Vítkovice Ridera и болельщиков футбольного клуба Baník Ostrava тоже наверняка повстречаете.
Все они в определенном смысле с вечера до утра тоже дают угля, вовсе не обязательно мелкого, но только не с отбойными молотками в руках.
15:00Под орлиным крыломЧешская СилезияČeské Slezsko
Жизнь иногда похожа на карусель.
Дни быстро пролетают мимо,
а если однажды решаешь ненадолго остановиться,
тут же начинает кружиться голова.
Уличные часы у входа на Верхнюю площадь с улиц Острожна и Грнчиржска, Опава
От всей обширной старочешской земли Силезия площадью 40 тысяч квадратных километров Чешской Республике досталась только самая юго-восточная осьмушка. А ведь рассуди история по-другому, силезская область, глядишь, расширила бы нынешнюю территорию страны и, не исключено, добавила бы ей и геополитического веса. Об этом, пожалуй, могли бы мечтать сторонники Великой Чехии, если бы таковые в этом не слишком стремящемся к мировому господству государстве нашлись. Так или иначе, с Силезией не сложилось: силы чешской гравитации и мощи австрийского оружия оказалось недостаточно для того, чтобы удержать под короной и скипетром святого Вацлава пространства, которые Карл IV в 1348 году рачительно включил в свой перечень наследственных земель. Этот список, по Карлову замыслу, не имел права сокращаться, а мог только расширяться и должен был оставаться неделимым, даже если угаснет дом Люксембургов. И вот к середине XV столетия в этом доме потух свет, все его хозяева повымерли. Святовацлавские земли потом достались Габсбургам, но и они в итоге не уберегли свое центральноевропейское богатство в неприкосновенности.
В начале 1740-х годов железные полки короля Фридриха II смяли войска только-только вступившей на престол императрицы Марии Терезии, и силезские герцогства и графства отложились к Пруссии. Эти по сути немецко-немецкие (между Габсбургами и Гогенцоллернами) сражения были эпизодами Войны за австрийское наследство, вызванной в основном династическими противоречиями. Уже первый этап схватки оказался решающим: Берлинский мирный договор 1742 года оставил за Австрийской империей (а значит, и за Чешской короной) только кусочек Верхней Силезии, точнее говоря, Тешинское и разноформатные осколки еще трех княжеств вокруг города Опава (в немецкой традиции Троппау). Потеря была для Вены тем чувствительнее, что силезские суконные мануфактуры, как и местные угольный и рудный промыслы, приносили императорской казне немалые доходы[56]. Марии Терезии к концу царствования удалось присоединить к своей империи Галицию и Буковину; это, полагаю, могло послужить некоторым утешением.
Несмотря на то, что на протяжении нескольких столетий за контроль над Силезией спорили польские и чешские королевские династии — Пясты, Ягеллоны, Пржемысловичи, — славянское население на этих землях (вероятно, уже с XIII или XIV века) не составляло большинства, а преобладали здесь немецкоязычные колонисты и их потомки. Местные краеведы утверждают, что до начала 1900-х во всей области существовал только один небольшой отчетливо чешский городок, Климковице, известный сегодня в основном как место действия психологического романа Ярмилы Глазаровой «Волчья яма», книги о превратностях любви. После Второй мировой силезские земли из юго-восточной Германии превратились в юго-западную Польшу. Волей Сталина и Черчилля, которые, как удостоверяют историки, на конференции в Ялте размечали карту Европы и делили зоны влияния с помощью спичек, польско-немецкую границу перенесли на 400 километров на запад в качестве компенсации за отобранные в 1939 году Советским Союзом kresy wschodnie (по-польски «восточные окраины»), лучше известные нам как Западная Украина и Западная Белоруссия. На западе, получается, Польша прирастила примерно треть своей нынешней территории, на востоке примерно столько же потеряла.
В Варшаве считают, что граница с Германией по рекам Одер (Одра) и Нейсе (Нысе) в целом соответствует конфигурации пределов Польши XI века, за такими утверждениями стоит еще и тщательно проработанная в Варшаве и Кракове историческая концепция. Может, она и основана на шаткой аргументации, но задачи государственного строительства редко учитывают интересы конкретных групп людей, особенно лиц нетитульной национальности. Во второй половине 1940-х годов с новопольских территорий изгнали почти 8 миллионов немцев. Пятилетием раньше нацисты выселили или уничтожили примерно столько же граждан Польши, прежде всего евреев.
«Возвращенные земли» заселили поляками преимущественно с прежних «восточных окраин». Бреслау стал Вроцлавом, но в Чехии главный город Силезии и сейчас называют Vratislav, по имени его вероятного основателя, князя из династии Пржемысловичей, правившего в 915–921 годах. От довоенных 630 тысяч человек к 1946 году в обескровленном Бреслау осталось всего-то чуть больше четверти. Численность населения Вроцлава превысила довоенную только к середине 1980-х и с тех пор, кстати, не увеличивается.
Новоселами Бреслау стали в значительной степени бывшие львовяне, которые перевезли на подаренную им победой над Гитлером родину даже собственные памятники. Львовский монумент драматургу Александру Фредро установлен вместо конного прусского короля, во Вроцлаве обосновались важные для польского патриотического сознания, а прежде львовские музейные коллекции и библиотечные собрания. На центральной площади Рынек активно предлагает блюда традиционной польской кухни большой ресторан Karczma Lwowska. Местные историки пишут в своих книгах: Львов — это «…старинный польский город, входящий в состав Украины», вероятно, не очень думая о том, что в Германии сам Вроцлав легко могут по аналогии назвать «старинным немецким городом, входящим в состав Польши».
В Чехии столь сильного ресентимента в отношении Нижней Силезии не ощущается. Наверняка потому, что со времен чешской королевской власти над этой областью минуло почти 500 лет, да и Габсбурги потеряли Бреслау без малого три столетия назад. Может, есть и другая причина, выскажусь о ней с осторожностью: как мне кажется, не очень это по-чешски — плакать о былом, которое не вернешь. Чешское национальное сознание устроено по-другому, с различиями от русского, немецкого, того же польского; это небольшая нация, на протяжении многих веков вынужденно заботившаяся прежде всего (а иногда и только) о самосохранении, не об экспансии. А в здании «Под золотым солнцем», где в свое время австрийские и прусские генералы и министры вели переговоры о передаче Силезии от одного монархического дома другому, теперь расположен посвященный польской историко-культурной идентичности музей «Пан Тадеуш». Главный экспонат экспозиции — рукопись знаменитой эпической поэмы Адама Мицкевича, вывезенной после Второй мировой войны в новую Польшу из потерянного Польшей старого Львова.
Об этих непростых вопросах я размышлял, гуляя по набережным Одры, пока на речном Песчаном острове не натолкнулся на памятник силезскому священнику Болеславу Коминеку. В 1965 году, в преддверии праздника тысячелетия крещения польских земель, именно этот кардинал стал главным вдохновителем коллективного обращения польских ксендзов к немецким прелатам. «Письмо примирения», получившее всемирную огласку, призывало братьев во Христе позабыть о взаимных исторических обидах. «Мы прощаем и просим о прощении» — эта, главная фраза обращения выбита у подножия памятника кардиналу. Полвека назад его призыв без всякого восторга восприняли и в социалистической Польше, и в обеих частях разделенной Германии, хотя постепенно соседние страны формально нормализовывали отношения. Но я-то думаю, что даже сейчас в пусть с таким трудом, но все же объединяющейся Европе идея милосердия все еще не победила: политики и священники, быть может, иногда готовы принести извинения от имени своего народа, да только новоприобретенное никто не отдает. И о потерянном никто забывать не склонен.
Туристическая мулька Вроцлава — во множестве расставленные по улицам и площадям забавные 40-сантиметровые бронзовые фигурки гномов. Это персонажи славянского фольклора — краснолюдки, народ карликов, защитников и ночных хозяев человеческих жилищ. В 1980-е годы во Вроцлаве действовала подпольная антикоммунистическая группа «Оранжевая альтернатива», члены которой использовали в своей иконографии сказочную символику гномов, так что общественный мотив потом весьма кстати вплелся в туристическую тему. Краснолюдки даром что малы, они делают все то же самое, что и другие, обычные городские жители: звонят по мобильным телефонам, снимают деньги в банкоматах, листают газеты, пьют пиво, отдыхают на карликовых лавочках и курят карликовые трубочки. Гномиков десятки, если не сотни, составлена специальная карта Вроцлава, по которой можно отследить всех до единого; я познакомился, конечно, не со всеми, но из тех, кого встретил, по-чешски никто не говорил.
Вроцлав — симпатичный, основательный, крепкой немецкой (ну хорошо, если политкорректнее, то центральноевропейской) постройки город — теперь самый что ни на есть польский, в облике его еще сохранились какие-то видимые преимущественно знатокам германские черты, а чешские приметы, если они и есть, совершенно точно покрыты плотной патиной времени. Разве что белый двухвостый лев по-прежнему красуется на городском гербе, да одна из центральных улиц названа именем богемского ученого, прославившего здешний университет. Физиолог и анатом Ян Эвангелиста Пуркине целую четверть века (1823–1849) преподавал в Бреслау и вел здесь научные изыскания — исследовал феномены головокружения и обморока, открыл потовые железы, изучил природу отпечатков пальцев, вдобавок стал идеологом первого в прусской Силезии литературно-славянского общества, продвигавшего в том числе польско-чешское сотрудничество в деле противостояния германизации. Имя Пуркине присвоено вузу в Усти-над-Лабем, а не вроцлавским университетам, тут предпочитают что-нибудь вроде «имени силезских Пястов», как вот местная медакадемия. Да что там, даже вроцлавская история ведется Польшей от даты основания при короле Болеславе Храбром здешнего католического епископства, в 2000 году как раз под этим предлогом пышно отметили тысячелетие.