.
Согласитесь, для одного из 22 районов не самого крупного европейского мегаполиса сразу два прочно вошедших в историю мировой литературы писателя — это немало. А я даже половину жижковских чудес и знаменитостей еще не перечислил. Так что Ярослав Сейферт совершенно правильно озаглавил мемуары с рассказом в том числе и о своей жижковской юности — «Все красоты мира».
Мимо странных памятников Сейферту или Гашеку я хожу на работу (могу день так, а день иначе). Другие, более традиционные жижковские монументы остаются неподалеку от моих будничных деловых маршрутов, по левую или правую их сторону: конный — средневековому герою и гуситскому военному вождю Яну Жижке, именем которого назван район; пеший, но во весь рост и на постаменте — основателю местной политической журналистики и первому, по словам Вацлава Гавела, чешскому диссиденту Карелу Гавличеку-Боровскому; модернистский и солидный, хотя и без высокого пьедестала, — британскому политику Уинстону Черчиллю; непонятно как пережившая коммунистическую эпоху маловнятная скульптура пролетарки Анны, героини простой как правда книги соцреалиста Ивана Ольбрахта. Ну и другие памятники я далеко не все сосчитал.
Есть и иная система координат: писатель Гашек, вернувшись на родину из советской России после военного плена и революционной борьбы, вместе со своей уфимской женой Александрой Гавриловной с полгода квартировал у нас за углом, в квартире Франтишека Сауэра, тоже литератора из непутевых левых бунтарей. Сауэр прославился в чешской истории по-геростратовски: осенью 1918 года сыграл ключевую роль в сносе Марианского столба на Староместской площади, именно он накинул на монумент веревочную петлю, да еще потом этим и хвастался! Дом, в котором Сауэр жил, — какой-то неприятный: с темными потеками, мрачный и неухоженный. Неспроста!
А вот если повернуть от нас не направо и еще направо, а налево и потом направо наискось, то увидишь дом на Прокоповой площади, в котором родилась муза Кафки Милена Есенская, журналистка и переводчица, сгинувшая в нацистском концлагере много позже гибели своего короткого и преимущественно эпистолярного любовного романа с гением. Культовый пражский фотохудожник Ян Саудек, автор тысяч провокационных работ в жанре ню, живет в многоэтажке у продмага Billa, где мы регулярно отовариваемся. В минуте ходьбы от этого супермаркета, на невыразительной Благославовой улице, располагалась мастерская Олдржиха Кулганека, выдающегося графика, в начале 1960-х осмелившегося изобразить Иосифа Сталина в тигровой шкуре и попавшего за это за решетку, а в начале 1990-х выполнившего эскизы всех восьми чешских банкнот, тех самых, которыми, собственно, мы в Billa и вообще повсюду расплачиваемся.
Мне доводилось бывать в мастерской на Благославовой и задавать ее хозяину вопросы о том, интересно ли рисовать деньги, правда, тогда я и не подозревал, что сам в один прекрасный день обоснуюсь в Жижкове. Эта встреча произвела на меня сильное впечатление: подумать только, ведь во всей Чехии нет ни одного человека — включая малых детей, уличных попрошаек и вьетнамских торговцев, — который не восхищался бы работами Кулганека, хотя далеко не каждый знает, кто именно так качественно начертил государственные лица и упитанные нули на бумажных кронах.
Но вот что в Жижкове главное: здесь, на территории всего пять с небольшим квадратных километров с населением 60 тысяч человек (и оно не растет вот уже целый век, ровно наоборот, потихоньку уменьшается), дислоцированы сотни — сотни, Карл! — кабаков и забегаловок. Преимущественно грошовых, в которых кружка пива стоит чуть дороже доллара, а разговор с приятным незнакомцем за бокалом пусть довольно скверного вина затянется почти на вечность, так что сейфертовский час цепей не отличить от часа плясок. Чемпионка Жижкова, да и всей Праги в этой дисциплине — пивная Radýne (на западе Чехии есть такие гора и руины замка) на углу Жеротиновой и Яна Зеленки-Гайского[61], где разливают Branik[62] по невероятные 24 кроны за поллитра. Эта довольно мрачная и до костей прокуренная (несмотря на все антитабачные предписания ЕС) дыра бережно хранит память того Жижкова, который полвека и век назад считался домом родным для простых заводских парней и их фабричных подруг. Если бы пролетарка Анна существовала в реальности, именно в такой притон она, в ситцевом платьице и красной косынке, заглянула бы в поисках своего непутевого Гонзы или Пепика, позабывшего за партией бильярда о времени и долге. Мужики в прозодежде и теперь до одури гоняют в Radýne шары по зеленому сукну, под песни Карела Готта и Гелены Вондрачковой на ультракороткой радиоволне.
Дело, конечно, не в 24 кронах за кружку, а в повсеместной демократичности, в доступности жижковских общения, товаров и услуг, в своего рода элегантной простоте, которая кажется изяществом, чтобы не быть бедностью. Для вашего понимания: бухариков тут немного, иногда на лавочках в лучах солнца нежатся безобидные бомжи с пакетами франковки[63] в обнимку, дожидаясь приезда кареты с ласковыми социальными работниками. Эти люди несложившейся судьбы выполняют важную общественную функцию: помогают Жижкову размывать социальные границы. Жижков приемлет в свое лоно и чешского инженера, и словацкую домохозяйку, и итальянского брадобрея, и русского журналиста, и британского учителя английского для тех, кто не способен ничего выучить, и китайского массажиста, и украинского гастарбайтера, и айтишника без имени и родины, и американского студента, явившегося в Европу, чтобы написать великий роман. Эта центровая традиция, традиция дружелюбного равенства без снобизма, за 150 лет существования Жижкова зацементирована и, уверен, неубиваема. Ученые всего мира поэтому спорят о том, какое из множества здешних уютных местечек самое правильное.
Radýne в таком соревновании, при всех достоинствах этой алкоточки, все же не победить. Представители одной научной школы утверждают, что лучшей из лучших в Жижкове в сумме многоборья является пивная U vystřelenýho oka («У выбитого глаза») на улице У Божиих воинов, прямо под холмом Витков и мощной статуей кривого воеводы. Эта пивная — честный мир наследников гуситского движения и диссидентов советской поры, мир бескомпромиссного рок-н-ролла и потрепанных судьбой и дешевым спиртным хиппи. Другие исследователи определились в пользу самого старого в окру́ге заведения, почти с полуторавековой традицией и безупречной родословной U slovanskě lipy. Под этой воображаемой липой собираются порассуждать о политике местные Спейблы — пикейные жилеты, продолжатели дела Гашека с его пародийной, но на деле боровшейся за власть Партии умеренного прогресса в рамках закона (в 1911 году на довыборах в австрийскую палату депутатов она собрала не менее 17 голосов избирателей). Далее, многие знатоки жижковских реалий полагают выдающимся экспатовский бар Tiki Taki, в гавайском стиле, открытый до самой зари, till the last idiot. Этот бар назван его татуированным австралийским владельцем именем своей собаки, невероятно уродливого и к тому же одноглазого, как предводитель гуситов или генерал-фельдмаршал Кутузов, мопса. С Тики-Таки я водил крепкую дружбу, до самой его смерти. Миллениалам в клетчатых рубахах, коротающим время в этом бессонном баре, в равной мере фиолетово, два часа ночи сейчас, среда или октябрь, они сидят над хайболлами, уткнувшись в свои IPhone 11, пока бариста разворачивает на стене проекцию французского немого кино.
Большинство местных патриотов, и я разделяю их выбор, склоняется к тому, что дух и характер района в превосходной степени передают Planeta Žižkov, Republika Žižkov и Žižkavarna, самими вывесками подтверждающие тезис о гордом свободолюбии жижковского народа. В общем, если взять огромный циркуль и провести вокруг дома, в котором мы живем, окружность радиусом в пять минут неторопливой прогулки, внутри этой огненной черты окажутся не менее 42 (а может, даже 56) предприятий общественного выпивания. Наивно предполагать, что такой круг возможно замкнуть за один вечер. Снова сошлюсь на Гашека: даже Швейк за одну ночь смог побывать всего лишь в 28 местах, хотя признавался честно, что нигде больше трех кружек пива не выпивал. Эпицентр вечного праздника Жижкова, полагаю, в XXI веке сместился на улицу (Князя) Борживоя: по данным одного путеводителя, здесь 25 баров, кафе и рюмочных, по данным другого — на 11 больше. Видимо, в разном состоянии считали.
Я прожил в Жижкове 15 лет, собираюсь прожить еще вдвое дольше, а потому давно уже стал добровольным заложником этого района и его раскованного образа жизни. Откровенно говоря, Верхний Жижков (среди своих Žižkopec, от сложения Žižkov и kopec, «холм») мне нравится куда больше Нижнего (по-народному — «глубокого») Жижкова, что за улицей Яна Желивского[64], там пока совсем без джентрификации. Но в общем и целом я всюду и всем активно пропагандирую Жижков как место, прекрасно подходящее для труда и досуга хоть аристократу-джентльмену, хоть самому худородному пану. Я приобрел фуфайку футбольного клуба Viktoria Žižkov и иногда надеваю ее, несмотря на то, что никаких заметных викторий за этой колхозной по уровню мастерства командой уже который год не числится. Я изучил жижковские исторические закоулки и норовлю продемонстрировать их (обычно без особого встречного интереса) всем своим приезжающим в Чехию родственникам, друзьям и знакомым. Мне не все равно, кто станет районным старостой, потому что от этого зависят график вывоза мусора, если он вдруг скопится, и темпы починки ночного освещения, если оно вдруг погаснет. Впервые я понял, что это означает: чувствовать привязанность не только к красивому и удобному городу, но и к его отдельно взятому, пусть не самому роскошному, не самому чистому и еще не до конца приведенному в порядок, если судить по строгому евростандарту, району. У нас в Жижкове, 3-м районе Праги, про таких, как я, говорят —