– Вот именно, пропадали. Надо что-то делать, нельзя же так сидеть, бежать надо!
Елизавета вскочила, вывернулась из-под зонта. Белка схватила её, дёрнула обратно на скамейку:
– Погоди, сначала подумать, потом бежать. В ментовку? Не примут заявление, только через трое суток. И потом, кто ты ему? Ни жена, ни мама.
– Сотрудница.
– Разве что. Потерялся директор, просим вернуть за вознаграждение, подпись, печать, исходящий номер.
– Полиция не поможет, ты права, особенно если Аксель организовал, у него министры с ладошки клюют.
– И что делать? – спросила Белка.
– Искать Конрада. Анатолия Ильича Горского тридцать второго года рождения, весь сыр-бор из-за него. Вот и обменяем Конрада на Игоря.
Белка наморщила лоб, достала айфон.
– Это идея, у меня самой френд-лист тощий, а у знакомых блогеров миллионы подписчиков, попрошу – подключатся, фотографии Конрада есть. Кинем клич, может, кто видел, слышал, встречал. Хоть какой-то шанс.
Елизавета кивнула, достала последнюю сигарету, смяла пачку, оглянулась в поисках урны. Белка елозила пальцами по экрану, будто скатывала ленту в рулончик.
– Ого! Славно мы с тобой погуляли, систер, пока слезами обменивались, котики всё уронили.
– Что стряслось?
– Разгон митинга националистов на Исаакиевской, погром таджикского общежития на Просвете, есть жертвы, губернатор объявил чрезвычайную ситуацию; в Идамаа вырезана российская спортивная команда. «Мезуза» пишет: власти Идамаа утверждают, что готовилось восстание русскоязычного населения, обезврежена диверсионная группа, в распоряжении полиции безопасности список подпольной террористической организации, идут массовые аресты. Подняты по тревоге войска Западного округа, к границе выдвигается сто сорок седьмой мотострелковый полк. Во дела!
Мимо с рёвом пронеслась бьющая огнями полицейская машина, следом тяжёлые грузовики с зарешеченными стёклами, на ними качались головы нацгвардейцев в круглых шлемах, словно свинцовые шарики перекатывались в шрапнельном снаряде. Елизавета вскочила:
– Господи, у меня же ребёнок один дома!
Наклонилась, содрала туфли и побежала босиком, разбрызгивая лужи.
39. Струп
Город, осень
– Кап. Кап. Кап.
Комната похожа на одиночную камеру. Или камера похожа на номер эконом-класса в двухзвёздочном отеле. Функциональный минимум: койка, табуретка, унитаз, раковина. Кран подтекает.
Тогда, в особняке Акселя, вежливый секретарь вырубил Игоря с одного удара, затылок до сих пор ноет. Игорь очнулся уже здесь, в номере-камере, с матовым стеклом в единственном окне. На стекле нарисован силуэт Петропавловки. Окно всё время светится одинаково-серым, словно круглосуточная белая ночь при пасмурном небе; из-за толстого стекла не доносится ни звука. Может, камера находится в подвале Большого Дома, может, вообще в тридцати метрах под землёй, в личном бункере, по слухам, имеющемся у Акселя.
В двери откинулось окошко, возникли стакан с бледным чаем и тарелка с едой, без изысков, но вполне съедобной – макароны по-флотски. Ложка, стакан, тарелка – всё пластиковое, одноразовое. Ненастоящее, хрупкое, как жизнь Игоря.
Герой компьютерной игры, несомненно, нашёл бы выход. Обнаружил бы тайник с оружием в стене или лаз в потолке, устроил бы пожар и вырубил прибежавшего на дым охранника, а потом со связкой ключей пробрался по тёмным коридорам на волю. Игорь, следуя логике игры, прощупал стены, но тайника не оказалось. Кажется, это не игра.
Игоря не бьют, не допрашивают, не дают возможности героически плюнуть в лицо негодяю. Его будто забыли, стёрли, превратили в непись, в персонажа без слов и места в сюжете.
Игорь думает о том, что успел узнать из разговора Акселя и Рамиля. Другой, наверное, переживал бы сейчас за судьбу Города, страны, мира; Игорь думает только о том, что будет с ним. И как из этого дерьма выбираться.
Если Аксель до сих пор не закопал его на городской свалке, если тратится на одиночную камеру, макароны по-флотски и комплект пластиковой посуды – значит, ценность Игоря всё ещё выше нуля. Аксель не станет содержать убыточный актив, следовательно, есть время что-то вспомнить, придумать, сделать, что-то полезное для олигарха. Надо только догадаться, что именно, и использовать для спасения.
Игорь ложится на койку, смотрит в белый потолок. Итак, что ещё Аксель не знает о Конраде? Игорь не успел сделать доклад по последним результатам поисков, что-то ещё не сформировалось из-за недостатка данных, что-то и не планировал выкладывать, придерживал, как козыри. Ясно, что Акселю и Рамилю позарез нужен Конрад, но не любой Конрад, а готовый к сотрудничеству. И для этого нужны аргументы, которые должен добыть Игорь. Какие? Думай, Дьяков, думай, пока ещё есть такая возможность, у куска органики под многотонными завалами городского полигона такой возможности не будет.
Игорь морщится. Одна фраза, сказанная Акселем, никак не даёт покоя: что Игорь – приманка для Конрада. В каком смысле, почему? Когда-то, неимоверно давно, четыре месяца назад, Конрад сам пришёл в офис и попросил о помощи. Или – не сам? Эта первая встреча – результат хитроумной комбинации, в которой они оба, Конрад и Игорь, использовались втёмную? У Акселя есть опыт в таких операциях.
Нет, лучше об этом не думать. Какой смысл? Лучше искать пуговицу.
Итак, чего хочет Аксель? Денег? Игорь не инсайдер из «Роснефти», не топовый биржевой брокер. Власти, путь к которой – конфликт с Западом? Вполне управятся без Игоря, кандидат исторических наук не командующий округом, не глава парламентской фракции, даже не полковник нацгвардейцев.
Игорь зажмуривается, рисует в голове образ Акселя: не всесильного олигарха, с каким не справиться, не переиграть, а обычного человека, со своими изъянами и слабостями. Серое пористое лицо, узелки синих сосудов, одышка, толстое брюхо. Острые зубки, мелкие, как у какого-нибудь недохищника, ёжика или белки: улитку или гусеницу загрызёт, а вот лося или медведя – уже вряд ли. (Ну ты даёшь, Игорь! Да он магистральные газопроводы перекусывает и хребты вице-премьерам. Ладно, продолжай.)
Аксель, Аксель. Странная фамилия, и ассоциации такие… зоологические. Аксолотль! Неотеническая личинка, недосаламандра, мелкий хищник, питающийся мальками и червячками. Аксолотль никогда не станет драконом, а ведь хочется! Драконы летают, пышут огнём и пользуют принцесс для удовлетворения голода и похоти. Или наоборот: сначала похоти, потом голода? Ещё драконы охраняют золото от людей. Кстати, почему так? Может, напротив: людей от золота, этой отравы, соблазна, уродующего человека, превращающего творца в потребителя? Драконы – великие человеколюбы! Нет, не туда.
Аксель обладает колоссальной властью и богатством, но это временно. Почему? Потому что все мы временны, невозможно без конца продлевать проездной или срок правления «Памиром». Аксель хочет бессмертия!
Игорь сел на койке, вцепился в волосы: вот оно! А у Игоря есть кое-что насчёт бессмертия, он уже говорил Акселю про четыре свидетельства о смерти и возрождении Конрада, но это были спутанные показания ненадёжных очевидцев. А про единственное известное медицинское исследование не рассказал, не успел. Теперь главное – сформулировать, правильно подать. Можно и додумать, красиво заполнить лакуны, реставрировать скелет динозавра по единственной косточке, тут не до научной этики, разговор не о публикации в издании ВАК, о жизни. Обыкновенной жизни самого Игоря, а не о бессмертии, будь оно неладно.
Итак, послевоенный Урал, вокзалы, реэвакуация, жулики и беспризорники.
Свердловск, 1947
Небо замазано выдохами гигантских заводов, солнце натянуло облачный респиратор, с неприязнью смотрит на грязные отвалы Уралмаша, ртутный поток Исети, ёжик Уктуса цвета хаки, серых людишек на пыльных улицах. Свердловск пашет, давно отпраздновал Победу и вернулся в будни, демобилизованные с фронта переоделись в пиджаки и кепки, потянулись через проходные.
Потом будет ночь, багровые сполохи над Уралмашем, грохот над Химмашем, скрежет над Эльмашем; свинцовый рассвет, рёв заводских гудков, серый поток утренней смены, а навстречу – выжатая досуха ночная, и опять, снова, по кругу.
Одна радость – пивная после смены, загвазданные круглые столы-инвалиды на единственной ноге, папиросный дым, нетерпеливая очередь, сглатывающая слюну, кружки и пол-литровые банки, чекушка-прицеп.
– Айда, я воблу надыбал.
Достаёт свёрток, разворачивает газету, хвастается; идут в угол, где уже отдыхают ребята с механического участка. Встречают радостными воплями:
– Во, передовики пришкандыбали! Налуди им казёнки.
– Ну чо, бахнем?
Пивная гудит всё громче, смывает цеховой чад, угар трудовой вахты.
– Она такая сёдни: «Где темплеты?» А я пырюсь на дойки, не врубаюсь ни шиша. Баская цыпа!
Между столами бродит человек в обтёрханном пиджачке и треснувших очках, допивает опивки, докуривает бычки. Это Илья, бывший ленинградский интеллигент: застрял в эвакуации, да так и остался. Раньше трудился по научной линии, а чем сейчас на хлеб зарабатывает – бог весть, может, и ничем, ходит под статьёй за тунеядство. В пивной его знают, жалеют и подкармливают.
– Эй, очковый, кильманда! На, заточи, голодный небось.
Интеллигент прикладывает руку к груди:
– Премного благодарен.
Ест аккуратно, неторопливо, хотя видно, что голодный.
– Скрипишь?
– Спасибо, вашими молитвами, живой ещё.
– Дёрнешь чутка?
– Не откажусь.
– Начисли ему прозрачки в кружку.
Пьёт, дёргая худым кадыком. Глаза сразу начинают блестеть, как принято у алкоголиков. Собеседник отнимает кружку с пивом, сдобренным водкой:
– Тормозни, не то сразу в сани. Лучше повтирай обществу, как ты динозавра в Тянь-Шане нашёл, знатная байда.
Мужики смеются: байку про динозавра все слышали неоднократно. Илья обижается:
– Во-первых, не в Тянь-Шане, а на Памире. Во-вторых, это чистая правда…