В Опаве, сменю я тему повествования, расположен крупный даже по европейским меркам кондитерский завод, принадлежащий теперь американским законодателям сладкой моды, концерну Mondelēz International. Традицию заложил суконщик с магическим именем Каспар Мельхиор Бальтазар Фидор[57], в 1840 году наладивший семейное производство вафель. Один из самых популярных артикулов фабрики Opavia — кругленькая, покрытая шоколадом печенька Fidorka в красивой «золотинке», а наполнитель может быть разным, четырех видов — носит имя старого мастера. Эта Fidorka (объемы выпуска 33 миллиона штук в год) известна буквально каждому чеху, потому что на протяжении целого столетия буквально каждый чех получал такую сладкую медаль — в юные годы, от родителей как дополнение к школьному завтраку. По моим наблюдениям, повзрослев, отказываются от сладкой опавской привычки немногие.
Опава хороша не только своими вафлями: на любой квадратный километр ее площади приходится приличное количество разных достопримечательностей, пусть стандартных, но сообщающих относительно небольшому городу (меньше 60 тысяч человек населения) очарование самодостаточности. Нарядный таун-холл, прекрасное кафе Dolce vita с изобретательными завтраками на пути от Восточного вокзала к Верхней площади, многоэтажный торговый центр Breda точной планировки немецкого архитектора. В год открытия, в 1928-м, этот универсальный магазин считался гордостью Силезии, поскольку был самым большим во всей Чехословакии.
Теплый июньский день сообщает Опаве некоторую сонливость, уличные часы не спешат сдвигать стрелки. На Птичьем холме в парке Свободы проводят неторопливые этюдные занятия энтузиасты из кружка самодеятельных художников, им и по 10 лет, и по 30, и по 60. Эти народные живописцы — кто карандашом, кто мелками, кто кистью — старательно рисуют или альпийскую горку, или узорчатую музыкальную беседку, откуда открывается вид на яркую клумбу с известняковой аллегорией реки Опавы посередине, или колокольню храма Святого Духа за глухой стеной миноритского монастыря, на мой взгляд, вовсе для изобразительного искусства неинтересной. Инновативные городские скульптуры работы Курта Гебауэра — рассевшиеся на вершине горки кинетические бронзовые сойки или сороки, каждая размером с теленка, — по-видимому, со мной не согласны, поскольку вертят головами то влево, то вправо, так велит определяющий их движения механизм.
Центр Опавы сильно пострадал от бомбежек конца Второй мировой, в апреле 1945-го ожесточенные советско-немецкие бои развернулись по всей Силезии, досталось и этому тихому городу. Шрамы войны изуродовали и изменили центральные кварталы, освободив под новую застройку не занятые и до сих пор пространства, лишили целостности расслабленный австро-венгерский облик Троппау: вот розовый либо нежно-салатовый буржуазный особняк, а вот рядом с ним уже и социалистическая пятиэтажка непритязательных линий. Памятник красноармейцу по-прежнему стоит на площади Освободителей, но самого освободителя не так-то просто обнаружить: каменный солдат с флагом-полотенцем над головой уже несколько лет как деликатно отодвинут в кущи садов Леоша Яначека, левее от здания архива.
Опава — единственный чешский райцентр, в котором имеется университет, пусть всего из трех факультетов, но со своими достоинством и обоснованными притязаниями на качество образования. Этот вуз учредили в начале 1990-х, вероятно, в качестве некоторой интеллектуальной компенсации, когда стало понятно, что демократические перемены не дадут Чешской Силезии отдельного территориального статуса. Волей или неволей в Опаве продолжали развитие образования и науки: в соцпериод город миновала индустриальная лихорадка, добавившая Силезии и северу Моравии тяжелых промышленных объектов и экологических проблем. В окрестностях города не обнаружилось месторождений полезных ископаемых, и Опава осталась часовым областной истории, милым, пусть отчасти разрушенным заповедником немецкой архитектуры в стране вновь победившей славянской идеи, нечего тут искапывать. Эта роль не пошла городу на пользу: его значение уменьшилось, Опава оказалась не в силах противостоять в административной борьбе динамичной, угольно мощной Остраве.
Путешествуя по Чешской Силезии, листая книжки о ее прошлом и настоящем, я нет-нет да и ловил себя на мысли о том, что развитие этой области, похоже, больше подчинено исторической случайности, чем исторической закономерности. Возвысившийся во времена Пржемысловичей Градец-над-Моравицей с прекрасным замком несколько столетий оставался вполне важной королевской резиденцией, но утратил политическое влияние в пору Тридцатилетней войны и давно уже не составляет ни малейшей конкуренции Опаве, выросшей в 10 раз больше этого милого заброшенного местечка. А вот избрал бы шведский генерал другой боевой маршрут, и будущее этих городов могло бы сложиться иначе. Изменившиеся государственные границы, не раз перекраивавшие правила силезской жизни, по-новому прокладывали деловые и торговые пути, превратив, например, Есеник (по-немецки Фривальдов), Яворник, Виднаву (Вейденау) в такие укромные уголки, где нет никаких оснований ожидать биения пульса экономики. Здесь, в лесистых и скалистых горах Высокого и Низкого Есеника, еще и климатические условия непростые, как утверждают местные жители, «совсем не для каждого». Кронов (у немцев Ягерндорф) и Брунталь (Фройденталь, «долина радости»), по рассказам наших знакомых, пострадали из-за того, что в этих городах после 1968 года дислоцировались могучие гарнизоны советской армии, да еще и со штабом танковой дивизии, оттого гражданские производства и туристические программы четверть века развивались не здесь, а где-то в соседних краях.
Важно понимать вот что: говоря о чешской глубинке, я не имею в виду ее сравнения с глубинкой, например, российской. В самой далекой дыре, на любом краю здешней географии обнаруживаются добротные каменные дома на миллион крон, храм XVII века, нарядная площадь у здания общины, только что выбеленная и выкрашенная школа, цветущие или ожидающие цветения сады, здесь повсюду есть что за недорого выпить и чем пусть без изысков, но вполне плотно закусить, и на полях не ржавеет сельскохозяйственная техника. «В стенку гвоздь не вбит, и огород не полот», — сказано про другие окраины. Чешское «село», подвожу итог, отличается от восточноевропейского — и в то же время, но в другую сторону, разнится, пусть в меньшей степени, с немецким или австрийским.
На размышления на этот счет меня натолкнула приобретенная в Опаве небольшая книжка «Города в Чешской Силезии». Ее автор, активный местный литератор и основоположница чудно́го детективного жанра Silesia noir Ева Тврда, составившая комментированный перечень населенных пунктов своей малой родины, обращает пристальное внимание на губительные последствия послевоенного изгнания немецкого населения. Это не связано с политическими взглядами судетских немцев, с их желанием стать частью германского рейха и восторженным поначалу, а у некоторых и до самого трагического конца отношением к фюреру: нити и волокна социальной ткани переплетены сложнее. Немцы жили на этой земле веками, они знали и любили ее, были ее настоящими и рачительными хозяевами. И вот их дома в довольно суровом и далеком от центров цивилизации, разоренном нацистской бедой краю заняли переселенцы из чехословацких весей и городов (около 200 тысяч человек), преимущественно простые люди из низов, никакие не бауэры по своей психологии, а также эвакуированные в ЧСР после поражения в гражданской войне 1945–1948 годов семьи греческих коммунистов. Этот разноразный люд, да еще в хомуте коммунистической партии и коллективных методов ведения экономики, столкнулся на новой малой родине с нерешаемыми проблемами. Тврда утверждает, что настоящее чувство причастности к Силезии появилось и развилось только у третьего или даже четвертого поколения «новых колонистов», через несколько десятилетий после окончания войны. О том же, применительно к Высочине и Западной Чехии, нам рассказывали и в Йиглаве, и в Хебе.
История часто неумолима, и понятно, что так или иначе нам иногда приходится иметь дело с неутешительными последствиями событий минувших эпох. Немцы сюда не вернутся, стотысячная польская община в Чешской Силезии уменьшилась за последнее столетие вдвое и продолжает сокращаться: при всем соблюдении ее прав меньшинства процессы ассимиляции оказываются сильнее. Некоторые из чешских поляков знамениты на всю страну, скажем, поп-певица Эва Фарна или писатель и сын писателя Лех Прзечек. Она красиво поет на двух языках, а он на двух языках талантливо пишет. В одном из опавских парков мы освоили черножелезное устройство с раструбом, называется poetomat — нажми на кнопку, получишь результат: местные поэты, в их числе и Прзечек, читают свои стихи, понятно, что на государственном языке.
Из примерно миллиона проживающих в Чешской Силезии только 20 тысяч человек обнаруживают в себе собственно силезскую национальность. В соседней Польше этническое самосознание, восходящее аж к памяти о древней западнославянской племенной группе слензан, куда сильнее: почти 900 тысяч граждан называют себя в первую очередь силезцами, а не поляками, причем радикальное крыло национального движения претендует на то, чтобы считаться отдельным народом. Из Праги Чешская Силезия воспринимается как совершеннейший медвежий угол; для Варшавы эти пограничные земли тоже, полагаю, не выглядят пупом политической географии. Однако в 1919–1920 годах Тешинская область пережила вооруженный конфликт, известный как Семидневная война. Итогом стала гибель нескольких десятков человек с обеих сторон и фактическая победа чехословаков, поддержанных волей великих держав. Считается, что Войско польское не смогло оказать соседу-врагу достаточного сопротивления, поскольку основные армейские силы были тогда брошены из Варшавы и Кракова на борьбу с Украиной.
Спорную территорию разделили в соответствии с главными ожиданиями Праги: так, чтобы стратегически важная железная дорога (в ту пору единственная надежная транспортная связь с востоком Словакии) оказалась по сю сторону границы. Чехословакии удалось сохранить за собой и Карвинский угольный бассейн, снабжавший топливом и сырьем многочисленные предприятия тяжелой промышленности. Все эти земли Польша вернула было в 1938-м, но вскоре сама потеряла независимость из-за гитлеровской оккупации. Когда в 1940–1943 годах правительства в изгнании уничтоженных нацистами Польши и Чехословакии вели в Лондоне переговоры о сотрудничестве в совместной борьбе с Гитлером, обсуждался и вопрос об образовании после победы чехословацко-польской конфедерации. Согласно одному из предложений, столицей общего государства должен был стать Тешин, город двух славянских народов. В жизнь эту экстравагантную идею не воплотили, еще и потому, что воспротивился Советский Союз, под диктовку которого Прага и Варшава снова пилили кусочек Силезии.