Опираясь на твердую руку Константинова, Ильин обернулся. Точно, на рейд заворачивало маленькое облезлое суденышко с российским бело-голубым флагом.
– Вроде этакой лягухи у нас не имелось! – подивился Ильин.
А с «лягухи» уже орали что есть мочи:
– Мы датский наемный пинк с командами разбившихся у Копенхафена ботов. За капитана Корсаков-второй!
Лейтенанта Корсакова-второго на Балтийском флоте знали хорошо. Был он из плеяды отчаянных ботовых капитанов. Тех, что гибнут каждую кампанию в количестве огромном, чудом оставшись в живых, клянутся, что «больше в море ни ногой», а по весне снова просятся на свои гибельные боты.
Едва пинк стал на якорь, как Иван Корсаков уже съехал на «Гром». Вскоре слабо упиравшийся капитан бомбардирского корабля был усажен им в шлюпку и свезен на пинк.
Вахтенный офицер «Грома» князь Костров отметил в вахтенном журнале: «В третьем часу капитан-лейтенант Перепечин вместе с лейтенантом Корсаковым поехали на датский пинк».
Принявший у него вахту унтер-лейтенант Афанасьев дописал: «В 8 часов капитан-лейтенант Перепечин вернулся на корабль».
Томительно тянулись дни ожидания. В конце каждых суток в журнале бомбардирского корабля появлялась одна и та же запись: «Стоя фертоинг на якорях, за противным ветром, против местечка Диль, на рейде Доун всякие случаи». Было скучно.
Зато не скучал развеселый Корсаков-второй. На «Девице Казарин» (так игриво именовался датский пинк) без передыху палили из пушек, лейтенант праздновал свои именины.
Но вскоре и громовцам выпал случай встряхнуться.
Зашедшее в одну из ненастных ночей на рейд тяжело груженное трехмачтовое английское судно, не сумев встать на якорь, навалилось на «Гром». В шканечном журнале «Грома» сохранилась следующая запись: «В половине первого часа… судно при ветре SWZN и среднем волнении продрейфовало мимо “Грома”, на котором стали отдавать канат плехт; в 1 час пополудни судно навалило на “Гром” и сделало повреждение с левой стороны в крамболе и в гаубичном порте; на “Громе” в 1 час ночи отдали все канаты, а судно продолжало дрейфовать на “Гром”; “с общего согласия командира и прочих офицеров” отрубили на “Громе” канат плехт, “чтобы не сделать кораблю большего повреждения”, и остались на даглисте; судно еще несколько дрейфовало и остановилось поблизости не более 20 саженей. В половине 2-го часа с “Грома” стали палить из 3 пушек “поминутно” и подняли с кормового флагштока фонарь с огнем для призыва лоцманов…»
К немалому удивлению русских моряков, на все их крики на английском судне отвечали молчанием. На палубе же «купца» было вызывающе пустынно.
– И что это за кикимора-то на нашу голову? – злился капитан «Грома» Перепечин. – Чуть было не утопила нас, окаянная!
– Сдается мне, что перепилась эта кикимора изрядно! – мрачно констатировал Ильин. – На трезвую голову так не плавают!
Тем временем к борту бомбардирского корабля подошла шлюпка с берега.
– Какое это судно и кто его капитан? – перегнувшись всем телом через борт, прокричал Перепечин.
– Откуда мы знаем! – отвечали со шлюпки. – Здесь многие плавают! Если хотите все узнать, езжайте на берег к королевскому комиссару!
– Кто поедет? – обернулся к офицерам Перепечин.
Князь Костров, замявшись, отступил за спину Ильина.
– Видать, мне придется! – развел руками лейтенант.
– Перво-наперво разузнай все о сей кикиморе, а кроме того, и о вспоможении нам в отыскании каната да плехта-якоря!
– Шлюпку будем спускать? – поинтересовался Ильин.
– Куда там! – махнул рукой Перепечин. – Ишь как разгулялось!
Дмитрий глянул за борт. Волнение и вправду значительно усилилось. Корабль то и дело ложился попеременно то на левый, то на правый борт, крутясь волчком вокруг положенного на грунт якоря.
– Да, шлюпку на такой волне спускать затруднительно. Не ровен час, опрокинет! – согласился он.
В журнале «Грома» вахтенный штурман тотчас написал: «Свою шлюпку за большим волнением и с боку на бок качанием спустить было никак не можно».
– Езжай с английцами! – распорядился Перепечин. – Да будь поосторожней, очертя голову никуда не лезь. Мне мортирный капитан живехонький нужен. Понял, добрый молодец?
Прикинув, когда пришедшая с берега шлюпка в очередной раз ударится волной о борт корабля, Ильин ловко спрыгнул в нее. Следом за ним кубарем полетел лекарь Брюммер, рассчитывавший посмотреть в деревенской аптеке каких-нибудь лекарств.
Очутившись на берегу, лейтенант сразу же отправился в деревеньку Диль, к местному королевскому комиссару Бельжаменту. Но тот принять русского офицера отказался, сославшись на позднее время. (На самом деле представитель британского Адмиралтейства жестоко страдал от глубокого похмелья.)
– Господин комиссар примет вас не ранее восьми утра! – объявил Ильину величавый лакей.
Дмитрий вытащил из кармана часы. Открыл крышку, глянул. Шел четвертый час утра.
– Дотоле ждать здесь не могу! – объявил он лакею. – Будем все делать сами!
Вскоре с помощью местных жителей ему удалось разыскать домик голландского агента, который любезно предоставил русскому лейтенанту своего лоцмана. И снова впереди штормовое море. Волны захлестывали насквозь продрогших гребцов. Сидя на кормовой банке, Ильин твердо правил прямо на принесшую столько забот и волнений «кикимору».
Через неполных два часа, стоя на палубе «Грома», лейтенант уже докладывал Перепечину, что судно, навалившееся на бомбардирский корабль, именуется «Коммерком» и идет из Вест-Индии в Лондон, шкипера зовут Вильмсоном, и он обещал с рассветом отыскать канат и якорь, прося лишь помочь ему людьми с «Грома», а за все повреждения непременно заплатит.
Свое обещание английский шкипер исполнил. Канат в тот же день был найден. Его доставили на «Гром», где тут же соединили с оставшимся на корабле концом. Вынужденная стоянка бомбардирского корабля продолжалась.
«Утро 25 октября было уделено на подвертывание даглиста… В 4 часа дня задул шторм… и с “Грома” отдали другой якорь…
26 октября… шторм продолжался с дождем; стоящих на рейде 62 судна разных наций.
27 октября… пришел с N английский военный фрегат… стоящих на рейде 58 судов; на “Громе” тянули грот-стень-ванты.
28 ветер SW средний… пришло… разных наций купеческих судов 12.
29… к полудню ветер средней силы, идет дождь, стоит на рейде 60 судов; пришло… разных наций 4 судна.
30 октября… “Гром” пошел к югу, вместе с ним пошло к S разных наций 55 судов. В 2 часа сделался противный ветер, и… “Гром” опять повернул к Дилю, а в половине 6-го часа стал на якорь опять на рейде Доунс».
А дувшие в лоб русскому кораблю ветра все не меняли направления. Неделю проторчав за мысом Зюйд-Форленд, «Гром» вернулся в Портсмут. Спустя несколько дней туда пришла и «Европа», которую при входе на Спитхедский рейд английские лоцманы ловко посадили на мель. Повреждения были серьезные. Чуть позже прибыл и нанятый датский пинк «Святой Иоанн» с доблестной командой пинка «Лапоминк». Так стихийно образовался «Портсмутский отряд», командование которым возложил на себя контр-адмирал Елманов.
Портсмут состоит из трех городков, которые располагаются между морскими заливами. Первый город – сам Портсмут, второй – Комон, а третий – Гаснут.
Портсмутские улицы ухожены, выложены тесаным булыжником, поэтому даже в самый сильный дождь на них чисто. Вдоль моря громоздятся форты с пушками на чугунных колесах. Все ладно и прочно, но мрачно и тяжеловесно. Нет ничего, что бы радовало глаз!
«Гром» оттащили портовым ботом в дальний угол Портсмутской гавани, где он приткнулся у списанного на дрова старого английского фрегата. «Смоляные куртки», свесившись с говейла, кричали:
– Рашен – вел, водка – вел, Архангельск – ка-ра-шо!
Непонятно, каким образом, но через час все громовские матросы уже знали, что пашня начинается здесь с января, а цены на хлеб высокие и с нашими ни в какое сравнение не идут.
На «Европе» и «Северном орле» – больной на больном. Однако портовые власти сход на берег запретили всем. Лечились, как умели. От простуды кидали в бочку пару каленых ядер и лили с ведра уксус, хошь, пей, а хошь, не пей! От всех других болезней – камфора, на вине настоянная.
Прикинул Елманов, что дальше еще хуже будет, и письмо графу Чернышеву в Лондон отписал возмущенное. Посол тут же потребовал от британского правительства выполнения союзнических обязательств. Побегав изрядно, выхлопотал он и разрешение на пользование Гослазским морским госпиталем.
Теперь больных свозили туда. За полгинеи в неделю наняли переводчика. Спустя несколько дней госпитальный доктор Джон Линдер с возмущением выговаривал Елманову:
– Среди ваших больных есть и такие, беспрестанно хотят кушать и съедают вдвое больше обычного, что очень неприлично!
Контр-адмирал ответил невозмутимо:
– Наши матросы и работают за семерых. Издержки мы вам оплатим.
Курс русских червонцев был в тот год в Англии чрезвычайно низок, и закупать любую мелочь приходилось с трудом. Свободно продавали лишь черное английское пиво по 13 копеек за ведро.
Решив вопрос с размещением больных, поехал Елманов к начальнику порта адмиралу Муру.
Английский адмирал принял русского холодно, мрачно попивая пиво с яичком. За руку не здоровались. От прямых ответов Мур уклонялся – выполнял инструкцию Адмиралтейства. Но и Елманов не уступал.
– Всякая помощь со стороны вашей была меж правительствами нашими оговорена. Коль так, потрудитесь все исполнить. Нам нужны для починки кораблей сухой док, лес, припасы да добрые корабельные мастера.
Услышав про доки, Мур замахал руками:
– О, нет, нет! При нынешних больших ветрах это невозможно. Вы, господин адмирал, видимо, не знаете, что такое док…
– Нет, – отвечал Елманов в сердцах, – что такое док, я знаю не хуже вашего, а вот что такое совесть, вы, наверное, позабыли! Я буду писать в Лондон и Санкт-Петербург!
Сказал – и вышел, хлопнув дверью.