– Зачем ты ломишься в ванную посреди ночи?
– Мне надо пописать.
Тут я заметила, что под мышкой он держит свернутую комом простыню.
– Надо пописать, говоришь? – спросила я, переходя на турецкий. – По-моему, ты уже удовлетворил эту надобность.
Юнус жалобно замигал. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
– Ладно, сейчас впущу тебя, – сменила я гнев на милость. – Подожди секунду.
Я закрыла дверь, смыла с лица дурацкую бороду и еще раз осмотрела себя в зеркале. Когда я открыла дверь, Юнус терпеливо ждал, привалившись к стене.
– Знаешь что, давай сюда твою простыню. Я сама ее постираю, – предложила я.
После секундного замешательства Юнус застенчиво улыбнулся и протянул мне злосчастную простыню. Я заткнула раковину, наполнила ее водой и принялась стирать. Вопреки моим ожиданиям, Юнус не стал возвращаться в комнату. Он ждал, робко заглядывая в приоткрытую дверь.
– Готово? – подал он голос.
– Почти. Стирать в раковине не так просто, – ответила я нарочито утомленным тоном. – Может, объяснишь, почему ты каждую ночь писаешь в постель?
Ответом было молчание.
– Зря играешь в молчанку. Я не собираюсь трепаться о твоих ночных подвигах.
Я сказала это, чтобы его утешить, но результат получился обратным. Губы Юнуса задрожали, лицо потемнело. Он стоял передо мной, такой маленький и несчастный. Огромные невинные глаза, смешные оттопыренные уши. Мой младший братишка, которого я всегда любила.
– Прости, зайка. Я не хотела тебя обидеть.
– Я и не обиделся. Просто у меня сейчас… много всякой всячины на душе.
– Вот как? Может, все-таки расскажешь?
– Не могу, – вздохнул он. – Это секрет.
– Секреты жутко опасная вещь, – сказала я. – Как бы ты ни старался их спрятать, они рано или поздно вылезут наружу. Как уши царя Мидаса.
– Что за царь такой?
Я рассказала ему историю царя, у которого были ослиные уши. Он прятал их под короной, но когда к царю приходил брадобрей, корону приходилось снимать. На всем свете только брадобрей знал царский секрет, и он поклялся, что не выдаст его ни одному человеку на свете. Но ему так хотелось рассказать хоть кому-нибудь про ослиные уши царя, что однажды он отправился на болото и поведал об этом тростнику. А после какой-то человек срезал тростник, сделал из него флейту и принялся играть на ней на городской площади. Песня флейты выдала тайну, и все, кто слушал музыканта, узнали про ослиные уши Мидаса.
– Значит, я никому не должен рассказывать свой секрет, – вздохнул Юнус.
– По крайней мере, не стоит открывать его тростнику. Как выяснилось, он не заслуживает доверия.
Я думала, он рассмеется, но Юнус бросил на меня печальный взгляд, повернулся и скрылся в коридоре.
– Спокойно ночи, канин[11], – пробормотала я, хотя прекрасно знала, что он меня не услышит.
Я стояла над раковиной, полной мыльной пены, и ощущала, как в груди моей шевелится подозрение. Пока я воображала себя мальчиком и грезила о прочих чудесах, под самым моим носом происходили события, на которые я не обращала внимания. Позднее, припоминая этот момент, я осознала, что он был для нашей семьи поворотной точкой. Привычная жизнь дала трещину, и все мы один за другим начали соскальзывать в иную реальность, где все происходило с головокружительной быстротой. Я часто спрашиваю себя: могла ли я хоть что-нибудь изменить? Как развивалась бы ситуация, если бы я повела себя иначе? Если бы я вытянула из Юнуса секрет, точивший его изнутри? Вероятно, очень даже вероятно, все сложилось бы иначе. Но я была слишком поглощена собой. И не смогла предупредить маму о надвигающейся опасности.
ПощечинаЛондон, июнь 1978 года
В ту субботу Искендер не пошел на тренировку. С Кэти он тоже не стал встречаться. У него и у его друзей были другие планы. Из дома он вышел где-то в девять часов утра. Теплый ветер ласково коснулся его лица. Искендер чувствовал, что перед ним открыт весь мир, он был полон сил и готов к решительным действиям. Подняв воротник пальто, он зашагал ровной, уверенной походкой. Искендер был уверен, что походка очень много говорит о человеке. Она выдает все скрытые недостатки, по ней можно судить, насколько человек умен и смел. Поэтому при ходьбе он всегда расправлял плечи, слегка выпячивал грудь и поднимал подбородок, словно готовясь дать бой всякому, кто встанет у него на пути.
Парни ждали его в «Пещере Аладдина». Их было четверо. Все сидели за пластиковым столиком в дальнем углу. Подходя к ним, Искендер слегка кивнул, и все четверо кивнули в ответ. Он видел, что в их глазах светится уважение – уважение, с которым к его отцу не относилась ни одна живая душа, даже такие завзятые игроки, как он сам, разве что только после крупных выигрышей.
– Привет, – бросил Искендер, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Где Аршад?
– Пока не пришел, – ответил Фарид, низкорослый марокканец с мягким, чуть шепелявым выговором.
– Может, сдрейфил, – предположил Азиз и обнажил в усмешке кривые зубы. – Неделька выдалась такая, что его можно понять.
Лето выдалось тревожным. Каждый день приносил известия о новых неприятных происшествиях. На улицах было небезопасно: мужчин избивали, женщин оскорбляли, над детьми издевались. По ночам в дома иммигрантов летели камни; их белье, вывешенное для просушки, кромсали на куски, в их почтовые ящики подбрасывали собачье дерьмо. Но самое худшее произошло шесть дней назад.
Ранним утром одиннадцатого июня в конце Брик-лейн собралась группа скинхедов. К полудню их там была уже целая толпа, и они продолжали прибывать – пешком, на велосипедах, в машинах. Некоторые приезжали издалека, например из Путни. Наконец они начали свой марш, скандируя лозунги типа «Лондон для белых». Полиция не сочла нужным вмешаться, даже когда скинхеды с криками «бей черномазых!» начали громить витрины магазинов, принадлежавших иммигрантам. Казалось, властям нет дела до того, что свора разъяренных ублюдков посягает на частную собственность.
– Слышал кто-нибудь, что копы заявили после? – усмехнулся Фарид. – Они назвали это спонтанно вспыхнувшим небольшим инцидентом.
– Вот суки, – рассеянно бросил Искендер.
Разговор прервался, когда к их столику подошел Аладдин, хозяин заведения, ширококостный приземистый мужчина лет пятидесяти. Одна нога у него была короче другой, и от этого он казался кособоким. Для каждого посетителя у него находилось доброе слово, и на лице его неизменно сияла улыбка. Правда, рукопожатием он обменялся только с Искендером. Спросил, как дела в школе, как поживает мать, как в эти трудные времена идут дела в магазине у дяди. На все вопросы Искендер отвечал почтительно, но кратко.
– Что будете есть? – спросил наконец Аладдин. – Твои друзья ничего не заказывали, дожидались тебя.
Искендеру было приятно это услышать.
– К нам должен подойти еще один человек, – сказал он. – Сделаем заказ, когда он придет.
Аладдин заковылял прочь. Проводив его глазами, Искендер повернулся к Азизу:
– Какие еще новости?
– Вчера на улице избили парня. Бенгальца. Его нашли истекающим кровью в нескольких шагах от дома Аршада. Это уже четвертый случай за месяц.
Искендер пожевал нижнюю губу. Лицо его было непроницаемым, как маска.
– Знаете, что бесит меня больше всего? – подал голос Сонни. – Эти расистские сволочи твердят, что они вовсе не расисты. Реалисты, вот как они себя называют. Хрен собачий они реалисты! Брехуны, которые боятся сказать правду.
Имя этого парня было Сальватор, хотя все звали его Сонни. Его семья перебралась в Хакни из маленькой сицилийской деревни. Он говорил по-английски так быстро и с таким жутким акцентом, что половина его слов оставалась непонятной для окружающих.
– Куда он запропастился, этот знаменитый трепач? – спросил Чико, нетерпеливо барабаня пальцами по меню. Отец Чико был марокканцем, мать – испанкой.
– Не называй его так, – вставил Азиз. – К людям надо относиться уважительно. Он требует, чтобы его называли Оратор.
– Не вижу разницы. Знаешь, как говорят? Дурак любит говорить, умный – слушать. А этот парень трендит всю дорогу. Вывод можешь сделать сам.
Искендер, нахмурившись, откинулся на спинку стула и сцепил пальцы рук, давая понять, что настало время перейти от пустого трепа к серьезному разговору.
– Он будет примерно через полчаса, – сообщил он. – Я решил, нам стоит собраться пораньше и кое-что обсудить. Дела принимают хреновый оборот. И надо быть полными идиотами, чтобы этого не замечать.
Чико опустил голову. Все остальные, возбужденно блестя глазами, закивали в знак согласия.
– Они хотят вышибить нас из этой чертовой страны, – продолжал Искендер. – Всех скопом – арабов, турок, итальянцев, ливанцев, пакистанцев… И что же, мы будем сидеть сложа руки и упражняться в остроумии? Наши родители поступают именно так и того же хотят от нас. Хотят, чтобы мы сидели и с улыбкой ждали, когда нас перестреляют. Но мы ведь не станем – верно?
– Конечно нет, – откликнулся Чико.
– Я уже слышал, как говорит этот парень. По части речей он мастер. Без шуток. Так что дайте ему высказаться. Если он вам не понравится, значит нам с ним не по пути. Так или иначе, он не из тех, кто, как страус, прячет голову в песок.
Тут открылась дверь и в кафе вошел Аршад. Сунув руки в карманы, он двинулся к их столику. Искендер изменился в лице, когда увидел, что вслед за ним идет девчонка.
– Какого черта ты притащил ее с собой?
– От нее было не отвязаться… – попытался оправдаться Аршад. – Сам разбирайся со своей сестрой.
Искендер прожег Эсму взглядом:
– Вали домой.
– И не подумаю, – заявила она.
Парни наблюдали за стычкой, с трудом сдерживая улыбки.
– Послушай, сеструха, ты начинаешь меня утомлять, – процедил Искендер. – Вали домой и не испытывай мое терпение.
– А чем я тебе мешаю? Просто хочу послушать, о чем здесь будут говорить.