– Как?
– Как мама на особенного ребёнка, с болью и нежностью. Чего хихикаешь, так и есть, они все альтернативно одарённые. И нафиг не нужны, без них лучше.
Белка подняла бокал, в этот миг рэпер неожиданно смолк, и на весь зал разнёсся тост:
– За мастурбацию!
Люди замерли, принялись вытягивать шеи, чтобы рассмотреть авторку столь своеобразного лозунга; Елизавета засмеялась:
– Тише ты, видишь, народ челюсти роняет.
– Пусть роняет. Эй, вы! Да-да, вы все! Замшелые динозавры, бумеры, копролиты! Другое время теперь, понятно?
Рэпер врубил минусовку на полную, гася Белкин спич, но бомонд продолжал испуганно коситься, отползать, так что вокруг девушек образовалось разреженное пространство.
– Давай, систер, выбирайся из болота. Ты понимаешь, что мир меняется и никогда не будет прежним? Россия – последний обломок.
Елизавета, несколько растерянная натиском, спросила:
– Может, не надо? Как-то непривычно.
– Латимериям тоже поначалу на суше было непривычно. Ты какого года, восемьдесят пятого? Угадала, значит. У нас не пятнадцать лет разницы и даже не век, а тысячелетие, эпоха! Всё по-другому, и вам, бумерам, надо либо признать это, изменить себя, либо сгнить, причём без пользы, из динозавров хотя бы нефть получилась.
Елизавета молчала, хмурилась, гладила тонким пальцем ножку бокала.
Игорь набирал тарталетки, собираясь отнести девчонкам, когда грохочущая музыка вдруг смолкла и на весь зал разнеслось:
– За мастурбацию!
Игорь вздрогнул, чуть не выронил тарелку, узнав Белкин голос, подумал: «Напились, что ли? Тем более надо закуску отнести». Стал пробираться сквозь толпу и увидел высокого человека с восточным лицом. Гость, ни с кем не здороваясь, быстро прошёл к распорядителю, кивнул и скрылся за тяжёлой портьерой. Игорь какое-то время постоял в задумчивости, сунул тарелку официанту, подошёл к распорядителю:
– Я Игорь Дьяков, меня приглашал господин Аксель…
Распорядитель приподнял безупречный манжет, глянул на часы, дежурно улыбнулся:
– Семён Семёнович ждёт вас через двенадцать минут, Игорь Анатольевич.
– Сейчас человек к нему прошёл – это ведь Рамиль Аждахов?
Распорядитель на миг напрягся, лицо дрогнуло. Совладал с собой, вновь улыбнулся:
– Понятия не имею, о ком вы, Игорь Анатольевич. Тем не менее не всё стоит произносить вслух. Вас проводят, подождёте в приёмной.
И подозвал охранника.
– Семён Семёнович, к вам господин Дьяков.
Секретарь сидел за гигантским навороченным пультом, словно перенесённым в приёмную из рубки «Энтерпрайза». Игорю даже стало любопытно, зачем столько тумблеров, клавиш и встроенных мониторов. Аксель ответил:
– Пусть немного подождёт, я приглашу.
Секретарь спросил Игоря:
– Кофе, чай?
– Американо без сахара, пожалуйста.
Секретарь развернул кресло к сияющей никелем и разноцветными огоньками кофеварке, повозился, вздохнул. Выудил из-под пульта пахучий пакет, заглянул в него, смял.
– Простите, зёрна закончились. Сейчас принесу.
– Да ладно, переживу.
– Нет-нет, дело не в вас, Семён Семёнович любит, чтобы всё и всегда было в порядке. Я мигом, спущусь в кухню и назад.
Игорь разглядывал приёмную, похожую на кладовку при антикварном магазине – много, дорого и бестолково: персидские пешкабзы с прихотливо изогнутыми рукоятками, зулусские ассегаи, деревянное монгольское седло, китайские фарфоровые вазы в человеческий рост на фоне туркменских ковров, древнегреческая амфора под портретом президента, неимоверно ржавая статуя дельфина… От такого винегрета рябило в глазах, а мозг историка закипал.
– Ты не скажешь, где «Дом Гавана»? Не могу ящичек найти.
Игорь вздрогнул – звук был отлажен безупречно, Аксель словно стоял за спиной – и не сразу понял, что голос доносится из динамика на космическом пульте.
– Алё, ты где? Со связью что-то.
– Да ладно, обойдёмся без сигар. Давайте по делу, Семён Семёнович, времени мало.
– Как скажете, Рамиль Фарухович.
Игорь напрягся, наклонился вперёд, стараясь не упустить ни слова. Голоса отдалились, словно говорившие отошли в сторону, но слышно было вполне отчётливо.
– Во-первых, что с Конрадом?
– Мы стараемся, Рамиль Фарухович, очень стараемся. Силовые методы не работают.
Игорь поразился: Аксель извинялся, словно проваливший экзамен школьник. Такое поведение совершенно не соответствовало образу всесильного олигарха.
– Плохо, Семён Семёнович, весьма плохо. Пока Конрад активен, всё висит на волоске. Что ваш историк?
– Задействован приманкой, как вы и предлагали, но пока не клюнуло.
– Поспешите, счёт пошёл на дни, а скоро пойдёт на часы. Не забывайте про награду, пусть мысль о ней вас стимулирует. Я бы даже сказал, вечно стимулирует.
Раздался смешок Акселя. Рамиль продолжил:
– Ладно, что по делу?
– План «Осеннее обострение» вступил во вторую фазу. В данный момент заканчивается митинг на Исаакиевской. Как и согласовано, разгоном. Через полчаса запускаем в ротацию ролики на Ютубе: кровавый режим, предательство национальной идеи, вот это всё. Вечером ударный репортаж из Идамаа про ущемление прав неграждан русской национальности, фоном шествие нацистских ветеранов, утром логическое продолжение про спортивную команду, ну, это вы согласовали лично.
– Да, хорошо задумано, эффект должен быть.
– И дальше. Двести тысяч гастарбайтеров без работы – это здорово, бензин разольётся, останется только спичку поднести, но первоначальный план я решил изменить. Эпидемия – слишком долго, два-три месяца, для объявления чрезвычайного положения нужен полный коллапс, трупы на улицах, а где их взять? Кроме того, неизбежные карантинные мероприятия могут отрицательно повлиять на «хомячков», убавить пыл, они у нас слишком уязвимы в эмоциональном плане, залягут по квартирам с котами, не раскачаешь.
– Всё верно, Семён Семёнович, поэтому я уже принял меры, вам пора узнать подробности. Вместо эпидемии – Сосновый Бор.
Динамик замолчал. Игорь подумал, что Аксель всё-таки выключил трансляцию, но спустя минуту олигарх сказал:
– Отлично, отлично. Аплодирую стоя. Память у народа, как у гуппи, про чуму давно забыли, а Чернобыль и Фукусима – вот они, вчера. Ветер с запада несёт на город радиоактивное облако, власти скрывают, «хомячки» обличают, стройки закрываются, двести тысяч гастарбайтеров мгновенно остаются без средств к существованию. Паника, бардак, бегство властей, закрытие аэропортов и вокзалов. Мобилизация, железная рука. Великолепно!
– За что вас уважаю, так это за умение немедленно уловить суть. Вот именно: ветер не откуда-нибудь, а с Запада!
– Это на поверхности. А взрыв станции организовали, конечно…
Запыхавшийся секретарь ввалился с двумя пакетами, затараторил:
– Еле нашли, Семён Семёнович терпеть не может арабику, только робуста.
Под потолком приёмной разнёсся грохот шагов, загремел голос Акселя из динамика:
– Ты где шлялся, придурок?!
Секретарь побледнел:
– Я это. Кофе вот, я сбегал.
– Кто-нибудь есть в приёмной?
Секретарь посмотрел на Дьякова.
– Никого, только этот.
– Какой ещё «этот»?
Рубашка на спине Игоря мгновенно намокла.
37. Курбан-байрам в Идамаа
Идамаа, осень
– Не по себе так-то. Ни оружия, ни водки, не на что морально опереться в чужой стране.
Старший сказал:
– Оружие утром привезут, всё путём. А за водку сам пришью, никакого баловства до акции.
Отец хмыкнул:
– Чем пришьёшь-то, если оружия нет?
– А у тебя ножик попрошу.
Ножик у Отца был приметный – узбекский пчак, острейший, Отец с ним не расставался. Если менты долюбятся – ветеранское удостоверение в харю, сразу под козырёк.
Разместились в бывшем санатории при сланцевой шахте. Везде евроремонт, белоснежные унитазы, прислуга вежливая, а всё равно совок ощущается, как его ни замазывай: сквозь краску «Слава КПСС!» просвечивает.
Старший ещё раз наказал, чтобы без водки, и уехал в посёлок на встречу с агентом. Парни грустили, шатались по территории, к бармену приставали, а тот:
– Нелься, господа-a, сапрещено спиртное по условиям вашего поселения. Ви ше спортласед.
Парни хотели бармена побить, да без водки ни куражу, ни интересу, плюнули. Отец полюбовался на страдания однополчан, достал из рюкзака литровую бутылку кефира, объявил:
– Ладно, гаврики, дам разговеться, а то моё доброе сердце кровью плачет на ваши тоскливые рожи смотреть.
– Иди ты, Отец, со своим кисломолочным продуктом.
Отец усмехнулся, пробку свернул, сказал:
– Воду неси. Всему вас учить надо, салаги. Тут чистый спирт, считай, пять бутылок водки. Наш брат должен грамотно нагрузку считать, каждый лишний грамм в рюкзаке – это трата сил, которые могут понадобиться на последнем километре марша. Вот у тебя что в мешке, палка колбасы и хлеба кило? Ну и дурак. А у меня три батончика «сникерс», на сутки – за глаза. Учитесь, пока я жив.
Ребята повеселели, побежали за посудой, разложились в номере, все не поместились – в коридоре толпились со стаканами, оттуда гоготали. Отец произнёс первый тост:
– За начало курбан-байрама! Пусть у Ибрахима на этот раз не дрогнет рука.
Парни удивились, но разъяснений не попросили: во-первых, какие вопросы, когда пойло греется, а во-вторых, к странностям Отца привыкли; к тому же он на Востоке оставил полжизни и полведра крови, может, и ещё чего кроме малярии и гепатита подцепил.
Через полчаса горючее кончилось, едва раззадорив, ребята опять затосковали, но Отец сказал:
– Вот так, через лес, на юго-запад, два километра – и кишлак, там лавка. Я сотку евро заначил, шлите гонцов. Только аккуратно, чтобы на старшего не нарваться, он тоже где-то в том квадрате болтается.
– Откуда про лавку знаешь, Отец?!
– Зелёные вы, как пенис лягушки. Прежде чем куда-то влезть, надо изучить, как оттуда вылезать, знать пути эвакуации, возможные посадочные площадки и тэ дэ. Гугл-карты вам в помощь, сопляки.