942) продолжает во многом линию, начатую «Чёрным светом». И здесь читатель переносится в атмосферу, в которой разбужены тёмные силы зла. И в этом романе, в ещё большей степени, чем в «Чёрном свете», ощутим второй, переносный смысл происходящего. Но атмосфера неблагополучия здесь предстаёт гораздо более сгущённой. Символично название того местечка, где разыгрывается действие романа — Бытна (от быть, бытие). Приехавший неведомо откуда, чтобы получить наследство, Эмануэль Квис переворачивает жизнь мирного городка. Он обладает даром проникать в самые интимные глубины внутреннего мира окружающих и пробуждать то злое начало, которое в них скрыто. По свидетельству друзей писателя, сам Ржезач проводил аналогию между роковым влиянием Квиса и губительным, разлагающим воздействием фашистской власти на моральный облик людей. И здесь трагическая историческая ситуация спроецирована во внутренний мир героев.