Мы говорили до сих пор об общих чертах этих романов. Но путь каждого художника был различный, и традиции, на которые он опирался, тоже несходными. Карл Грюнберг был рабочим, участником революционной борьбы, и «Пылающий Рур» — первое его произведение. Бредель также был в то время начинающим писателем, создававшим свои первые произведения согласно канонам немецкой пролетарской литературы. Во всех этих романах внутренний мир человека, его переживания и вообще его индивидуальность отодвинуты на задний план. Это же можно сказать и о романе Иллеша, в котором чисто политические задачи, поставленные перед собой автором, оттесняют изображение человеческого характера и индивидуальности.
Иной была литературная биография Ольбрахта. К моменту написания «Анны-пролетарки» он уже был автором романов, отличающихся утончённым психологизмом («Тюрьма темнейшая» и «Странная дружба актёра Есения»).
Для осуществления новых целей потребовались, конечно, новые принципы построения романа. Это было отмечено чешской критикой. Йозеф Гора писал вскоре по выходе романа: «Ольбрахт хорошо знал, что новая задача, за выполнение которой взялся не только писатель большого художественного таланта, но и убеждённый коммунист, не только тонкий портретист-психолог, но и боевой политический деятель, потребует от него нового метода в изображении персонажей и в построении романа. Речь шла не столько о том, чтобы воссоздать целостные характеры, а скорее атмосферу эпохи, ритм общественных потрясений и пафос рабочей веры в победу социализма у нас» 22.
Но в то же время писатель и здесь не отказывается от своего мастерства психолога. Это относится прежде всего к образу Анны. Классовая сознательность в этой девушке, «мирной, как голубь, и доброй, как хлеб» (по выражению М. Пуймановой), растёт вместе с её любовью к Тонику, гордостью за него, стремлением стать достойной его. Духовное пробуждение Анны раскрыто как процесс не только рациональный, но и эмоциональный. Это сближает её с образом Ниловны у Горького, на что не раз указывали в Чехословакии, хотя говорить о прямом воздействии не приходится; в то время Ольбрахт, как он сам вспоминал, не читал ещё повести «Мать».
Немало тонких психологических и бытовых деталей в изображении семейства Рубешей, в котором собственнический эгоизм и потребительское отношение к жизни ведёт к распаду семьи и различным личным трагедиям.
К несомненным достижениям психологического мастерства Ольбрахта относится и образ влиятельного левого депутата Яндака, который в решающие минуты раскрывает свою сущность демагога и авантюриста и послушно принимает предательскую линию поведения, продиктованную ему буржуазными политиканами.
В «Анне-пролетарке» документально-публицистическая линия не всегда органически связана с основным романическим действием. О разных пластах романа можно сказать словами Марии Пуймановой: «Они сшиты как бы на скорую руку, ради безотлагательных потребностей дня» 23.
Критики, например И. Гора, подчёркивали мастерство изображения массовых сцен — акции «Чёрной руки» и декабрьских боёв. Другой критик А. Пиша считает, что тут нередко «журналист вмешивается в дела романиста; рассуждения, дискуссии порой выдвигаются на первый план в ущерб эпической достоверности. Это во многом отражается в стилевом разрыве между пафосом поэтического ви́дения, почти визионерским, и нравоописательным реализмом» 24.
Ещё более серьёзные упрёки роману предъявлял Вацлавек. В «Анне-пролетарке» Ольбрахт подходит к попытке создать романный синтез с позиций немного приземлённого, упивающегося деталями реализма, характерного для его рассказов, и этот роман страдает от приземлённого реализма деталей, мешающего ему превратиться в миф времени» 25.
Конечно, в 30-е годы чешские романисты научились гораздо более органично воплощать историческое движение в судьбах отдельных персонажей, но в упрёках Вацлавека, адресованных Ольбрахту, много от неизменной неприязни критика к «описательному реализму», с одной стороны, заключавшей в себе требование большей синтетичности в искусстве и отвечавшей развитию прогрессивной литературы в эти годы, но с другой — выражавшей пристрастия и антипатии, сохранившиеся со времени авангардистских увлечений Вацлавека. В частности, он объясняет слабости романа не тем, в чём действительно кроется их причина. Напротив, внесение психологической и бытовой теплоты и достоверности было своеобразной попыткой преодолеть схематизм, которая не во всём удалась Ольбрахту, но тем не менее именно психологизм выделяет это произведение на фоне тех романов, о которых шла речь.
Ольбрахт не создал ни одного абсолютно «пролетарского героя», соответствующего, скажем, типу, выдвигавшемуся немецкой пролетарской эстетикой того времени, — человека «со сжатыми кулаками», человека, аскетически преданного революционной идее, добровольно подчиняющего ей свою индивидуальность, готового раствориться в коллективе, в шеренге красного фронта. Чешская литература подобного героя фактически не знает. Даже Тоник Кроусский, воплощающий идеал революционного рабочего, наделён многими чертами, выходящими за эти жёсткие нормы. Взять хотя бы трогательное стремление смастерить всю необходимую утварь к переезду жены в новую квартиру. Тоник, который «знал только слова труда и слова революционной борьбы», старается делом доказать жене свою привязанность, то зачинив дыру в полу, то смастерив табуретку и выкрасив её белой масляной краской. Может быть, именно эти человеческие черты и заставляли Вацлавека считать рабочих в романе Ольбрахта чуть ли не мещанами. Впоследствии и Вацлавек преодолевает эту ограниченность и прямолинейную догматичность.
Если же сравнивать произведение Ольбрахта с другими пролетарскими романами, то в смысле психологизма и бытовой достоверности, пожалуй, ближе всего к нему окажется «Славянская песня» Ф. Вайскопфа. В этом романе события, сопутствовавшие созданию независимой Чехословакии в 1918 г., и затем обострение классовой борьбы в новой республике, вплоть до декабрьского кризиса 1920 г., передаются через восприятие подростка, юноши из зажиточной немецкой семьи в Праге. В произведении Вайскопфа силён автобиографический элемент. Переживания гимназиста в последние годы войны и в бурные послевоенные годы, его общественные, философские искания, поиски смысла жизни и своего места в ней, любовные перипетии и, наконец, всё более ясно обретённая уверенность в необходимости участвовать в прогрессивном общественном движении, усвоение интернационалистических идей, помогающих преодолеть предрассудки по отношению к чехам, господствовавшие в буржуазном немецком обществе Праги, — всё это дано в форме записок юноши, в которых много от доверительной исповедальности, немало тонких психологических деталей и присутствует сочный бытовой колорит. Можно сказать, что по своему художественному тонусу роман пражского немецкого писателя, ставшего активным участником коммунистического движения, ближе к произведению Ольбрахта, чем к аналогичным явлениям немецкой пролетарской литературы.
В 30-е годы, в период более зрелого развития социалистического реализма, ряд писателей, творивших в духе нового метода, например Мария Пуйманова, нашли новые художественные приёмы сочетания общественного и личного плана в романе. На страницах трилогии Пуймановой движется «очеловеченная история» и разворачиваются «историзованные» судьбы людей. Ольбрахт в «Анне-пролетарке» ещё не овладел таким искусством. И всё же создание образов Тоника и Анны было подлинным новаторством, как и весь роман. И несомненно прав был Йозеф Гора, закончивший свою статью о выходе романа Ольбрахта такими словами: «Конечно, в чешском пролетарском романе без традиций и почти без предшественников «Анна-пролетарка» навсегда останется значительной вехой. От этого романа будут отправляться другие писатели, на примере Ольбрахта будут учиться» 26.
Попытка создать новую форму «пролетарского» романа была сделана не одним Ольбрахтом. Очевидно, в «Анне-пролетарке» отразились глубинные процессы в чешской литературе. Эта же тенденция легла в основу ряда романов. Так, Карел Шульц пишет в предисловии к своему роману «Тетмайеровские металлообрабатывающие заводы» (1922), который носит подзаголовок «Коммунистический роман»: «Я написал «Тетмайеровские металлообрабатывающие» с намерением показать бурное преддекабрьское время с коллективной точки зрения, это попытка создать новый коллективный роман, роман для рабочих…».
Попытка эта не увенчалась успехом. Шульц не сумел органически слить судьбу главного героя, инженера Тетмайера, с коллективным действием, с рассказом о рабочих его завода.
Йозеф Гора в послесловии к своему роману «Социалистическая надежда» (1922) также излагает концепцию «коллективного» романа: «Война оставила нам в наследство только одного героя — изголодавшийся, угнетённый, растерзанный народ, от высокого имени которого действовали всякие политические спекулянты и которого прокляли, когда он восстал и совершил на Востоке революцию». Однако в своём романе Гора, собственно говоря, не пытается показать этого героя. Он ставил перед собой другие задачи. Перед читателем проходят взятые из самой жизни портреты трусливых и склонных к компромиссам заправил социал-демократической партии и её рядовых членов. Образы социал-демократических политиков (многие из которых имели реальные исторические прототипы) охарактеризованы остро и с политической и с психологической точек зрения. В романе исторически достоверно нарисована картина распада социал-демократической партии и рассказывается о создании компартии Чехословакии. Так складывается жанр репортажа о политических событиях, в который органически включены портретные зарисовки, а порой типизированные образы политических деятелей. Романная интрига в собственном смысле слова оказывается на втором плане.