Белка хмурится:
– Хватит трахать мне мозги. Атака какая-то, окопы… Мальчики обожают военные термины, причём неважно – юные мальчики или седые.
– А это и есть война, самая страшная в истории человечества. Последняя.
Белка закатывает глаза:
– Трындец, вот и Армагеддон подъехал. Теперь все в сборе, давайте поаплодируем новому участнику по имени Альцгеймер.
– Рамиль – страшный че… Страшный. В последний раз мы с ним пересеклись в афганском кишлаке, и всё закончилось…
Я не успеваю закончить: в кухню врывается Елизавета.
– Белка, ему надо говорить, как есть. Он поймёт.
Я морщусь: не очень вежливо, в третьем лице о присутствующем. Елизавета хватает мою чашку с синей розой, пьёт остывший кофе, грохает чашку на стол. Смотрит на меня и говорит с интонациями судьи, выносящей приговор:
– Горский Анатолий Ильич, тридцать второго рождения, мы сейчас вызываем такси и едем к Акселю.
– Конрад уходит?
На пороге стоит Настя в пижаме с жирафами, прижимая к себе оранжевого зайца:
– Мамочка, пусть он ещё немножко побудет, ну пож-а-алуйста. Он мне недорассказал сказку про папу-голубя и бескрылого дракончика.
Девочка плачет, я протягиваю руки, сажаю её на колени, глажу по светлым волосам, похожим на тополиный пух. Настя прижимается к моему уху, шепчет:
– Я придумала, что должен сделать дракончик, чтобы полететь: нужно выдрать чешуйки, тогда вместо них вырастут пёрышки для крыльев. Только это, наверное, больно.
– Я знаю. Очень больно.
Я целую Настю в волосы, они пахнут солнцем. Смотрю на Елизавету:
– Почему ты решила, что я поеду к Акселю?
– Потому что Игорь похищен, и его обменяют только на вас.
За окном, заглушая всё, ревёт сирена, мы бросаемся к окну.
По улице прёт колонна зелёных бронетранспортёров, впереди – могучий танк. Стены корабля дрожат.
Граница с Идамаа, осень
Рыбацкий баркас пыхтел дизелем, на корме трепетал чёрно-синий флажок; пограничник опустил бинокль и выругался.
– Оборзели чухонцы, им что, своей ряпушки мало, какого хрена к нашему берегу лезут? Пять километров, не больше. А, товарищ сержант?
– Имеют право по договору о совместном экономическом использовании акватории. Это корыто тут через день ползает.
Баркас протарахтел за мыс, скрылся из глаз. Шкипер вежливо вынул обгрызенную трубку изо рта:
– Слепая зона, господин Уссипоэг, русские радары здесь не берут.
– К чёрту имена, – прошипел господин Уссипоэг. – Лодку на воду.
Темнело быстро. В резиновую лодку спустились шестеро в полной экипировке. Командир группы, двухметровый блондин, спохватился, принялся сдирать шеврон «Kilpliit» с рукава, но господин Уссипоэг ласково положил мягкую ладошку на плечо гиганта:
– Не надо, Имре. Нам нечего стесняться, мы сражаемся за язык предков, за свою свободу, за всю Европу. Удачи, сынок!
Разобрали короткие вёсла, принялись грести. На фоне темнеющего неба долго был виден силуэт господина Уссипоэга с поднятой рукой.
Когда до берега оставалась сотня метров, Имре встал, балансируя на широко расставленных ногах. Увидел сигнальные огни, прошептал:
– Вон! Красный и белый, туда.
Песок сердито скрипел под берцами. Встречающий появился внезапно, словно ночной призрак, Имре выхватил пистолет, навёл.
– Тихо, тихо, горячий неместный парень.
Имре выдохнул с облегчением, сунул «глок» в нагрудную кобуру.
– Неплохо пы насвать пароль и выслусать отсыв.
Встречающий хмыкнул:
– Боевиков насмотрелся? В жопу шпионские игры. От вашей лодки за двести метров шум и вонь одеколона, вы что, на танцульки собрались? Европейцы хреновы.
Имре смущённо улыбнулся:
– И я pa-ад тепя видеть, Оте-ес.
– Ну-ну, сынок нашёлся, давай ещё в дёсны жахаться, у вас там с этим просто. Вот подогнали напарника, хоть за мылом не нагибайся.
– Сачем са мылом? – удивился Имре.
– Проехали. Давайте быстрее, скоро пограничный наряд пойдёт.
Лодку притопили, трос спрятали в камнях. Наломали веников, замели следы на песке.
На лесной дороге ждал фургон, Отец сел за руль. Шатало на ухабах, бойцы упирались ногами, Имре, тихо ругаясь, сполз с лавки на пол, чтобы не разбить голову о низкий потолок. Отец обернулся:
– Сейчас пост будет, сидеть тихо. Вон, брезент возьмите, накройтесь.
Брезент несусветно вонял соляркой и тухлой рыбой, Имре дышал через рот, бойцы сжимали автоматы со снятыми предохранителями, потели. Скрипнули тормоза, качнуло.
– Осветить лицо! А, это ты? Привет ветеранам!
– И тебе не хворать!
– Как рыбалка?
– Считай, никак. Десяток плотвичек да судак на полкило.
– В следующий раз повезёт. Проезжай.
Когда выбрались на трассу, Имре скинул брезент, поставил на предохранитель автомат, выдохнул. Сказал:
– Пардак. Посему не смотрели ауто?
– Потому что у меня пропуск в погранзону самим Аждаховым подписан.
– Большой человек этот Асдахов.
– Великий.
Имре подумал, тихо рассмеялся. Отец обернулся через плечо:
– Э-э, держи себя в руках. Чего ржёшь, башня съехала? Не рановато? До начала операции отставить неврологию.
– Просто тебя совут Отес, по-нашему Иса. И свою страну Идамаа мы иногда насываем Исамаа, страна отсов.
Отец хмыкнул:
– Так и мы свою вроде Отечеством называем. Всё, расслабьтесь, теперь до Соснового Бора не остановят.
Имре вновь перебрался на лавку, опёрся затылком о стенку, задремал. Вздрагивал, просыпался, сжимал автомат, смотрел через плечо Отца на выхваченную фарами дорогу, вновь прикрывал глаза, видел смеющуюся Марту, сползающую с пухлого плеча бретельку, руки папы, чинящие ломающуюся от соли рыбацкую сеть, слышал грубый русский мат дедушки, высланного в сороковом в Сибирь и вернувшегося только в шестидесятых. Вновь затрясло на ухабах: фургон съехал на лесную тропу, принялся переваливаться с боку на бок. Имре понял: скоро. Затрясло, холодные струйки побежали по спине. Наклонился вперёд, спросил:
– Толго ещё?
– Не торопись, а то успеешь.
– Всрывчатка готоффа?
– Не переживай, сынок. Взрывчатки полно, на всех хватит.
Отец остановил машину. Имре напрягся, подтянул автомат:
– Сто тако-ое?
– Не дёргайся, схожу отолью.
Тихо ворчал двигатель на холостых, журчал струёй Отец, где-то далеко кричала ночная птица, словно оплакивала кого-то. Отец вернулся, со скрипом сдвинул боковую дверь:
– Осталось полкилометра. Тол заберём у объекта, всё по плану. Начинайте срать в штаны.
Имре через силу улыбнулся. Отец сказал:
– Это на удачу, сынки.
И принялся закрывать дверь. Скрип не заглушил глухой стук. Имре вздрогнул:
– Ты что-то уронил, Отец.
Отец не ответил. Имре наклонился, нащупал ребристое яблоко, поднял. Пригляделся, понял, распахнул рот, но закричать не успел.
Когда перестали сыпаться обломки, Отец выбрался из кювета, отряхнул с куртки веточки. Посмотрел на пылающий фургон, проворчал:
– Вот не люблю я эти приблуды. Ножиком надёжнее и тише. Так, братище?
И погладил рукоять пчака.
Шёл по лесу легко, уверенно, словно по своей квартире. Когда пламя перестало метаться меж деревьями, достал мобильный, набрал по памяти номер, сообщил:
– Всё в порядке, Рамиль Фарухович, шпроты съедены. Выдвигаюсь на точку.
Подсветил фонариком, выковырял симку, разломал, раздавил каблуком телефон. Неслышно пошагал через дальше, нагибаясь под невидимыми в темноте ветками, улыбаясь: какая по счёту успешная операция, тринадцатая? Но первую, как первую женщину, помнишь всю жизнь. Хорошо тогда в кишлаке получилось. Даже отлично.
Особняк Акселя, осень
– Плохо выглядишь, Игорёк, а ведь и суток не прошло. Все вы такие: хорохоритесь, а как на киче чуток попаритесь, так всё, скисли.
Игорь дёрнул подбородком, сказал:
– Я не буду сейчас требовать объяснений, не буду говорить о том, что похищение человека – тяжкое преступление. Я понимаю, что вас никакие статьи Уголовного кодекса не остановят.
– Правильно понимаешь, – улыбнулся Аксель.
– Тем не менее, я благодарен за то, что вы согласились меня выслушать с глазу на глаз. Я хочу вам объяснить: вы зря верите Рамилю, он вас обманывает.
– Неужели? Ай-яй-яй, не может быть!
Игорь вздохнул, сжал кулаки.
– Я понимаю, что для вас не существует понятия элементарного уважения к человеку, однако…
– И это верно понимаешь, – перебил Аксель. – Вас миллионы, я один. За что вас уважать? Вас с лопаты говном кормишь, а вы причмокиваете и норовите лопату облизать. Давай покороче, Дьяков, времени нет.
– Хорошо, совсем коротко: Рамиль не даст вам бессмертия. Концентрат из крови Конрада не имеет никаких волшебных свойств, это выяснили ещё в пятьдесят третьем, я видел отчёты Специнститута Академии медицинских наук. Рамиль вас использует, выжмет и выбросит. В искусстве идти по трупам он может вашим коучем работать.
Аксель нахмурился:
– Почему я должен тебе верить?
Игорь понял: заглотил, надо подсекать.
– Вам известна история гибели афганского кишлака Бахоризуммурад в восемьдесят пятом? Архивы зачищены, прямых упоминаний нет, но мне удалось восстановить картину по косвенным данным, в частности, по журналу боевых действий сто сорок седьмого мотострелкового полка.
Аксель не перебивал. Слушал.
41. Кишлак 2.0
Демократическая Республика Афганистан, 1985 г.
Кишлак стоял здесь вечно, с тех самых пор, как белоснежный ангел из древней памирской легенды обгорел до черноты, разбился об лёд и превратился в дракона.
Строились и исчезали города, возвеличивались и распадались империи, кости могучих героев покрывала пыль забвения, непобедимые армии унавоживали поля, а кишлак по-прежнему стоял на перекрёстке дорог. Купцы останавливали караваны в тени его вековых карагачей, чтобы передохнуть после долгого пути через горы и перед долгим путём через пустыню; путники омывали уставшие ноги и рассказывали удивительные истории о том, что видели в путешествии, и о том, чего не видел никто; паломники шли поклониться вечным богам, имена которых теперь забыты, а кишлак надстраивал над плоскими крышами новые этажи для подросших сыновей, хоронил стариков и баюкал младенцев.