е спасается никто.
Долго светит из-под воды жёлтый глаз фары, словно прощается. У него вертикальный зрачок.
Толик вздрагивает, просыпается. Детёныш дракона глядит на него сквозь стекло банки, будто хочет что-то сказать.
За окном темно. Толик смотрит на будильник: девять, мама должна была прийти два часа назад.
– Мама! Мамочка!
Толик вскакивает, обегает квартиру, заглядывает даже в бабушкин шкаф. Мамы нет. С трудом открывает замок, выглядывает на площадку: тихо, темно, никого. Торопливо одевается, выскакивает на лестницу, спускается, уже на втором этаже слышит скрип двери наверху, но не до этого – выбегает во двор. Мамы нет.
Идёт на угол дома, смотрит: улица пуста, только какая-то старушка тащит саночки, на которых маленький, в метр, свёрток, словно старушка завернула полено в простыню.
До жилконторы недалеко, идти пять минут, но мама не велит вечером выходить на улицу, будет ругать, испортится всё впечатление от праздника. Толик вздыхает, лезет в карман за ключом от квартиры. Ключа нет. Неужели потерял, как карточки? Что за невезение такое? Жёлтый ключ на верёвочке, большой, заметный; Толик смотрит вниз, опускается на колени, снимает варежки, начинает ворошить обжигающий снег. Потом медленно-медленно идёт домой, осматривает каждую ямку, каждый выдавленный во льду след. Вдруг вспоминает: дверь-то он и не закрывал! Выскочил и сразу побежал за мамой.
– Ф-ф-ух! Вот растяпа!
Толик поднимается по лестнице; надо же, дверь открыта, жёлтое пятно «светлячка» на площадке. Толик удивляется, помнит, что лампу не зажигал, не ставил в коридор, она осталась в комнате на столе. В световом пятне лежит что-то похожее на маленькую подушку. Толик подходит ближе – это том энциклопедии «Брокгауза и Ефрона», на форзаце бабушкин экслибрис: красный кавалерист, на полном скаку трубящий в горн, и буквы «С.М.Г.», Софья Моисеевна Горская. Как книга попала на лестницу, сама выползла?
Толику становится страшно. Он неслышно крадётся, медленно переставляя ноги в валенках. Заглядывает в коридор: посредине стоит табурет, на нём горит «светлячок». На полу белый порошок, похожий на муку, и отпечаток следа. Большого, не похожего на мамин.
– Кто здесь? – шепчет Толик.
Набирает воздуха, спрашивает громко:
– Кто здесь? Вот я сейчас милицию.
Гулкое эхо испуганно мечется под потолком. Толик заглядывает в бабушкину комнату. Дверца гардероба открыта, вещи валяются на полу. Книжный шкаф выпотрошен, полки пусты. Толик замирает: надо бы заглянуть в спальню и кухню, но страшно. Это, наверное, фашистские диверсанты – воспользовались тем, что дверь была открыта, и сделали в квартире Горских тайную базу. Толик нащупывает в кармане винтовочный патрон, подаренный когда-то весёлым механиком-водителем бронеавтомобиля: нет, не то. За дверью, на своём месте, стоит топор; Толик поднимает его двумя руками, крадётся по коридору. Вдруг в нос бьёт резкий запах спирта, нога упирается во что-то. Толик кладёт топор, берёт с табурета «светлячок», поднимает повыше: у стенки стоит огромная банка, та, в которой был заспиртован детёныш ящера, крышка содрана. Толик приседает, смотрит: детёныша нет, синеватая жидкость прозрачна. Ищет пальцами на полу, вдруг натыкается на тёплое, живое.
Толик вскрикивает, отскакивает, роняет лампу; «светлячок» гаснет, в темноте рождается тихий звук:
– Шух-шух. Шух.
Словно во тьме крадётся гигантский паук, потирает лапки, готовясь напрыгнуть, спеленать Толика толстой паутиной, высосать кровь.
– Шух-шух.
Толик нащупывает на полу топор, рубит им тьму, задевает табурет, вздрагивает от грохота. Идёт еле-еле, маленькими шажками, приседает, трогает: вот банка, где-то рядом было живое, страшное. Протягивает пальцы, находит, ахает, отдёргивает.
– Шух, – говорит тьма.
На полочке возле телефона, молчащего с сентября, спички. Толик находит «светлячок», поджигает фитиль, ждёт, когда окрепнет огонёк, возвращается к банке, поднимает фонарь и чуть не роняет вновь: из темноты синим огнём блестит глаз. Моргает, и сразу шорох. Толик выдыхает:
– Лариска! Я чуть не помер от страха. Ты чего тут? Это что на тебе?
Лариска лежит – клюв и ноги туго стянуты бечевкой. Бессильно возит крылом по полу:
– Шух. Шух-шух.
Толик ставит «светлячок» на табурет, поднимает Лариску, принимается распутывать бечёвку:
– Кто же тебя связал?
Сзади скрипит дверь, грохочут шаги. Толик поворачивается, получает жуткий удар по голове, падает.
Город, лето
Господин Аксель в этот раз прислал не представительский лимузин, а громадный камуфлированный джип такого брутального вида, что мозг невольно домысливал на нём пулеметную башню. Игорь Дьяков не стал капризничать, надел галстук и запонки, которые подобрала Елизавета, даже позволил зачесать и побрызгать волосы духовитым аэрозолем.
– Другое дело, – довольно сказала Елизавета. – Хоть к президенту на приём.
– Добьёте вы меня вашим дресс-кодом, – проворчал Игорь. – Скоро придётся стилиста в штат брать.
Джип смотрелся на улицах Города неуместно, как обвешанный оружием громила в младшей ясельной группе. Игорь с трудом подавил внезапное желание свысока смотреть на легкомысленные разноцветные «пыжики», болтающиеся где-то внизу, под колёсами. Усмехнулся: слово «членовоз» заиграло новыми красками.
Через час стало ясно, почему Аксель прислал джип: машина сошла с трассы и поехала по ухабам разбитой, словно от бомбёжки, дороги. Мотало изрядно, Игорь вцепился в сидение, опасаясь при очередном толчке разбить голову о высокий потолок, проворчал:
– Такое впечатление, что война не кончилась.
Водитель посмотрел в зеркало заднего вида, усмехнулся, сказал странное:
– Так война толком и не начиналась, до того детские игры были.
От этих слов стало не по себе. Игорь молчал, глядя сквозь тонированное стекло на рыжие стволы сосен; через полчаса пытка ямами кончилась, в глухом лесу внезапно обнаружился вполне приличный асфальт, джип заревел турбиной – и вскоре упёрся в настоящий блокпост, словно перенесённый из горячей точки: бетонные блоки, мешки с песком, даже пулемётный ствол в прищуренной амбразуре.
Шлагбаум бесшумно отсалютовал, лесной пейзаж сменился аккуратным газоном и подстриженными кустами; джип остановился у деревянного и в то же время неимоверно помпезного дома. На крыльце стоял Аксель собственной персоной, в чём-то летнем, легкомысленном: светлые штаны спортивного кроя, майка с Дартом Вейдером. Игорь сразу почувствовал себя неуютно в официальном жарком костюме.
– Прошу, прошу, Игорь, э-э, Анатольевич! Добро пожаловать в мою лесную избушку!
– Хороша избушка, квадратов восемьсот.
– Тысяча пятьдесят, не считая флигелей.
В духе обстановки прислуга была обряжена в сарафаны и косоворотки, из блюда с чёрной икрой торчала расписная деревянная ложка. Аксель отломал от каравая кус, щедро навалил антрацитные зёрна на горбушку, вцепился мелкими острыми зубками, зажмурился, заурчал.
– Не скромничай, Игорь, кушай.
Игорь поморщился от этого «кушай», сказал:
– Спасибо, я сыт. Я начну, чтобы не терять времени. Работа проделана большая, но результаты скромные, документы большей частью исчезли, всё-таки почти восемьдесят лет прошло. Особенно плохо с архивами ФСБ, в перестройку там погуляли, конечно.
– Не переживай, самое ценное под шумок жгли отнюдь не юные демократы со взором горящим, – усмехнулся Аксель. – А кое-что надежно спрятано. Очень иногда помогает, японский городовой. Некоторым деятелям бизнеса и культуры полезно помнить, что где-то на квартире глухой бабушки из Подольска лежит фанерный чемоданчик, в котором – подписанные гуру либерализма сексотские отчёты. Но ты неплохо поработал, лучше, наверное, и не сделать, у тебя источники добротные, вроде Савочки.
– Кого?
– Пенсионера КГБ Николая Савченко. Всё так же с портфельчиком ходит?
– Откуда вы…
Аксель наконец прожевал. Посмотрел в упор, не моргая, ощерил мелкие зубки в ухмылке:
– Игорь, я уже говорил: у моей службы безопасности возможностей побольше, чем у некоторых государственных. Тем более что с Савочкой я лично знаком, приходилось пересекаться. Зануда и неудачник, но аккуратист и не без аналитических способностей. Ладно, это к делу не относится. Узнал, когда именно наш фигурант стал таким, э-э, необычным? И главное, почему?
– Смотря что считать необычным.
– Не разочаровывай меня. Или ты лукавишь, Игорёк? Не советую.
Игорю откинулся, сложил руки на груди.
– Семён Семёнович, мне удалось кое-что собрать: свидетельства очевидцев, материалы из открытых и закрытых архивов. Но это такое… Противоречивое очень, а половина, если не больше, вообще глупости, явная выдумка. Бред, честное слово. Якобы Конрад обладает, так скажем, мистическими способностями. Минимум четыре свидетельства о его гибели и последующем воскрешении, из самых разных источников, в том числе, например, от начальника управления «Тевель», человека в высшей степени серьёзного.
– Это ты про Изю Либермана? Верно, в Моссаде других не держат, – кивнул Аксель.
– Участие Конрада в инциденте на чекпойнте «Фокстрот» упоминается в секретном отчёте британского командования в Берлине, причём без выводов и заключений, потому что там такие выводы напрашиваются, что весь штаб надо направлять в Бедлам колонной по четыре.
И вообще, человеку по документам девяносто, а выглядит он от силы на пятьдесят. Такого не может быть. Думаю, вся эта история про Толика Горского, блокадного мальчика – фальшивка для пущего тумана.
Аксель вздохнул. Налил виски в чайную чашку с гжельской росписью, выпил, сказал:
– Почему фальшивка? Был мальчик.
– Мальчик был, – согласился Игорь. – Только к Конраду он никакого отношения не имеет, если рассуждать логически.
Аксель грохнул кулаком по столу:
– Да какая логика, японский городовой! В этой истории логики нет и быть не может. Скажи, Дьяков, зачем я тебя нанял? Думаешь, у меня всех этих архивных бумажек нет? Да побольше, чем у тебя. Так зачем?