Мать появилась, когда Даше стукнуло четырнадцать.
Бабка в тот день ушла к подружке. В дверь тут же робко постучали.
Даша глянула в глазок: какая-то тётка. Соседка, наверное. Открыла дверь.
И почти сразу узнала в потрёпанной тётке мать.
Та прищурилась, с недоумением разглядывая тощего подростка с неровно подстриженными чёрными волосами.
— А Даша дома?..
— Чё надо? — дёрнула плечом девчонка.
— Доча... ты?
— Ну?
— Ой, доча... ты как выросла! Какая... красавица...
— Чего тебе?
— Ой, а пусти домой, а?
— Это бабкин дом — не мой. Чего тебе?
— А ты чего, доча, сердишься, что ли?
Даша продолжала холодно смотреть на постаревшую женщину, выглядевшую старше собственной матери.
— Ой ладно, доча, ну не сердись. Я же хотела приехать! Но потом Гоша умер... — она зашмыгала носом. — А потом болела я. Я и счас, это, болею... помираю! Дай денег, а? Тебе же Юрик оставляет, да?
Даша секунду вглядывалась в жалкую фигуру на пороге, ища хотя бы след потусторонней сущности. Не нашла. Захлопнула дверь.
А через месяц Даша увидела за бабкиной спиной три дёргающиеся тени. Похожие она видела в парке возле садика, когда была совсем маленькой. Но те близко не подходили, а эти жутко дрыгались прямо за бабкой.
Характер у бабки испортился тут же. Она стала орать без повода, швырялась в Дашу едой: мол, жри! Выкинула все внучкины вещи с балкона. Много пила: чай, молоко, воду из-под крана. И, кажется, медленно раздувалась. Это отёки или...?
Даша гадала два дня, а на третий позвонила дяде. Тот не на шутку встревожился. Сказал, что сейчас в Аргентине — приедет, как только достанет билет на самолёт. Обещал позвонить знакомым, но через полчаса снова связался с племянницей: увы, все, кто мог бы помочь, не в городе.
— Придётся тебе, Даша, задержать дикие тени до моего приезда. Они в общем-то не опасны, если не к тебе пристали. То есть тебе вреда не причинят, а вот бабушку могут убить...
Даша вздохнула и согласилась.
Шпиль велел нарисовать над бабушкиной кроватью знаки, которые он сейчас фотографией пришлёт, и воткнуть что-нибудь металлическое в тени, когда бабушка уснёт, хотя бы гвозди или разогнутые скрепки. Это на время остановит процесс, а потом и он подъедет.
Даша очень хотела, чтобы дядя Юра приехал и сам всё сделал. Но понимала: времени мало — бабка может и помереть от этих теней. Как тот Гоша от слепой двухголовой змеи.
Даша перерисовала знаки ручкой на обоях в бабкиной комнате, пока Ираида Петровна гостила у подруги. Ох, и крику будет, когда старуха эти художества разглядит! Ну и чёрт с ней. Пусть психует, зато тени отвяжутся.
Даша запаслась скрепками и мучительно долго ждала бабку. Та пришла за полночь. Пьяная, что необычно, и злая, что неудивительно. Пошатываясь и бормоча, прошла по коридору до своей комнаты. Повозилась там и грузно улеглась.
Даша выждала полчаса и прокралась в спальню Ираиды. Тихонько выругалась: в темноте теней не видно. Пришлось включить фонарик на телефоне.
На секунду стало страшно: такие тени ужасно пугали её, когда она ходила с мамой в детский сад через старый парк. Но Даша упрямо мотнула головой. Нет, ей уже не пять лет! Она сильная. Она сможет.
Даша огляделась. Так, вот первая! Воткнула скрепку, пригвоздив тень к коврику у бабкиной кровати.
Где же остальные? Ираида всхрапнула во сне, заставив внучку замереть, прикрыв фонарик ладонью. Вроде успокоилась.
Пятно света снова заметалось по комнате в поисках ненормальной тени. Вот вторая! Скрепка поймала следующую тень у изголовья кровати.
А вот и тре...
— Даша! Дрянь!
Бабка заорала так, что у девчонки заложило уши. Ираиды с неожиданной силой схватила её за руку с телефоном и дёрнула так, что Дашу швырнуло на стену. Что это треснуло с таким хрустом, Дашина голова или стена?
Зрение расплылось. Висок налился тяжестью, и почему-то намокло ухо.
— Бабушка... я помочь... — прошептала Даша.
— Молчи, дрянь!
Кажется, Ираида пнула её. Затем вырвала из ослабевших пальцев телефон и принялась лупить девчонку, приговаривая: “Ах ты, дрянь! Паршивка! Дрянь!”
Даша попыталась отползти, но не смогла, и скоро отключилась под градом ударов.
Сотрясение, перелом руки в двух местах, трещина в ребре, страшные кровоподтёки.
Прижимающая к глазам платочек Ираида Петровна сказала врачам, что на внучку напали хулиганы. Даша слишком плохо соображала, чтоб возражать.
Следующие два или три дня прошли как в тумане. Её постоянно тошнило. В глазах двоилось, а иногда и троилось. Голова болела так, что Даша не могла думать.
Нет, лучше никому не помогать.
А потом приехал дядя Юра и забрал её. Из больницы и от бабки. Дашу лечили магией и незнакомыми лекарствами — и вскоре она смогла соображать и даже разговаривать.
— К бабке я не вернусь.
— И не надо, Даша. Ты прости: я думал, тебе с ней лучше будет...
— Давай я теперь сама буду решать, как мне лучше.
— Договорились!
Дядя Юра взялся учить её быть видящей и не возражал ни против новых проколов и тату, ни против мрачной музыки и неженственной одежды.
Сказал только:
— Если тебе нравится, то пусть. Ты только не мне или бабке назло делай, а себе в удовольствие, ладно?
Она согласилась.
“Стыдно быть слабым”
Эдик уродился видящим и тощим. И за то, и за другое ему постоянно попадало. То засмотрится на пролетающую “рыбку”, то отвлечётся на прозрачного кота или на какой-нибудь мерцающий шар — и обязательно что-то уронит, прольёт или не удержит.
Мама вздыхала:
— И в кого ты такой растяпа, Эдик?
Вздыхала, впрочем, беззлобно. Злиться ей было некогда: мама разрывалась между швейной машинкой и близнецами. Целыми днями шила на заказ и нянчила Олю и Алю. Четыре ребёнка постоянно требуют еды, одежды, обуви, игрушек. Старшим нужны ещё и учебники, ручки, тетради и прочие школьные принадлежности. А Оля и Аля постоянно болеют, и на их лекарства тоже улетают немалые суммы.
Папа с утра до вечера пропадал на работе — делал мебель на фабрике. А на выходных то и дело брал подработку и возился с заказами в гараже, обустроенном под мастерскую.
Петровы никогда не бедствовали, но Эдик точно знал, как много сил и времени тратят родители, чтобы заработать, поэтому не просил ни новый телефон, ни крутые кроссовки. Старшая сестра, Алиса, требовала модные шмотки и косметику, но она — девчонка, ей, наверное, надо.
В школе Эдика постоянно дразнили.
— Эдик-педик! — орал верзила Олег Кузьмин, а его подпевалы хохотали, как гиены.
Эдик старался не обращать внимания. Он ведь Эдуард, в честь дедушки. Но пацаны не отставали. Одного имени было бы достаточно, но он ведь ещё и видел то, что другие не видели.
В первом классе ему казалось, что светящуюся мошкару над стадионом или прозрачного кота, дрыхнущего на подоконнике, видит не только он. Вроде бы на странных существ смотрела и Нина Девяткина, и Демид Андреев, и Вика Катина. Но все молчали.
Эдик тоже старался скрывать свою способность, но когда он учился во втором классе в кабинет во время урока русского языка залетела огромная мерцающая “рыба”, не смотреть на которую было просто невозможно. “Рыба” замерла над его партой и уставилась на него жутким круглым глазом размером с футбольный мяч. Замерший Эдик смотрел на неё, не отрываясь, выронив ручку из ослабевших пальцев. А когда она немо щёлкнула пастью — вскрикнул, вскочил и убежал.
С тех пор находиться в школе стало совсем невыносимо.
— У Эдика глюки!
— Он дурачок...
— Чокнутый!
В третьем классе к ним перевели Пашку Зверева. Новичок смотрел на одноклассников с презрением и с независимым видом сидел на задней парте, уткнувшись в телефон. Он однозначно видел и прозрачных котов, и бесхозные тени, но с ним об этом не поговоришь.
Всё потому, что Пашка тоже считался чокнутым, но по-другому. Его поначалу пытались дразнить из-за фамилии: ну, типа, он как Сергей Зверев. Пашка бросился в драку один против четверых. И, говорят, одному чуть не сломал руку, а другого едва не задушил. Драки Эдик не видел, но на следующий день Пашка пришёл в школу прихрамывая и весь день то ли улыбался, то ли скалился, а четверо хулиганов не пришли совсем. Больше никто Пашку Зверя не дразнил. Даже когда учительница рассказала, что Паша потерял маму и переехал с дядей в их район.
Олег Кузьмин фыркнул:
— Сиротинушка!
Но тихонечко, пока Пашки не было в классе.
Весной того же учебного года Эдикова мама приболела, и на очередное родительское собрание пошёл папа. Тогда кто-то из ребят впервые увидел Эдикова отца — здоровенного, бородатого мужчину с ручищами толще ноги обычного человека. Скоро о фантастическом папаше узнали все одноклассники.
На следующий день после занятий Кузьмин догнал Эдика за школой и сначала назвал его папашу орком, а потом заявил, что Эдикова мама — шлюха, нагуляла хилого сынишку от какого-то человека. Приятели Кузьмина стояли рядом и посмеивались.
Оскорбления родителей Эдик не стерпел и бросился на обидчика с кулаками. Увы, Кузьмин накостылял ему даже без помощи приятелей. Эдик драться не умел: мама считала, что нужно уметь обходиться без кулаков, а папе было некогда. Вот их сын и валялся теперь перед Кузьминым, глотая кровь и слёзы.
— Что, Эдик-педик, — издевательски протянул Олег, — силёнок совсем нету? Как девчонка! Да не, некоторые девчонки получше драться умеют!
Приятели Кузьмина обидно рассмеялись:
— Точно!
— Это да!
— Хуже девчонки!
— А зачем ты вообще полез, слабак? — Кузьмин пнул его. — Фу, пакость какая!
— Он же Эдик-педик — познакомиться хотел поближе! — загоготал кто-то.
— Буэ-э-э! Пакость! Давайте-ка его проучим, чтобы больше даже близко не подходил!
Они начали пинать слабо дёргающееся тело.
— Ага!
— Давай!
— Точно! На тебе! На!
Эдик чувствовал, как пацаны становятся всё злее и радостнее, и от этого стало страшно как никогда. Он попытался встать, но Кузьмин пнул его под рёбра, потом в пах. Эдик застонал от боли.